Любовь Каверина - Он строит, она строит, я строю
— Мам, а ты что наденешь?
— Костюм джерси.
— Новый, голубой? Здорово! Я еще ни у кого не видела, чтоб и юбка и кофта были вязаными. Сразу видно, что он заграничный. А мне что надеть?
— У тебя же есть терракотовый сарафан. С белой кофточкой он еще прилично выглядит.
Да— а, рыжий сарафан… Он мне выше колен, и молния едва сходится. Впрочем, как хотите. Уж лучше я похожу в старом сарафане, чем меня обвинят в том, что я мещанка и клянчу тряпки.
— Мам, а где мы переоденемся?
— Войдем на минуту в комнату, поздороваемся, возьмем быстро, что нужно из шкафа, и в кладовке оденемся. В конце концов, они люди интеллигентные, поймут.
Они— то поймут, а вот папа с мамой не понимают, что у меня просто не подходящий возраст для интеллигентности.
Интересно, кто для них важнее — гости или я? Вот умри я, кто им меня заменит? Даже если родится другой ребенок, разве это буду я? Нет. Почему же тогда все самое лучшее для гостей?
— Зайка, не сутулься. Постарайся войти к гостям непринужденно, но без развязности.
Легко сказать: в грязных шароварах, мокрых носках — и без «развязности».
— Ну-у наконец-то, гости уже заждались прекрасных хозяек!
— Работникам штукатурного фронта — виват, виват, виват!
— Как, эти тонкие пальцы хирурга еще и штукатурить умеют?!
— К столу, хозяюшки, к столу.
— Одну минуту, мы только переоденемся в сухое.
Здорово папа все устроил: и накрыл, и сервировал, и блюда, похоже, что из ресторана. Как это он один управился?
— Мам, у меня чулок в шкафу целых не оказалось. Мне при гостях неудобно было рыться.
— Возьми мой капрон. Только вымой ноги и шею.
Причем тут шея? Можно подумать, что она сквозь капрон будет просвечивать.
— Что ты делаешь?! Прекрати сейчас же ягоды из варенья руками вытаскивать.
— Это не ягоды. Это похоже на орехи. Разве варенье из орехов бывает?
— Бывает. Любимое варенье Сталина. Если ты так будешь за столом себя вести, стыда с тобой не оберешься.
Конечно— конечно -за столом! Что я, не знаю: рыбу ни в коем случае ножом. Дичь ножом, а потом руками. И изящно помалкивать. Пока тебя не спросят.
— Наливай суп в супницу. Только не опрокинь на себя.
— Папа будет фильм показывать? Он достал со шкафа аппаратуру
— Добавь сметану в салат.
— А в той коробке торт или птифуры?
— Не трогай ничего. Неси салат в комнату.
Ага, салат это хорошо. Его перед собой как щит нести можно, никто и не заметит, что сарафан мал.
— Вот они плоды эмансипации: женщины штукатурят, мужчины занимаются кулинарией.
— Ну почему женщина может быть профессором и не может быть штукатуром?
— Но не в одном же лице совмещать оба достоинства?
— Э-э-э, что не говорите, а я заплесневелый ретроград: люблю, когда рядом слабое, милое, уютное создание.
— Скажи лучше, что ты любишь жену-служанку.
Есть до чего хочется! Так бы и заглотила всю тарелку! Но! И — раз: колени вместе, спина прямая! И-и два — ложку зачерпнуть не до краев, и три — бесшумно сглотнуть суп, и-раз — локти прижаты к туловищу, и — два — не хлюпать носом, и три…
— Зайка, принеси, пожалуйста, с кухни хрен и нарежь еще хлеба.
— Кстати, о нашей привычке есть хлеб: у нас на днях на Ленфильме был прием английских кинематографистов. И одна англичанка за столом меня спрашивает: «А что, это правда, что русские едят очень много хлеба?» А я ей: «Ну, что вы, совсем нет». И вдруг замечаю, что тянусь за последним куском булки, оставшемся на огромном блюде.
Суп это — ерунда на постном масле, а вот как я воспитанно справлюсь с этим плоско раздавленным цыпленком? Может, сказать, что уже сыта? Еще больше к себе внимание привлеку…
— Прекрасный цыпленок-табака, просто во рту тает. А вы, барышня, что так неохотно с ним копаетесь? Не стесняйтесь, берите его прямо за косточку, курицу можно есть руками.
Я и сама знаю, что можно. Но когда этот «табака» ускользнет у меня под стол, чем я буду его вылавливать? Ногами?
— Доча, расставляй стулья вокруг экрана. Захвати грязные тарелки, и пойдем ставить кофе.
Странно, что фильмы будет показывать не папа. По-моему, раньше я этого сутулого человека у нас не видела. Наверно, он кинооператор. Раз папа с ним советуется насчет киноаппаратуры, значит, он работает в кино. Чем-то он не похож ни на Режиссера, ни на Писателя, разве что немного на Художника?
— Мам, а где Лев Исаакович работает?
— На студии научно-популярных фильмов. Не цапай пальцами птифуры, успеешь съесть за столом.
