Стефан Брейс - Создатель ангелов
— Виктор мечтает о более дальних путешествиях. Он мечтает о семи морях.
После того как ученики поднялись на самую высокую точку Нидерландов, где, как объяснил брат Томас, три пограничных столба демонстрируют, как безнадежен поиск человеком опоры, все снова сели в автобус.
— А сейчас мы поедем в Ля Шапель, — сказал господин Роберт, — смотреть голгофу. Брат Томас расскажет вам об истории этого места.
— В конце восемнадцатого века здесь жил мальчик, которого звали Петер Арнольд, — начал рассказ брат Томас. — Он страдал от эпилепсии — падучей болезни — и однажды на рынке купил образок Девы Марии и повесил его на старый дуб…
— Виктор, ты слушаешь? — господин Роберт сел рядом с Виктором и подтолкнул его.
— И повесил его на старый дуб, — машинально повторил Виктор.
Учитель географии кивнул и продолжал слушать брата Томаса.
— …что избавился от этих приступов. Поэтому сестры-клариссы построили рядом с дубом часовню для паломников. Через несколько лет здесь произошло еще одно чудо. Фредерик Пелзер, мальчик вашего возраста, вдруг излечился от безумия после того, как его родители усердно помолились за него в этой часовне. Тогда сестры решили возвести рядом с часовней монастырь и санаторий, чтобы помогать еще большему числу убогих.
Убогих.
Большинство слов пролетало мимо ушей Виктора, но именно это слово вонзилось в его сознание, словно жало. С тех пор как его забрали из приюта, он никогда больше не слышал этого слова.
Помолимся обо всех убогих.
Так начинала молитву сестра Милгита, когда они собирались в часовне. Убогими были они, пациенты.
Часовой механизм в его голове заработал. В том же ритме, что и литания.
Марк Франсуа.
Фабиан Надлер.
Жан Сюрмонт.
При каждом имени он сразу видел лицо.
Нико Баумгартен.
Анжело Вентурини.
Эгон Вайс.
Он увидел, как Анжело Вентурини кладет подушку на лицо Эгона Вайса.
Помолимся за Эгона Вайса, который отошел в мир иной.
Чтобы его душа нашла успокоение.
Ты молишься за Эгона? Это хорошо. Тогда он точно обретет покой.
Виктор, Бог дает, и Бог забирает.
Он увидел, как сестра Марта поворачивается и уходит от него. Она шла так, будто несла тяжелый крест.
Виктора нашли на монастырском кладбище. Он сидел на скамейке, склонив голову и сложив руки.
На шестом стоянии крестного пути господин Роберт недосчитался Виктора среди других учеников. Никто не заметил, как давно он исчез. Никто его не хватился.
Его обнаружили брат Томас и сестра Милгита. Аббатиса зажала рот рукой, когда увидела мальчика.
— Вы его знаете? — спросил брат Томас.
Но она только покачала головой.
— Нет, не знаю, — ответила она. — Я никогда его не видела. Должно быть, он заблудился.
Тогда брат Томас взял его за руку и увел с кладбища. Виктор покорно следовал за ним.
Он не заблудился. Просто не пошел дальше того места, где его нашли.
Доктор Карл Хоппе сидел после завтрака за столом и читал газету, когда его сын появился из кухни. Мальчик налил себе чашку молока и остановился у кухонного стола:
— В какой день недели вы забрали меня из приюта в Ля Шапели?
Это был двойной удар. То, что Виктор вдруг задал ему вопрос, и сам вопрос.
— Что ты сказал? — спросил доктор с деланным безразличием.
Он перевернул газетную страницу в надежде, что Виктор не осмелится вновь задать вопрос. Но тот осмелился.
— Из приюта? — доктор услышал свой собственный голос. — С чего ты взял? Ты никогда не был в приюте.
Он произнес это, не поднимая глаз, хотя знал, что сын проигнорирует его взгляд.
— Но ведь я же… — начал Виктор. — У сестер…
— Нет, Виктор, ты не был там! — доктор повысил голос. Он швырнул газету на пол и резко вскинул голову.
— Если я говорю так, значит, значит, так оно и есть! Уж я бы об этом знал!
Его сын продолжал стоять еще некоторое время, явно размышляя, а потом отвернулся от него. Поворачиваясь, он выпустил из рук чашку с молоком. Он не швырнул ее в гневе на пол, нет, он просто повернулся, одновременно выпустив чашку из рук, и вышел из кухни.
Карл Хоппе еще мгновение сидел в скованной позе, как будто был прибит к стулу. И потом бросился вслед за сыном.
