Теа Обрехт - Жена тигра
Лука с огромным облегчением узнал, что Амана поправилась, и ровным счетом ни о чем не подозревал, хотя ему отчего-то по-прежнему не разрешали ее навестить. Он не ведал, например, что, когда Хасан Эфенди сообщил Амане о своем согласии на ее свадьбу с Лукой, она поцеловала отцу руки, а затем поднялась к себе в спальню и попыталась повеситься, обмотав вокруг шеи занавеску. На этом вся история могла бы и закончиться, но в последний момент в комнату Аманы вошла ее сестра, будущая жена тигра, и увидела, что та лежит распростершись на кровати и рыдает от отчаяния, потому что занавеска оказалась недостаточно тонкой, чтобы ее можно было завязать вокруг шеи и спрыгнуть с подоконника. Лука так никогда и не узнал, что именно она, будущая жена тигра, уложив голову Аманы себе на колени и гладя ее по волосам, придумала куда лучший выход из положения. Именно она на следующее утро отнесла любовнику Аманы, врачу, ее письмо, исполненное отчаяния, стояла ночью на страже, когда сестра спускалась по решетке из окна своей комнаты. Наконец, именно эта особа передала матери прощальное письмо Аманы, оставленное ею в спальне накануне того самого утра, когда должна была состояться ее свадьба с Лукой.
Хасан Эфенди, стоя над двумя женщинами, оставшимися в его доме — женой и младшей дочерью, — воздел к небесам руки и произнес те слова, которые даже вообразить себе раньше не мог.
Уж конечно, ему и в голову не приходило, что именно Амана заставит его сказать нечто подобное:
— Да проклянет Господь эту шлюху, так меня опозорившую!
Тогда же, под горестный плач жены, он сообщил ей свое решение: свадьба все-таки состоится! Хасан Эфенди решил воспользоваться этой возможностью, чтобы сбыть с рук младшую, глухонемую дочь, которая иначе осталась бы куковать в девках и вечно сидела бы у него на шее. Он велел одеть девушку в свадебный наряд сестры, закрыть ей лицо покрывалом и отправить под венец под видом Аманы.
Вот как случилось, что Лука, все венчание пребывавший в задумчиво-созерцательном настроении и уже представлявший себе их с Аманой будущее в столице, даже не подозревал, что все его планы относительно отцовского богатства, все те песни, которые он надеялся сочинить и спеть в столице, свобода, которая, как ему казалось, уже открывается перед ним, — все это рухнуло в тартарары в тот самый момент, когда он произнес брачную клятву.
Лука не догадывался о чудовищном обмане до тех пор, пока, в полном соответствии с обрядом, не поднял вуаль, как бы демонстрируя всем, что видит невесту впервые. К своему глубочайшему изумлению, он обнаружил, что так оно и есть.
Потом, когда все уже пили за здоровье жениха, Хасан Эфенди сподобился сказать ему:
— Так уж получилось. Даже если ты и не слишком доволен, она все равно твоя жена согласно нашим обычаям. Мало того, это сестра твоей невесты, и я имею право требовать, чтобы ты в любом случае взял ее в жены. Страшный позор падет на твою голову, если ты сейчас от нее откажешься.
Короче говоря, Лука оказался женат на глухонемой тринадцатилетней девочке, которая смотрела на него огромными, полными ужаса, ничего не понимающими глазами и растерянно ему улыбалась. Мать все плакала и целовала дочку в лоб.
В первую брачную ночь он только посмотрел на нее, перепуганную, нагую, даже лицо от него отвернувшую. Лука снимал с себя одежду и чувствовал, как между ними дамокловым мечом повисло ожидание. На следующий день он посадил свою девочку-жену в крытую повозку, отвез ее в Галину и снова сделался сыном мясника. В его жизни не осталось ни смеха, ни дружбы, ни надежды на будущее. Поездка продолжалась пять дней. Уже на второй он понял, что начисто позабыл имя своей жены, хотя, возможно, разок и слышал его от кого-то на свадьбе.
— Как тебя зовут? — спросил он, но она не ответила.
Лука взял ее за руку, слегка встряхнул и снова спросил:
— Имя твое как? Как твое имя? — Но она только улыбнулась.
Дальше оказалось еще хуже. Собственно, того, что помнил Лука, больше не было. Исчез дом, который вечно был полон громогласных людей, топанья ног, детских криков и визга, где на плите всегда одновременно стояло не меньше двух здоровенных сковород. Теперь этот дом был тих, как могила. Отец Луки, согнувшийся под бременем лет и превратившийся почти в инвалида, сидел в одиночестве у очага, в котором еле-еле мерцал огонь.
С сыном он не поздоровался, лишь глянул на его молодую жену, когда та переступила порог, и сказал Луке, единственному наследнику, оставшемуся в живых:
— Что, не мог выбрать кого-нибудь получше этой мусульманской суки?
У Луки не хватило сил со всей страстью выкрикнуть отцу в лицо, что выбор-то как раз был совершенно иным. Все его прекрасные планы были связаны с тем, насколько быстро Корчул отправится в мир иной.
Но он еще надеялся все исправить после смерти отца. С этой зыбкой надеждой, которая все-таки снова дала ростки в его душе, Лука и стал жить, считая все временным. Даже и без Аманы он все равно собирался осуществить свои прежние планы относительно игры на гуслях, сочинения песен и учебы в музыкальной школе. Пока что в его жизни были только юная глухонемая жена, старый, невоздержанный на язык отец и бесконечная череда овец, предсмертные крики которых постоянно слышались во дворе коптильни. Еще, конечно, его собственная ярость, вызванная несправедливостью всего того, что с ним случилось.
Больше всего Луку удивляло то, как быстро он научился терпеть свою жену. Она была тихая, большеглазая. Порой, глядя на нее, он видел в ней Аману, даже раза два назвал ее так. Ее пришлось многому учить: как растопить плиту, где находится бак для воды, как что-то купить или продать на рынке, для чего Лука несколько раз сводил девчонку в деревню. Но она оказалась сообразительной и, едва поняв, как нужно выполнять ту или иную обязанность по хозяйству, тут же брала ее на себя. Вскоре она уже сама создала для себя определенный распорядок дел, которому старательно следовала. Впрочем, она успевала везде: помогала ему в коптильне, стирала его одежду, меняла отцу испачканное исподнее. Не жалуясь и даже не вздыхая, жена носила воду из колодца и каждый день выводила своего старого тестя на двор подышать свежим воздухом, бережно помогая ему спуститься с крыльца. Лука поймал себя на том, что порой ему даже приятно прийти домой и увидеть, как радостно она улыбается при виде его.
Мог ли Лука оставить ее там, в Галине, со стариком, и уехать, как только оправился от первого потрясения, вызванного тем, что с ним случилось? Сумел бы он забрать хотя бы часть отцовского богатства, спрятанного в сундуке под полом, бежать в столицу и попытаться отыскать там кого-нибудь вместо Аманы? Да, почти наверняка. Сходив раза два-три вместе со своей глухонемой женой в деревню, где ему то и дело приходилось разгонять детей, которые тащились следом за ними, кривляясь и выкрикивая всякие непристойности, которым научились у собственных родителей, Лука понял, что сделал только хуже, привезя ее сюда. А люди уже начинали болтать.
«Вы только посмотрите на нее, — говорили они. — На его глухонемую жену! Где он только взял такую? Наверное, что-то от всех скрыть пытается!..»
Столь повышенное внимание односельчан вызывало у Луки панический страх, заставляло все чаще думать о том, что ему нужно непременно поскорее бежать отсюда. При этом положение его становилось все более затруднительным, и он ломал голову над тем, как бы расторгнуть ненавистный брак, расстаться с этой опостылевшей жизнью.
Однажды днем, вернувшись домой, он застал свою жену на чердаке с Корчулом. Отец, видимо под предлогом большой любви к невестке, вытащил свою коробку с военными реликвиями и демонстрировал их ей. Когда Лука поднялся наверх, глухонемая девушка сидела по-турецки, перебирая отцовские побрякушки, а старик, опустившись подле нее на колени, уже успел расстегнуть на ней платье и ласкал ее грудь.
— Она же совсем ребенок! — заорал Лука и отшвырнул Корчула к стене. — Ребенок, ребенок!
— Ах она ребенок?! — тоже заорал Корчул, мерзко ухмыляясь. — Хорошо! Смотри коли ты не начнешь с этим ребенком сыновей делать, так я начну!
Лука понял, что теперь ни в коем случае нельзя оставлять девушку наедине с отцом. Магометанка она или нет, ребенок или взрослая девица — Корчулу все равно. Он при первой же возможности ее изнасилует, если уже этого не сделал. Да, он возьмет ее силой, пока Луки не будет дома, и у нее, бедняжки, просто сил не хватит, чтобы остановить этого старого скота.
В общем, Лука так и остался дома. Чем больше времени проходило, тем дальше казалась заветная мечта, тем больше оскорблений бросал ему в лицо Корчул. Люди, заходившие в лавку, все чаще задавали вопросы о жене. Именно она начинала казаться ему причиной всех несчастий. Когда он думал, почему до сих пор торчит здесь, молчание жены просто приводило его в ужас. Ведь Лука был абсолютно уверен в том, что глухонемая способна прочесть любую мысль, возникшую у него в голове. Она умеет угадывать мысли точно так же, как дикий зверь. Его жена такая же безмолвная и завистливая, как сова. Лука считал себя вправе думать о ней, как ему вздумается, находя, что его подло обманули, искалечили ему жизнь, и все по милости этой глухонемой, которой, черт бы ее побрал, еще что-то от него нужно. Все-таки иной раз он очень хотел сказать ей, что сама-то она ни в чем не виновата. Ни в своем безмолвии, ни в этом браке, ни в посягательствах Корчула. Да и он тоже ни в чем не виноват. Но объяснить ей что-то было очень трудно, даже невозможно, и Лука все мучился, убеждал себя в собственной правоте.