— За столом не вкусно. А что он снимает?
— Не знаю, по-моему, он в биологическом отделе. Разложи печенье и конфеты в вазы. Он много лет дружил с Виталием Бианки.
Чем же он не похож на других? Может, он стесняется, что не снимает настоящие художественные фильмы, а только документальные? Но ведь и другие тоже… Режиссер работает не в Горьковском театре, а в Эстраде. Писатель пишет не романы, а детективные рассказы, Художник рисует для детского журнала…
— Мам, идем скорее, там свет потушили.
Ой, какая же я была дура! Хотела выбросить из домов мебель и посадить деревья в кадках! Разве так лес в дом принесешь?! Вот же он лес! В каждом трепещущем на ветру листке, в каждом сереньком перышке нахохлившейся пичужки — настоящий лес дома!
— Чудо! Просто чудо!
— Полный эффект присутствия.
— Нужно отметить, какой титанический труд, какая кропотливая работа стоит за этим десятиминутным роликом. Вы только представьте: в дождь и солнце часами сидеть в одном и том же месте, чтобы сделать несколько кадров из жизни крохотного… как вы его назвали?
— Лазоревка Плеске. Редкий гибрид зеленой и белой лазоревки. Очень осторожная птичка.
— Нет, что ни говорите, а стоит вам зацепить кусок настоящего… неважно, из какой области: литературы, искусства, науки, природы — как это любого, самого неподготовленного возьмет за душу.
Вот, значит, что может уравнять всех: старых и молодых, богатых и бедных — создание чего-то настоящего. А что если я, не умеющая есть расплющенного цыпленка, создам что-то настоящее, меня тоже все будут любить? Вот здорово!
— Зайка, чайник, наверно, вскипел. Нужно кофе поставить.
— Нет уж, позвольте мне, милые дамы, вам этого не позволить. Сегодня шеф— повар — я, и в меню у нас кофе по моему собственному рецепту.
Господи, как я устала. Даже глаза слипаются. Отправили бы меня как маленькую спать. Я бы в подушку как в теплое озеро нырнула и поплыла. Надо мной бы гудели голоса: бу-бу-бу…как ветер на пихтовой горке.
— Клюешь носом, малышка, ничего, потерпи, скоро вся наша кино-шатия— братия разбредется по домам, и отдохнешь от нас.
— А мне, милая барышня, хотелось бы вот что вам посоветовать: вот вы сидите тут умненьким совенком — глаза по плошке, ушки торчком — наши разговоры на ус мотаете. А вот завели бы вы дневник да записывали то, что видите и слышите. Уйдем мы со сцены, уйдет наше время, кто его запомнит, кто сохранит?
— Что, малышка, улыбаешься чеширским котом? Послушалась бы старого трухлявого писателя. Придет твое время, и хочешь — не хочешь, к тебе перейдет наша палочка-эстафета. Задумаешься ты, с чего начать? Ан и пригодятся тебе заметки о нас.
Писать? Зачем писать? Что же я, писателем буду? У меня и ума-то никакого нет. И таланта. И в людях я ничего не понимаю. Вот я чувствую, что Кинооператор не похож на других гостей, а чем — не пойму. Одет не так? Для мужчины это не особенно важно. У его жены волосы выкрашены перекисью водорода? Ну и что. Зато он дружил с Виталием Бианки. Положу-ка я ему еще Сталинского варенья. А остальное унесу на кухню. Потом, без гостей, его доем.
— Мартышка, совсем спишь? Принеси-ка с кухни лимон. Только обдай его кипятком и тонко порежь.
Да— а, гостям хорошо, они скоро уйдут. А у нас еще целых три таза посуды. Нет, как хотите, а я больше не могу. Сейчас лягу посреди кухни прямо на пол и улечу к лазоревкам…
— Что же ты? А лимон?
— Вот.
— Ну и накромсала. Иди-ка ты лучше за шкаф, ляг на тахту и спи.
— Спасибо.
— Чего ты такая сонная? Что ты в воскресенье делала?
— На дачу ездила. А вечером у нас были гости.
До чего же у Ларуси в квартире сдобный запах. Так и хочется просто сидеть и нюхать его. Можно подумать, что он идет не из кухни, а источается накрахмаленными скатертями, занавесками.
— Я заметила, что у тебя воротничок у формы не сменен. Только не обижайся, если я тебе правду буду говорить, иначе — какая же это дружба? Даже в книгах пишут, что стоит хоть в чем-нибудь капельку соврать, как отношения между людьми сразу загнивают.
— Говорить людям всю-всю правду?! Зачем же им причинять боль? Ведь помочь при этом мы ничем не можем?
— Правда — это и есть помощь. Я вот не могу как Ларка: чуть что — соврет. И тут же с тобой ля-ля-ля, как ни в чем не бывало.
— Я не замечала, чтобы Лара врала.
— Не замечала, потому что в тебе принципиальности нет. А я вот люблю честность. Ты мне тоже говори, если у меня какие недостатки. Ничего тут такого нет, недостатки можно исправить.
