Роланд Харингтон - Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских
У Янки было два сына, прижитые ею от одного из предыдущих начальников отделения. Как часто бывает с матерями из Центральной Европы, Янка души в них не чаяла. Оба парня окончили Мадисонский университет несколько лет назад и теперь работали в Чикаго. Один был брокером, другой сталкером. Гордая родительница рассказывала всем кому не лень о бизнес-успехах первого и секс-преступлениях второго.
— Dobrý den,[226] — угрюмо, но весело сказала Янка при виде Матта.
— Huh?[227]
— Máte přani?[228] — злобно, но ласково спросила Янка.
Матт знаками объяснил, что желает перейти на славянское отделение. Объяснение отняло более часа, ибо секретарша не понимала студента, а студент — секретаршу. Наконец он изложил суть своей просьбы. Янка принялась вводить необходимую информацию в компьютер, то и дело сверяясь со словарем. Время от времени секретарша задавала Матту по-чешски вопросы, на которые время от времени он не отвечал. Как можно было ожидать, в силу языкового барьера процедура регистрации сильно затянулась. Наступил обеденный перерыв, но Янка продолжала стучать по клавиатуре компьютера и шелестеть бумагами. Сидевший перед ней краснощекий парень чем-то напоминал ей младшего сына-маньяка, и она твердо решила помочь Матту поменять учебную специальность.
Наконец все было готово. Юноша держал в руках лист с расписанием курсов русского языка, которые ему предстояло прослушать. Большинство из них преподавал некто господин Вальдшнеп.
— Что это за человек? — спросил студент секретаршу. Его съедало любопытство о том, кто будет учить его читать и писать на языке Василия Блаженного.
Из жестов Янки и ее чрезвычайно чешской речи он понял, что Вальдшнеп человек неплохой, хотя себе на уме.
Матт поблагодарил секретаршу, поочередно приставляя руку ко лбу, губам и сердцу, как герой фильма «Синбад семи морей». Будучи незнаком с чужими национальными традициями, он полагал, что так говорят спасибо все иностранцы.
В ответ Янка холодно, но душевно улыбнулась и хрустнула плечом.
— Na shledonou.[229]
Матт понял, что может идти. Он бросил взгляд на настенные часы в форме космической станции «Мир» (сувенир, подаренный секретарше отцом ее детей). Они показывали полпятого. Он провел в славянском офисе целый день…
На следующее утро студент направился в комнату G 48 в подвале Здания Иностранных Языков, где господин Вальдшнеп вел начальный курс русской грамматики.
А. Г. В
Альфред Генрихович Вальдшнеп, сухопарый мужчина с высоким лбом, родился на берегу Балтийского моря в маленькой стране, несколько раз появлявшейся и исчезавшей в течение двадцатого века. Как многие жители тех краев, привыкшие со времен Ливонского ордена к частой смене властей и национальности, Вальдшнеп был полиглотом. Он говорил на языке Шекспира с акцентом à la Донатас Банионис, а на языке Пушкина с акцентом à la Чарлз Бронсон. И еще одна подробность: правый глаз у него был карий, а левый — черный. Но, несмотря на окулярный колорит, Вальдшнеп был неженат и бездетен. Добавим, что он носил — даже в сорокоградусную иллинойскую жару — двубортные костюмы покроя «бравый бюргер» и тяжелые черные ботинки, похожие на чугунные утюги.
В Никсонвиле Вальдшнепа знали все. Преподаватель русской грамматики был, можно сказать, достопримечательностью города в силу следующей своей привычки. Каждый вечер он выходил из своего дома на Триффид-стрит с облезлым пуделем и совершал моцион по кампусу. Причем, вместо того чтобы вести собаку на поводке, хозяин держал ее под мышкой. Однокурсники Матта со свойственной подросткам испорченностью исходили в спекуляциях о природе отношений преподавателя с псом. Даже кое-кто из студенток позволял себе по этому поводу хиханьки да хаханьки…
* * *На уроках у Вальдшнепа Матт, который, как мы знаем, был до спазм серьезен, сидел стабильно, смотрел умильно и зубрил посильно. Но хотя учился он с угнетающим упорством и нередко удостаивался гортанной похвалы наставника за усердие, иностранные слова упорно отказывались лезть ему в голову. К середине семестра парень начал подозревать, что Вальдшнеп преподает ему вместо русского какой-нибудь язык похлеще, например латышский или лифляндский. Лежа на кровати после очередной многочасовой зубрежки, Матт смятенно смотрел на плакат с Анной и пытался понять, есть ли у него основания для тревоги.
После месяца сомнений и содроганий он отправился ко мне за советом.
