Николай Дежнев - Год бродячей собаки
Мырлов лишь покачал головой, с трудом выпрямил затекшую спину.
— Засаду на квартире оставил, но, чувствует мое сердце, все это пустые хлопоты…
Разминаясь, он сделал несколько шагов по комнате, повернулся к Дорохову.
— Как мадемуазель? Поведала что-нибудь новенькое? Вы ее привезли?
— Не то чтобы… — Дорохов прикрыл за собой дверь, опустился на ближайший стул.
Сыщик смотрел на него с какой-то глумливой улыбкой.
— А знаете, Андрей Сергеевич, мне с моим опытом, пожалуй, пора уже переквалифицироваться в гадалки. Я ведь точно знал, что вы ее отпустите.
Дорохов оставил это замечание без комментариев. Достав из кармана сюртука папиросы, он вытащил себе одну, картонную же упаковку щелчком отправил через стол Мырлову. Тот этого как будто не заметил. Взгляд сыщика, как в стену, упирался в сидевшего напротив офицера Генерального штаба. Однако, Дорохова это никоим образом не смутило.
— Что, по-вашему, было в коробке из-под торта? — он холодно и пристально смотрел Мырлову в глаза.
— Сами знаете что, — фыркнул тот, — динамит. Не представляю, где им удалось его раздобыть: мастерскую мы разгромили совсем недавно. Хотя, — он как-то безнадежно махнул рукой, — я вам об этом уже рассказывал…
Андрей Сергеевич продолжал наблюдать за выражением лица сыщика.
— Фамилия Серпинер вам о чем-нибудь говорит?
— Серпинер? — поднял брови Мырлов. — Обретается один такой в Петербурге. Щелкопер, нечист на руку, не гнушается подачками, да и статейки строчит на заказ. Есть на него кое-какой материальчик и посерьезнее. Почему вы спрашиваете?
— Именно он передал Марии Александровне динамит! Впрочем, что было в коробке из-под торта, она не догадывается.
— Откуда вы знаете? — едва не подпрыгнул от услышанного Мырлов. — Ах, да!..
Сыщик вскочил на ноги, в волнении забегал по кабинету. Лицо его из презрительного стало хмурым и напряженным — видимо, он что-то сопоставлял в привыкшем к аналитической работе уме.
— Это еще не все! — прервал его хождение Дорохов. — Совершенно очевидно, что террористы готовят новое покушение и совершат его в ближайшее время. Получая динамит, Гриневицкий очень нервничал и бормотал что-то о скором и неотвратимом возмездии. Такое ощущение, Иван Петрович, что они очень спешат.
Мырлов в молчании смотрел на сидевшего перед ним Дорохова, неожиданно и почти весело улыбнулся.
— А ведь я вас, Андрей Сергеевич, сразу-то не оценил! Думал: так, красавчик залетный, шаркун паркетный, все больше по приемам да по балам. А вы!.. Отменная работа, просто первостатейная. Из вас мог бы получиться выдающийся дознаватель. Теперь я понимаю, что и Шепетуху вы к ногтю очень даже по делу. Игра на контрастах: следователь жестокий — следователь добрый. Браво, Андрей Сергеевич, браво! — Сыщик сделал вид, что аплодирует. — Мне вообще кажется, что вы человек на редкость везучий и удачливый. Дело по развалу «Народной воли», почитай, уже закончено, а лавры победителя достанутся вам…
— Иван Петрович, давайте поговорим о славе позднее! — жестко оборвал Мырлова Дорохов.
— Да-да, всенепременно! — спохватился Мырлов. Почти автоматически он достал из стола рюмки и бутылку. Оба устали, выпили молча, не глядя друг на друга.
— А о Марии Александровне не беспокойтесь — поймаем! — сыщик взял из лежавшей на столе коробки папиросу. — Я вот о чем думаю, — он чиркнул спичкой, прикурил, пыхнул сизым дымом. — Серпинер — рыбешка мелкая, на большие дела он не способен и уж во всяком случае не на политические. За ним обязательно должен кто-то стоять, и личность эту нам совершенно необходимо вычислить. Ну а поскольку господа террористы спешат, то и нам надобно поторапливаться. — Он вытащил из жилетного кармана часы-луковицу, от удивления присвистнул. — Да уж скоро утро!.. В первую очередь дело следует доложить Медникову, а уж вместе с ним и барону. Настоятельно буду просить, чтобы обо всем поставили в известность государя. Ну а пока есть несколько часов, займусь-ка я вплотную Серпинером. Грешков за ним пруд пруди, так что голубь мой не отопрется! — Сыщик потушил папиросу, посмотрел на Дорохова. — А вы, Андрей Сергеевич, поезжайте-ка домой и хорошенько отоспитесь. Все равно до полудня никаких новостей не предвидится…
Уже начинало светать и чахоточный петербургский рассвет забрезжил над крышами, когда Дорохов открыл дверь квартиры на Литейном. Невыспавшийся, растрепанный денщик долго непонимающе хлопал глазами, потом пошел греть воду для ванны и чистить хозяйскую униформу. Дорохов все больше ходил в штатском, и надо было проверить, все ли в порядке.
