Канта Ибрагимов - Детский Мир
— Хватит болтать, переходи к делу, — хорошо поставленным голосом указал он.
— Гм, — кашлянул здоровяк. — Кого из боевиков знаете?
— Никого, — быстро среагировала Афанасьева.
— А его? — он продемонстрировал фото Баги, и, уловив реакцию Мальчика. — Он то знает. Знаете и вы, а нагло врете, что не знаете боевиков.
— Я в жизни не врала, не так воспитана. А этого молодого человека, — она указала на фото, — пару раз видела. Так он не боевик, и я не знаю, что такое боевик, знаю — ополченец.
— Ух ты, какая терминология, — снова выступил толстый мужчина. — Прямо правозащитница.
— Да, и защитница, и труженица. Я, я, — голос у нее стал срываться, — я ветеран и инвалид войны, полвека трудовой стаж. Посмотрите мои документы.
— Вижу, — бесстрастный голос.
— Да что вы можете видеть?! — теряет бабушка контроль. — Перед старухой и ребенком маски напялили. Даже фашисты лиц не скрывали. А на вас нет лица, нет совести и чести.
— Так, заберите мальчика для выяснения личности: может, сын боевика.
— Нет, — бабушка бросилась к Мальчику, не устояв, упала, подмяв его под себя.
Тогда над ней сжалились, подняли, уложили в постель, а она ухватила с собой и Мальчика.
— Ладно, — видимо, и людям в масках все это надоело. — Вы сегодня написали заявление на имя прокурора.
— Да, и на имя местного прокурора Звягина, и на имя генерального прокурора и президента России, и в Европарламент напишу, и прессу назавтра вызвала, и.
— Хватит, хватит, — перебили ее. — Прессы не дождетесь. А завтра будет следователь, заявление отзовите, не то попадет в сортир.
— Что ж вы так Туаева покрываете? Ведь он чеченец! — поняв о чем речь, явно осмелела бабушка.
— Туаев, как и мы, — с издевательским пафосом, — присягу на верность дал.
— Ха-ха-ха, — в тон им неестественно засмеялась Афанасьева. — Интересно, что за присяга? Наверное, на развал и грабеж России.
— Дура! — процедил толстяк, и, уже уходя из квартиры, бросил здоровяку. — Не марайся, сама скоро подохнет.
На следующий день, к обеду, действительно прибыл следователь прокуратуры; без приглашения бабушки, по-хозяйски сразу же сел, обдавая комнату зловонием перегара и слащавого дезодоранта. Раскрывая папочку, с ходу начал о неприятном:
— В городе резко обострилась криминогенная обстановка.
Бабушка и так всю ночь не спала, корила себя за вчерашнюю несдержанность. О себе вообще не думала, но как она могла позабыть о Мальчике. Ведь могли что угодно сделать, и никто бы ничего не узнал, ни за что бы не ответил. Всю ночь она благодарила Бога, что все так прошло, просила для себя терпения, счастья Мальчику, свободу Розе, и ныне, стараясь быть деликатной:
— Да-да, обстановка очень тревожная, — пытаясь присесть на кровати, поддержала прокурора она.
— Вчера ночью, — бесстрастно продолжал пришелец, — совершено покушение на главврача — ранен, чудом остался жив.
— Боже! — совсем испугалась бабушка, в страхе посмотрела на Мальчика. — Это главврач больницы Розы?
— Именно. Вчера здесь был, — разговаривая, он ковыряется в многочисленных бумагах.
— Зря он такую бучу вокруг этой Розы затеял.
— Какой беспредел?!
— Не то слово. Ах, вот, — он достал один листок, и уже более официальным, даже чеканным слогом. — Гражданка Афанасьева, я считаю, вам, наверное, тоже надо бы отозвать свое заявление.
— Что значит «тоже»? Разве главврач отозвал свое?
— Ну, я ведь вам сказал, что на него совершено покушение.
— Погодите, — бабушка поправила очки. — А Роза? Ведь человека средь бела дня своровали, и все знают, кто это сделал, некто Гута Туаев, чуть ли не министр!
— Вот именно, — заерзал на стуле прокурор. — И дело здесь весьма запутанное. Если вы знаете, то и на Туаева совершено покушение, при этом похищен его брат.
— А при чем тут Роза? — стал повышаться голос бабушки.
— Понимаете, оказывается, эта Роза является женой Туаева, и нам не гоже вмешиваться в местные порядки, нарушать традиции гор.
— Что значит «не гоже»? — она уже теряет контроль, повысила голос, — разве не вы здесь наводите «конституционный порядок»? Где наш российский закон? И я в Грозном более сорока лет живу, а традиция воровать людей мне до сих пор не ведома.
— Бабушка, успокойтесь, — вступил в диалог Мальчик.
— Ребенок прав, успокойтесь, — безучастен тон прокурора. — И мой вам совет: заберите свое заявление.
— Что? — вышла из себя бабушка. — Вы хотите, чтобы и я участвовала в вашем саботаже? Да я на вас жалобу напишу! Как ваша фамилия? — ее костлявая длинная рука потянулась к пришельцу.
Тот резво вскочил, попятился и с презрением в голосе и на лице:
— Так заберете заявление, иль я его того?
— Я вам дам «того», я вас всех к порядку призову!
— Мц, — будто очищая зубы, издал прокурор сытый звук, и ступив к выходу, как жалеют собаку. — Не будь вы, вроде, русской, кто бы с тобой цацкался, старая мымра!
— Вон! Вон отсюда! — совсем рассвирепела Афанасьева, и с неожиданным проворством схватила у изголовья трость, метнула в прокурора, попала.
— Ах, так! — гримасой исказилось лицо правозащитника, и, словно в удовольствие, он демонстративно разорвал в кусочки ее заявление и швырнул. — Вот вам конституционный порядок, — мотыльками запорхали кусочки бумаги.
— О-у! — завопила бабушка. — Дрянь мерзопакостная! — она схватила первое, что попало под руку — подушка полетела в коридор, следом полетел бы и футляр со скрипкой, да Мальчик успел выхватить. Но бабушка не могла угомониться, все еще издавая какие-то гортанно-шипящие звуки, она рыскала вокруг не зная, что еще швырнуть; вспомнила об очках, они полетели в уже пустой коридор, и тут с последним криком во рту не удержались вставные челюсти — и они полетели в темноту.
Позже, когда Мальчик вернул ей все, она, сидя в постели, совсем сникла, скрючилась, даже плечи обвисли, — острые, одни костяшки, и вообще она в миг стала совсем маленькой, жалкой, будто изжившая свой век, — несчастной, тихой, лишь изредка, вздыхая, немощно скуля.
Глава двенадцатая
Что ни тверди, а как говорится — в жизни ни от чего нельзя зарекаться. И в кошмарном сне Роза не представляла, что попадет еще когда-либо в дом Туаевых — попала; силком да волоком затащили, и предстал пред ней ее бывший муж — Гута Туаев.
Вроде, хоть и мельком, да видела она Гуту и воочию, и по телевизору, да только сейчас в упор — разъелся, чуть ли не обрюзг, а лицо обвислое, но холеное, ухоженное, и она как женщина понимает — где-то, наверняка в Москве, хорошие косметологи физиономию облагораживают. Да как лоск не наводи, морду не маскируй, а рожа — она и есть рожа, ее никак не переделать — зеркало души.
И вот эта страшная, толстая, почерневшая от алчности и злости искривленная рожа впилась в нее:
— Ну, говори, говори, — смрадом табака и чего-то еще несвежего дыхнул ее бывший супруг, — говори, сучка, кто моего брата украл?
— Не знаю, клянусь не знаю, — в страхе дрожала она.
— Как «не знаешь»? А сюда посмотри.
Он развернул перед ней испачканный, будто вывалянный в грязи листок:
— Читай!
Компьютерный набор: «за живого брата выкуп — пятьсот тысяч долларов». Роза сразу же подумала о Баге. А вот следующая приписка, уже сделанная от руки, корявым почерком: «и скрипку вернуть не забудь!» однозначно навела Гуту на саму Розу.
— Так кто? — голос Гуты стал довольно слащавым; он человек опытный, далеко не дурак, хоть и не образован, и по реакции Розы понял — попал в цель. — Может, твои братья?
— Нет, только не братья, — встрепенулась Роза.
— Тогда кто?
— Не знаю.
Этот вопрос и ответ повторились не раз и не два; и передних зубов у Розы уже давно нет, так и к вставным коронкам прижиться не дают. Бил он ее кулаками, потом до устали ногами пинал, а она все стонала, кровью отхаркивала и словно других слов не ведала, пищала, «не знаю», пока не умолкла вконец.
Едкий кашель и озноб привели ее в чувство. Роза лежала на земле, вдыхая какую-то пыль. Была спокойная, теплая, летняя ночь в пригороде Грозного. Где-то квакали лягушки, лаяла собака, запели первые петухи, тоскливое «чоп-чоп» издавал сыч, над ухом завис назойливый комар. Она тяжело встала, долго не могла понять, где очутилась? И лишь спустя какое-то время, придя маленько в себя, она вспомнила все по старой памяти. Покойный отец Гуты был человеком прижимистым, да хозяйственным, мастеровым. Это он по округе, то на свалке, либо там, где плохо лежало, таскал отовсюду металл — будь то арматура, лист, или просто болванка, и из этих кусков, а жили они туговато, он как смог сварил сарай, с виду ущербный, но очень прочный — в войну не прошибло. Раньше в этом сарае держали скот, овец, кур и всякий скарб. Теперь этого всего и в помине нет: сарай внешне шифером облицевали, внутри цемент, еще стройматериал, какое-то барахло — и она.