Встреча студента с его кумиром произошла, когда на кампусе было темным-темно и тихо-тихо, ибо мои приемные часы начинались в полночь.
Комната № 3135, в которой я обретался, разительно отличалась от кабинетов других профессоров. Когда Матт вошел ко мне, он обомлел. Бронзовая статуя какого-то генерала в треугольной шляпе, портрет кудрявого мужчины с одухотворенным лицом, персидский ковер, бледный лунный диск, плавающий в черном квадрате окна… Эти детали вызвали в памяти парня ассоциации с некими строками из некоего романа, которого он, впрочем, не читал. Мистические воспоминания о непрочитанном вкупе с близостью к харизматическому Харингтону привели Матта в крайнее напряжение. Лицо его побледнело, волосы встали дыбом, в глазах потемнело, горло пересохло, тело покрыла испарина, ум зашел за разум, душа ушла в пятки.
Я указал шокированному студенту на стул и ободряюще нахмурился, приглашая его на откровенность. Вертя в руках бейсбольную кепку, Матт начал рассказывать о своих тревогах.
Когда он умолк, я утешил его интимным воспоминанием.
— Если у меня возникает какая-нибудь проблема, я повторяю русское двустишие, которому в детстве научила меня мать.
Хотя в грехах погрязло тело,
Мускулатура знает дело.
— Мы таких слов еще не проходили, — признался парень.
Я понимающе усмехнулся.
— В переводе эти строки звучат примерно так:
I am wrong,
But I am strong.[230]
Матт обомлел. Он никогда не интересовался поэзией, и имена муз Эрато, Калиопы и Полигимнии — богинь разных ее жанров — были ему неведомы. В комнате № 3135 студент впервые в жизни услышал стихи. Они привели в движение такие струны его сердца, о существовании которых Матт даже не подозревал.
Я посоветовал парню повторять процитированные мною строки, в первом или втором варианте, при каждой неудаче и незадаче.
В этот момент струившийся в окно лунный свет драматически иллюминировал мои черты.
— Клянусь, что всегда буду так делать! — воскликнул юноша, с восторгом глядя на меня.
В заключение я заверил Матта, что господин Вальдшнеп знает, что говорит.
— Слушайте его, затаив дыхание, ибо вы можете услышать удивительные вещи, — сказал я, прежде чем закрыть за студентом дверь.
Ночная встреча имела для парня самые благоприятные последствия. Вдохновленный поддержкой человека, к которому он питал безграничное уважение, Матт удвоил учебные усилия. После уроков он регулярно оставался в подвальной комнате G 48 и получал от Вальдшнепа консультации. Преподаватель усаживался рядом с Маттом, отечески клал ему руку на колено и объяснял про существительные среднего рода или частицу «бы». По совету Вальдшнепа парень теперь обращался к приятелям исключительно по-русски, чем вызывал у них сильное раздражение. Кое-кто из них даже обзывал его дураком или психом, но Матт только радовался — ведь предстать в глазах мира безумцем было его целью.
Насчет удивительных вещей, которые Матт мог узнать от Вальдшнепа, я тоже оказался прав. Гортанный грамматист, воодушевленный энтузиазмом студентов, все чаще игнорировал план занятий и выдавал им информацию на самые разные темы — главным образом связанные с его собственной личностью. Все мы любим поговорить о себе! Обыкновенно эти экскурсы начинались, когда преподаватель произносил или писал на доске какое-нибудь русское слово, вызывавшее в его мозгу цепь автобиографических ассоциаций. Тут в его разноцветных глазах зажигался огонь, жесткие черты смягчались, и он растекался мыслию то туда, то сюда. Конечно, делал он это не по-русски, а по-английски, иначе студенты ничего бы не поняли.
Однажды Вальдшнеп объяснял спряжение глагола «учиться». Только он написал на доске предложение «Я учусь убивать», как в голове у него что-то щелкнуло, и он начал рассказывать следующую историю.
Встреча с интересным человеком
В 1942 году наша семья переехала в Германию. Мне было двенадцать лет. Мы жили в Берлине, где я ходил в обершуле имени Антона Дрекслера. Занимался я с увлечением, никогда не шалил. Немецкие педагоги знали, как поддерживать в классе дисциплину!
Однажды директор собрал всех нас и объявил, что завтра школу посетит доктор Геббельс. Нам велели ознакомиться с его речью о тотальной войне, опубликованной в газете «Völkische Beobachter». Я, честно говоря, не знал, что это за доктор и о какой войне говорил он в своей речи. (Тут Вальдшнеп развел руками и на лице его выразилось недоумение шестидесятилетней давности.)