Вымывшись и выбрившись, Андрей Сергеевич с удовольствием облачился во все чистое, стоя у окна, выпил большую чашку горячего крепкого кофе. Уже через полчаса высокий, подтянутый офицер с погонами подполковника на идеально сидящей шинели взбежал по центральной лестнице Варшавского вокзала. В залах ожидания, где по углам дремал по-утреннему заспанный народец, было пусто и холодно. Мария Александровна сидела у дальней, темной стены, у ног ее стоял небольшой дорожный саквояж. Своим скованным, напряженным видом женщина выделялась на фоне по-мещански бесцветной публики, и заглянувший в вокзал городовой уже прохаживался неподалеку, явно намереваясь поближе познакомиться с ожидавшей поезда барышней. Однако появление щеголевато одетого подполковника нарушило все его планы. Полицейский долго и с сожалением смотрел, как бережно ведет офицер свою даму, как сажает в поджидавший экипаж, потом сплюнул, надвинул на лоб фуражку и отправился давать разгон местным дворникам.
Часы в приемной пробили одиннадцать. Дежурный адъютант поднялся из-за стола и скрылся в кабинете государя. Ожидавший аудиенции министр внутренних дел слышал, как офицер возвестил:
— Ваше величество! Генерал от кавалерии, граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов!
И, вынырнув назад в приемную, царедворец широко распахнул высокую, с блестящей медной ручкой дверь:
— Прошу вас, граф!
Лорис-Меликов перехватил половчее папку с документами и вступил в пределы огромного, выходившего окнами на Неву, царского кабинета. Сам Александр II стоял у стола и изучал лежавшие на нем бумаги. Император, как всегда, был одет в офицерскую форму с золотыми погонами, которая, впрочем, не скрадывала его возраст, успевший согнуть когда-то прямую спину.
— Ваше величество!.. — начал было министр, как требовал того протокол, но государь лишь махнул рукой, бросил, не отрываясь от бумаг:
— Проходи, Михал Тариелович, присаживайся. Я сейчас…
Лорис-Меликов пересек пространство кабинета и остановился за спинкой высокого стула. Вся Европа знала о блестящем образовании и прекрасном воспитании русского царя, полученными Александром не в последнюю очередь благодаря приставленному к нему поэту Жуковского, однако сесть в присутствии стоявшего самодержца было бы слишком. Глядя на этого человека с холеными бакенбардами и глазами навыкате, генерал волновался. Отличившийся в ходе русско-турецкой войны, Лорис-Меликов гораздо лучше чувствовал себя, идя в атаку на крепость Карс, чем в ожидании доклада Его величеству. Не побоялся генерал и недавней поездки в Астрахань и Царицын, где начиналась эпидемия чумы, — он остановил заразу своими умными и энергичными действиями; но теперь речь шла о значительно большем, о судьбе всей России, и Михаил Тариелович чувствовал, как от волнения потеет сжимавшая папку с документами рука. «Господи! — молился граф — укрепи волю государя и направь!»
Все запуталось в этой несчастной стране, и теперь ее будущее зависело от одного человека, как отдавал себе отчет Лорис-Меликов, весьма мало пригодного к роли реформатора, но оказавшегося им в силу непреодолимых обстоятельств. Слишком далеко зашел самодержавный отец Александра, превративший великую страну в обанкротившееся полицейское государство, чтобы можно было продолжать идти по той же дороге. Сам же граф, призванный по долгу службы охранять государственный порядок, хоть и душил железной рукой террористов, но целью жизни своей полагал либеральные реформы в России. Конечно же, он знал истинную цену своему сентиментальному до слез и женолюбивому монарху, но самое главное, — и это генерал прекрасно понимал — чтобы этот человек был, просто был! На нем, как на железном крюке, висел колокол, возвещавший новую жизнь России…
Александр II начертал на бумаге какую-то резолюцию и обратился к своему министру:
— Слушаю тебя, Михал Тариелович!
— Ваше величество! — Лорис-Меликов сглотнул слюну. — Как Вы повелели, все указы подготовлены. Не угодно ли будет подписать?..
Министр раскрыл папку и положил ее перед государем. Тот улыбнулся в пышные усы. Последние дни Александр Николаевич пребывал в добром, спокойном настроении, что, с одной стороны, настораживало Лорис-Меликова, а с другой — внушало надежду. Слишком много сил он положил на то, чтобы убедить самодержца в необходимости конституции, слишком много сомнений превозмог, чтобы теперь отступить.
