Алексей Фомин - Затон
Эй, Евгеньич, не увлекайся, – оторвал его от приятного занятия дядя Сережа. – Это моя крестница, дочь моего друга.
Иди ты, – изумился Евгеньич. – Каких только удивительных встреч в жизни ни бывает. Гора с горой не сходится… Ох. – Устало вздохнул он, плюхнувшись на свободный стул. – Вроде бы всех обошел, со всеми поздоровался. Замаялся по лестницам бегать, чай, не мальчик. – Пожаловался он. Он полез в карман и, вытащив несколько листов бумаги, сложенных вчетверо, протянул их Анне. – Я тут кое-что раскопал… Это копии документов… Да, нимфа, у вашего прадеда был солидный флот. Но тот пароход, о котором вы спрашивали, «Святая Анна», принадлежал не ему, а судя по фамилии, вашей прабабушке. Анной Андреевной ее величали. В ее честь, наверное, и пароход был назван. Так вот, об этом пароходе… Осенью восемнадцатого года, почти в самом конце навигации, он вышел из Самары с грузом боеприпасов. Пункт назначения – Царицын. Дошел ли он туда – не знаю. Во всяком случае, мне ничего обнаружить не удалось. Но в Самару он больше уже никогда не возвращался. В Царицыне тогда непросто было… Да и на всем пути следования могло произойти все, что угодно. Гражданская война, знаете ли… Так что, нимфа, не обессудьте – все, чем могу…
Меня Анной зовут. Спасибо вам большое, Борис Евгеньевич. – Так и не раскрыв их, она спрятала листки в сумочку.
Евгеньич еще что-то хотел добавить к сказанному и уж было раскрыл рот, как был прерван самым бесцеремонным образом. Двое молодых людей, не спрашивая разрешения, подсели к их столу, и один из них принялся нашептывать на ухо Евгеньичу. Оба принесли стулья с собой и уселись по обе стороны от Евгеньича, как бы взяв его в клещи.
Потом, – решительно оборвал он шептавшего. – Не здесь.
И тут же заканючил второй:
Борис Евгеньич, помоги, Христом Богом молю.
Да говори ты, в чем дело, только не ной.
Борис Евгеньич, у меня на складе вина грузинского почти на миллион баксов зависло. Что делать? А? Может, поговоришь с кем надо, а?
Ты что сдурел, Иван? – Евгеньич сделал круглые глаза. – Телевизор, что ль не смотришь? С кем я поговорю? Это же решение федеральных органов. Наши здесь ничего решить не смогут.
Что же делать, а, Евгеньич? На мне кредитов висит… – Голос несчастного Ивана становился все тише и тише, как будто кто-то подкручивал у него внутри невидимый резистор.
Как что? Этикетки клеить, – по-деловому посоветовал Борис Евгеньевич.
Какие этикетки? – В глазах Ивана загорелась искорка надежды.
Южно-африканские, чилийские, аргентинские… Какие достанешь.
А где их брать, Евгеньич?
У Самира.
У какого Самира?
Ну, ты даешь. Не знаешь Самира? Самир Гулу-Заде, – пояснил Евгеньич.
Я тебе его потом покажу, – успокоил Ивана тот, второй. – Он сегодня здесь, на корабле. Я его видел.
Точно, – поддержал Евгеньич.
Уф, – с облегчением вздохнул Иван. – Спасибо тебе, Борис Евгеньич. Ох, и подставили меня эти грузины…
Да причем здесь грузины… Это наши все наколбасили, как всегда. Бей своих, чтоб чужие боялись! – Анатолий, раздраженный и злой оттого, что их с Анной романтическая прогулка превращается черт знает во что, готов был спорить с кем угодно и о чем угодно. – Остатки имперского мышления… Привыкли… Москва цыкнет, и все должны стоять по стойке «смирно».
Не… Ты так не говори, – не согласился приятель Ивана. – Грузины тоже хороши. Чего они выпендриваются? То им – НАТО, то еще что-то. Так и стараются России нагадить. Россия им плохая… А сами здесь все тусуются, деньгу рубят. А мы им газ давай, электроэнергию… А в советские времена? Да они там лучше всех жили. Все на халяву им давали. А они первые против Союза и выступили.
Анатолий начал было горячо возражать, но тут его прервал дотоле молчавший дядя Сережа:
Господа, господа, дозвольте мне сказать пару слов. Дело в том, что предмет вашего спора, русско-грузинские отношения, столь сложен и запутан, что одними эмоциями, историческими или политологическими методами не обойтись. Этим взаимоотношениям уже, как минимум, восемьсот лет. И давно уже наши контакты стали столь тесными, что русско-грузинские отношения из области межгосударственных, межэтнических переросли в область семейных отношений. Поэтому здесь без помощи психоанализа нам не обойтись. С момента включения в состав империи грузинской народ являлся, можно сказать, любимым сыном российского государства. Здесь вы правы, молодой человек. – Дядя Сережа кивнул в сторону одного из спорщиков. – И имперское правительство, и советское предоставляли грузинскому народу целый ряд преференций и льгот, которых не имели другие народы государства Российского. Как заботливый отец награждает дорогими подарками любимого сына, так и российское государство отличало грузин. И грузинский народ старался соответствовать этому образу любимого и любящего сына. И службой своей, и, паче того, умелой демонстрацией своей любви и благодарности. Здесь необходимо заметить, что грузинский народ необычайно, исключительно артистичен. Ни у одного народа мира не приходится на тысячу человек столько художников, актеров, режиссеров, певцов, танцовщиков, музыкантов, то есть людей искусства, как у грузин. Самый последний грузинский крестьянин – это пропавший для сцены Лоуренс Оливье или Иннокентий Смоктуновский. Поэтому, когда грузин хочет показать свое расположение и любовь, это у него выходит, как ни у кого другого. Даже, если любви уже нет (а может быть, никогда и не было), а благодарность давно улетучилась. Так вот, вернемся к распределению семейных ролей: российское государство – любящий отец, грузины – любимый сын. Отец делает все новые и новые подарки и ждет проявления благодарности. С каждым разом все более экспрессивного. Тем паче, что сын, творческая натура, уже успел приучить к этому отца. И наступает момент, господа, когда сын уже не хочет больше подарков. Или же второй вариант – он привык получать их, как должное. Но в любом случае, назойливый папаша своей любовью и подарками (ее материальным воплощением) попросту, как говорит нынешняя молодежь, достал сынулю. Ему уже противно кривляться, изображая благодарность. Он хочет одного – чтобы его оставили в покое. Тем более, что у него есть сильное подозрение в том, что папаша-то у него – не родной. Примерьте эту ситуацию на себя, господа, и вы убедитесь в моей правоте.
Не знаю, – буркнул Анатолий. – Я от своего папаши кроме колотушек ничего не видел.
Но оба молодых бизнесмена согласились с дядей Сережей, признав, что в его рассуждениях есть рациональное зерно.
Итак, – продолжил дядя Сережа, – оскорбленный в лучших чувствах отец сначала пытается усовестить сына, а когда это не получается, переходит, в надежде вернуть сыновнюю любовь таким способом, к наказаниям. Сын же, когда доходит до наказаний, с облегчением восклицает: «Вот оно – твое истинное лицо! Я всегда это подозревал!» Так любовь перерастает в свою противоположность – в ненависть…
О-о! – воскликнул Евгеньич. – Кажется, наш капитан уже собирается швартоваться. – Он глянул на часы. – Точно. Уже пора. Хорошо с вами, друзья, но у меня еще забот – полон рот. Сережа, пойдем. – Он поднялся и быстро покатился в сторону лестницы, ведущей вниз.
Дядя Сережа, не прощаясь, последовал за ним. Оба молодых бизнесмена – тоже.
Евгеньич, Евгеньич, удели минутку! – попытался остановить его один из них.
Наконец-то, – фыркнул Анатолий. – Достали.
Они остановились в чудном месте, и если бы не раздражающее присутствие Анатолия, Анна чувствовала бы себя великолепно. Она не пошла обедать (соответствующие палатки стояли в лесной тени, метрах в пятидесяти от берега), устроившись на лежаке у самой воды прямо под злыми лучами послеполуденного солнца, в надежде, что голод, либо жесткое солнце погонит Анатоля прочь. Но перезрелый дамский угодник вовсе не собирался обходить ее своим вниманием, особенно, после того, как она, сбросив одежду, осталась в одном бикини.
Народу на пляже было много, почти, как в каком-нибудь Дагомысе или Гурзуфе. Кроме их красавца-лайнера у причала стояло еще несколько суденышек. Похоже, двухсотлетие граненого стакана сегодня праздновали не только малые и средние предприниматели.
Анна?!
Она подняла голову, укрыв глаза от солнца козырьком ладошки. Над ней стоял Генка, нижегородский милиционер, один из тех двадцати, с которыми она проделала утомительный путь до Самары. Генка был из племени записных весельчаков и балагуров и хронически не умел молчать. Благодаря ему, Анна вспоминала длинную дорогу от Нижнего до Самары, как многосерийный скетч, просмотренный в один присест.
Генка! – Она была рада его видеть. – Так вы еще не уехали? Познакомься, это Анатолий. Толя, это мой коллега, капитан… Впрочем, неважно. Геннадий.
Анатолий, мгновенно ставший мрачнее тучи, пожал руку новому знакомцу, а Анна вскочила с лежака и энергично принялась одеваться.