Когда Виктор через несколько дней вернулся в пансионат и стал распаковывать свой чемодан, он нашел в нем папку, на которой было написано его имя. В левом верхнем углу было напечатано «Санаторий ордена сестер-кларисс» и адрес в деревне Ля Шапель. В папке не было письма, только медицинская карта с датой и несколько черно-белых фотографий.
Виктор посмотрел на фотографии. Бесстрастно, как будто взглядом врача, много повидавшего на своем веку.
Потом он просмотрел медицинскую карту. После каждой даты было написано одно или несколько слов. «Дебил» было написано несколько раз. «Умеет говорить. К сожалению, нечленораздельно», — прочитал он. На последней строчке стояло: «Выписан», — и дата: 23 января 1950 года.
Эта дата поразила его.
* * *Рекс Кремер сразу почувствовал что-то неладное. Перед началом собрания его университетские коллеги игнорировали его, и когда он пытался заговорить с кем-то, ему отвечали односложно или уклончиво. «Через несколько минут будут реагировать по-другому», — подумал он.
Как только ректор открыл собрание, Рекс попросил слова и показал фотографии шестидневных эмбрионов. Он чувствовал себя несколько неловко, рассказывая, что это эмбрионы мышей, и это чувство усилилось, когда реакции не последовало. Он заметил, что некоторые из коллег посмотрели на ректора. Тот откашлялся и сказал:
— Мы еще ничего не можем однозначно принять. Мы понимаем, что вы выступаете в защиту доктора Хоппе, но на карту поставлено слишком многое, чтобы пустить дело на самотек.
— Но ведь фотографии говорят сами за себя, — сказал Рекс, узнавший в своем голосе интонации Виктора.
— Дело не в фотографиях, — сказал ректор и сразу же добавил: — Не в первую очередь.
Рекс проглотил слюну. Он задался вопросом, знает ли ректор, что он лжет, говоря о фотографиях. Эта мысль заставила его содрогнуться. Он постепенно стал осознавать, что совершает большую ошибку. События последних дней совершенно сбили его с толку. Он позволял себе поступки, которые раньше даже не пришли бы ему в голову.
Ректор воспользовался тишиной, наступившей после его реплики, чтобы опять взять слово.
— Будет проведено расследование. Мы создали международную комиссию ученых. Они выяснят, — ректор минуту колебался, — не выдумал ли доктор Хоппе некоторые вещи.
Выдумал. Это одно из самых страшных обвинений, которые могут быть предъявлены ученому. А тот факт, что комиссия создана без его ведома, означал, что в нем тоже сомневались. Это заставило Кремера задуматься. Неужели и в самом деле все могло быть выдумано? И он не догадался об этом, потому что считал Виктора неспособным на такое? Потому что всегда верил в его талант? Могло ли случиться так, что Виктор злоупотребил его доверием? Рекс попробовал построить в голове цепь из происшедших событий, но ректор вновь заговорил, и так монотонно, будто читал речь по бумажке.
— Расследование прежде всего займется экспериментом с клонированными эмбрионами мышей, который оспаривается доктором Соларом и доктором Гратом. Доктор Хоппе должен будет продемонстрировать, а комиссия проверить, соответствуют ли утверждения доктора Хоппе в статье в журнале Cell записям, которые он делал во время исследования.
Записи были настоящим лабиринтом, в котором один только Виктор мог найти дорогу. Кремер знал это. Кроме того, Виктор отказался бы раскрывать свой метод. Все расследование было бы в его глазах пустой тратой времени. Кремер знал и это. И все же он вдруг решил молчать. Члены комиссии должны были сами убедиться, как тяжело сотрудничать с Виктором. Тогда они бы поняли, что даже ему как ординатору нечего сказать. Возможно, ему было бы даже выгодно, если бы комиссия пришла к выводу, что все выдумано. В этом случае оставалось только доказать, что он к этому делу совершенно не причастен. И, следовательно, Виктор спланировал и исполнил все совершенно самостоятельно.
— Вы согласны с этим, доктор Кремер? — спросил ректор.
Ординатор все еще смотрел на фотографии и не мог понять, как мог позволить втянуть себя в это. Он вспомнил и свое волнение, когда Виктор показал ему фотографии, и шок, когда выяснилось, что это человеческие эмбрионы. И он ничего не сделал. Не предпринял ничего. Не задал никаких вопросов. Даже когда Виктор рассказал ему, как выглядел бы ребенок при рождении.
— Доктор Кремер? — голос ректора вывел его из задумчивости.
Рекс поднял глаза, сложил руки перед подбородком и сказал:
