Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде
— Вы имеете в виду две стороны каждой вещи?
— Нет, это слишком просто! — Женщины так туповаты иногда! — Это касается людей, чувств, всего. Две личности в каждом человеке. Есть личность, противоположная вам, и это часть вас, вы ее не видели, она находится где-то и ждет в засаде. — Он с трепетом произносил слова Гая, хотя ему и не нравилось слушать их, так как Гай говорило о двух личностях смертельных врагах, и имел он в виду себя и его.
Энн медленно оторвала голову от спинки софы. Гай вполне мог сказать такое, хотя она от него никогда этого не слышала. Энн вспомнила о неподписанном письме, пришедшем прошлой весной. Должно быть, его написал Чарльз. Гай, скорее всего, имел в виду Чарльза, когда говорил о засаде. Ни на кого другого Гай не реагировал так болезненно. Наверняка это был Чарльз, который чередовал ненависть с преданностью.
— Дело совсем не в добре и зле, а в том, как это больше всего проявляется в действии, — продолжал Бруно с веселостью в голосе. — Кстати, не забыть сказать Гаю насчет тысячи долларов нищему. Я всегда говорил, что когда у меня будут свои деньги, я дам тысячу долларов нищему. Так вот, я это сделал. Думаете, он поблагодарил меня? Я потратил двадцать минут, чтобы убедить его, что деньги настоящие! Мне пришлось взять сотню и разменять ее. После этого нищий стал явно думать, что я сумасшедший! — Бруно опустил голову и покачал головой. Для него это стало памятным опытом. Потом этот нищий посмотрел на него со злобой — уже когда Бруно вновь прошел мимо него: тот сидел на том же месте и опять попрошайничал. Как же, он не принес ему еще тысячи! — Как я говорил…
— Так о добре и зле, — перебила его Энн. Она уже ненавидела его. Она понимала, что чувствовал Гай в отношении его. Не понимала она только, почему Гай терпит его.
— А, да. Такие вещи проявляются в действиях. Например, взять убийц. Судебные кары не делают их лучше, как говорит Гай. Каждый человек — сам себе закон и судья и сам себя наказывает. По существу, каждый человек во всем ведет себя по Гаю! — Он засмеялся. Бруно уже так накачался, что с трудом различал ее лицо, но ему хотелось рассказать ей всё, о чем они говорили с Гаем, вплоть до их маленьких секретов, о которых он не мог рассказать ей.
— Люди без совести себя не наказывают, вы согласны? — спросила Энн.
Бруно поднял глаза к потолку.
— Согласен. Некоторый люди слишком тупы, чтобы иметь совесть, другие — слишком порочны. Как правило, тупых ловят. Но вот возьмите два убийства — жены Гая и моего отца. — Тут Бруно постарался напустить на себя серьезность. — Оба убийцы, должно быть, умнейшие личности, как вы думаете?
— Значит, у них есть совесть и они не заслуживают того, чтобы их схватили?
— Нет, я так не говорил. Конечно нет! Только не думайте, что они ничуть не страдают. На свой манер! — Он снова засмеялся, потому что действительно был здорово пьян и не соображал, куда его ведет. — Они не были просто сумасшедшими — как это говорили про убийцу жены Гая. Это показывает, как мало власти понимают в истинной криминологии. Такое преступление, как это, планируют. — Вдруг посреди тирады он вспомнил, что ничего он не планировал, но вот убийство отца — планировал, и это подтверждает его точку зрения. — В чем дело?
Он спросил, увидев, что Энн приложила холодные пальцы ко лбу.
— Ничего.
Бруно налил ей виски с содой и льдом в баре, который Гай встроил с одной стороны камина. Бруно хотел бы иметь такой бар в своем доме.
— Где Гай получил такие царапины на лице в марте месяце?
— Какие царапины? — Бруно повернулся к Энн. Гай сказал ему, что она не знает про царапины.
— Это больше чем царапины — порезы. И синяк на голове.
— Я не видел.
— Он дрался с вами, не так ли?
Чарльз застыл, и в его взгляде появился розоватый блеск. Она сейчас не шутила, а была настроена весьма серьезно и говорила уверенно. Чарльз был готов броситься к ней через комнату и ударить ее, но она не спускала с него глаз. Она подумала, что если скажет Джерарду, то драка будет доказательством того, что Чарльз имеет сведения об убийстве. Потом она увидела, как на лицо Чарльза возвращается нерешительная улыбка.
— Нет! — Он засмеялся и сел. — Так где он, говорит, получил царапины? Во всяком случае, я его в марте не видел, меня тогда не было в городе. — Он встал. Внезапно у него появились неприятные ощущения в животе. Не от вопросов, а просто самая настоящая боль. Похоже на новый приступ. Или будет завтра утром. Здесь этого допустить нельзя, нельзя, чтобы Энн видела это утром! — Я лучше пойду, — промямлил он.
— Что такое? Вам плохо? Вы побледнели.
Она ему не сочувствовала, это было слышно по голосу. Нет хороших женщин, кроме его матери.
— Спасибо большое вам, Энн, за… за весь день.
Она подала ему его пальто, и он нетвердой походкой вышел, скрипя зубами весь длинный путь до угла улицы, где он оставил машину.
Когда несколько часов спустя Гай приехал домой, дом встретил его темнотой. Он оглядел гостиную, увидел окурок, погашенный о камин, свою подставку с трубками, которую трогали, примятость маленькой подушки софы. В комнате был странный беспорядок, который не могли создать Энн или Тедди, или Крис, или Хелен Хейберн. Всё ясно.
Он поднялся в гостевую комнату. Бруно там не было, но он увидел небрежно брошенные газеты на столике у кровати, а рядом с ними лежащие совсем по-домашнему двенадцать центов. В окне занималась заря, совсем как та. Он отвернулся от окна, и сдерживаемое дыхание сорвалось в приступе рыдания. Зачем это Энн устроила ему такое? Теперь это еще более невыносимо — когда одна половина его была в Канаде, а половина здесь, схваченная железной рукой Бруно, благополучно сбившего полицию со следа. Полиция его обложила немножко, но он преодолел эти барьеры.
Он прошел в спальню, опустился рядом с Энн на колени и поцеловал ее. Она проснулась, испуганно дернувшись, но потом обняла Гая и притянула к себе. Гай закопал лицо в смятых простынях на ее груди. Казалось, что вокруг него, вокруг них обоих ревут бури, и только Энн — единственное тихое прибежище в центе этой ревущей стихии, а ее ровное дыхание — единственный признак нормального биения жизни в этом свихнувшемся мире. Он разделся с закрытыми глазами.
— Я соскучилась по тебе, — были первые слова, произнесенные ею.
Гай стоял у изножья кровати, засунув сжатые в кулаки руки в карманы пижамы. С его лица еще не сошло напряжение, и, казалось, все бури сосредоточились сейчас в его взгляде.
— Я буду здесь три дня. Ты скучала по мне?
Энн подвинулась повыше на подушке.
— Что ты так смотришь на меня?
Гай не ответил.
— Гай, я видела его всего один раз.
— А зачем ты его вообще видела?
— Потому… — Ее щеки покраснели и приобрели цвет пятна на ее плече, заметил Гай. Никогда раньше он с ней не говорил таким тоном. А тот факт, что она готова была спокойно ответить ему, лишь усиливал его гнев. — Потому что он зашел…
— Он всегда заходит. Он всегда звонит.
— В чем дело?
— Он спал здесь! — взорвался Гай, потом он увидел, что Энн в ответ на его крик приподняла голову и часто заморгала.
— Да, предыдущую ночь, — произнесла она спокойным голосом, и он воспринимал это как вызов себе. — Он пришел поздно, и я предложила ему остаться.
Там, в Канаде, Гаю приходило в голову, что Бруно может сделать попытку подъехать к Энн — просто потому, что она принадлежала ему, Гаю, —, а Энн может поощрить его — просто затем, чтобы узнать, что он еще не рассказал ей. Дело не в том, что Бруно мог зайти слишком далеко, но простое прикосновение его руки к руке Энн, мысль о том, что Энн позволяет ему это, мучили его.
— И он был здесь этим вечером?
— Почему это тебя так тревожит?
— Потому что он опасен. Он полуненормальный.
— Я не думаю, что именно этим он тревожит тебя. — Произнесла Энн все тем же спокойным и уверенным голосом. — Я не знаю, почему ты защищаешь его, Гай. Я не знаю, почему ты не допускаешь, что это он написал мне то письмо и что это он чуть не довел тебя до безумия в марте.
Гай напрягся, готовясь защищаться, как защищается человек, чувствующий свою вину. Защищать Бруно, всегда защищать Бруно! Как ему было известно, Бруно не признался, что это он посылал письмо Энн. Это Энн, как Джерард, складывает вместе разрозненные факты. Джерард удалился от дел, но Энн никогда не успокоится. Энн берет как будто бы не относящиеся к делу фрагменты, и именно из них сложится общая картина. Но пока этой картины нет. Для этого потребуется время, еще немного времени, и еще немного времени она будет терзать его! Он с трудом повернул свое уставшее, налитое свинцом тело к окну, слишком неживой, чтобы прятать лицо или нагнуть голову. Его не интересовало, о чем говорили вчера Энн и Бруно. Чутье подсказывало ему, что в точности было сказано и что в точности нового узнала Энн. Он вдруг почувствовал, что ему предоставляется дополнительная отсрочка в этой агонии перекладывания развязки на потом. Это бесконечное откладывание перешло все мыслимые границы, это уже конец. Так жизнь иногда преодолевает границы, отпущенные ей смертельной болезнью.
