Джоанн Харрис - Темный ангел
Я все это заметил разве что глазами вожделения. Я не чуял опасности, не предвидел дурного, лишь по-детски чувствовал, что все происходит правильно, и радовался чисто физически, прыгнув на кровать, где меня уже ждала Марта. Вместе мы катались в платьях, мехах и накидках, сминая старинное кружево и раздирая дорогой бархат в нашей молчаливой борьбе. Я случайно задел рукой прикроватный столик, смахнув кольца, ожерелья и браслеты на пол; я смеялся, как сумасшедший, зарываясь лицом в сладость ее пахнущей жасмином плоти, целуя ее, не в силах пропустить хоть дюйм ее кожи.
Когда схлынуло первое неудержимое безумие и вернулась способность ясно мыслить, я смог насладиться ею медленно, не спеша. Обнимая ее, я ощутил, как холодна ее кожа; губы бледные как лепестки, дыхание – легкое дуновение студеного ветра.
– Бедная, любимая, ты больна? Ты такая холодная.
Ее беззвучный ответ льдом обжег мою щеку.
– Дай я тебя согрею.
Мои руки обхватили ее, лоб Марты прижался к ямке на моей шее. Ее волосы были чуть влажные, дыхание лихорадочное и учащенное. Я натянул на нас обоих одеяло, дрожа после страсти, и, сняв с цепочки на шее пузырек с хлоралом, вытряхнул десять горошин. Проглотив пять сам, я отдал Марте оставшиеся. Положив их в рот, она сморщилась, уголки губ опустились, и при виде этой до странности детской гримаски я невольно улыбнулся.
– Вот так, все будет хорошо, – нежно сказал я. – Скоро станет тепло. Просто закрой глаза. Шшш. Закрой глаза и поспи.
Она прильнула ко мне, и я вспыхнул от нежности; она была такой юной, такой чувствительной, несмотря на показное самообладание. Я мягко перебирал ее спутанные волосы.
– Все хорошо, – прошептал я, подбадривая не только ее, но и себя. – Теперь все хорошо. Все кончилось. Теперь мы вместе, любовь моя, мы оба можем отдохнуть. Попробуй расслабиться.
И некоторое время мы отдыхали, а свет все слабел и наконец погас. И ненадолго Бог тоже уснул…
Должно быть, я задремал; столько впечатлений, что теперь уж и не вспомнить. Я купался в жасмине и хлорале, разум мой плыл по течению, а проснувшись, я обнаружил, что, хотя под одеялом тепло, Марты рядом нет. Я сел, щурясь от света, что пробивался сквозь шторы, – свеча давно догорела. Я смутно различал детали обстановки: изобилие кружева и бархата серебряным прахом застыло в лунном свете, склянки и бутылочки на туалетном столике поблескивали, как сосульки на фоне темного дерева.
– Марта?
Тишина. Комната ждала. Что-то шевельнулось у холодного очага – я резко обернулся, сердце колотилось… Ничего. Лишь хлопья сажи в трубе. Камин скалился из-за медной решетки.
Я вдруг представил, что я один в доме. Охваченный ужасом, я вскочил на ноги, одеяло упало с плеч, я выкрикивал ее имя в надвигающейся истерике:
– Марта!
Что-то сжало мою ногу, что-то холодное. Я закричал в отвращении и отпрянул от кровати, но оно держало крепко, сухие хрупкие чешуйки терлись о мою кожу.
– Ма-ар… а-а-а!
Я неистово извивался, пытаясь отцепить это что-то замерзшими пальцами… Я услышал громкий треск рвущейся ткани, почувствовал смятое кружево в дрожащих руках и слабо рассмеялся: мои ноги запутались в складках платья, что лежало на кровати, а теперь оказалось на полу, – груда растрепанных нижних юбок и разорванный ровно посередине блестящий корсет.
Я пробормотал насмешливо:
– Платье. Сражался с платьем.
Но меня потрясло, как дрожал голос. Внезапно меня замутило, и я закрыл глаза, прислушиваясь к ударам сердца; оно билось все медленнее, в такт с дергающимся левым веком. Через некоторое время я смог вновь открыть глаза и, заставляя себя мыслить здраво, подошел к камину и попытался разжечь огонь. Марта скоро вернется, говорил я себе. Через минуту она войдет в эту дверь… а если и не войдет, нет причин думать, что эта комната – эта комната, ради всего святого, – может чего-то от меня хотеть, как хотела комната матери много лет назад… и хотеть чего? Жертвы, быть может? Признания?
Смешно! Это даже не та комната.
И все же что-то было в тишине, что-то почти злорадное. Я возился с камином, борясь с желанием обернуться на дверь. Я чиркнул спичкой, и на миг комната вспыхнула красным. Огонек задрожал и погас. Я выругался. Снова. И еще раз. Наконец мне удалось вдохнуть жизнь в мерцающее пламя; занялась бумага, потом дерево. Я оглядывался вокруг, на стенах плясали гигантские тени. Я повернулся спиной к очагу, чувствуя робкое тепло разгорающегося пламени и торжествуя.
– Нет ничего лучше огня, – тихо пробормотал я. – Ничего…
Слова комком бумаги застряли в горле.
– Марта?
Я едва не сказал «мама». Она сидела на кровати, поджав под себя ногу, чуть склонив голову набок, пусто наблюдая за мной. На ней была накидка матери. Нет, должно быть, она нашла мой подарок, развернула его и надела, чтобы порадовать меня. Видимо, она все это время ждала, когда я ее замечу.
– Марта. – Я старался говорить спокойно и даже выдавил улыбку. – Очаровательно. – Я сглотнул. – Просто очаровательно. – Она кокетливо откинула голову, лицо скользнуло в тень. – Это подарок, – объяснил я.
– Подарок, – прошептала она.
– Конечно, – сказал я, оживляясь. – Как только я ее увидел, сразу подумал о тебе. – В общем, это было не совсем так, но я решил, ей будет приятно, если я так скажу. – И ты в ней просто прекрасна.
Она задумчиво кивнула, как будто знала.
– Пришло время для твоего подарка, – сказала она.
– Однажды… – Она шептала в темноте, и ее дыхание холодом обдавало мою шею, пальцы чертили кружочки на моей голой спине. Я ощущал персиковое кружево и шелк в своих влажных ладонях, аромат жасмина, душный и усыпляющий, поднимался от ее горячей кожи, и еще какой-то другой запах, темный, острый… В оцепеневшем мозгу мелькнуло видение волков. – Однажды жили-были король с королевой, и был у них сын.
Я закрыл глаза и погрузился в блаженный нефритовый полумрак подводного мира. Ее голос пузырьками рассыпался у моих ног, ее прикосновение было прохладным глубинным течением.
– Принц любил обоих родителей, но сердце его принадлежало матери – он ни на миг не отходил от нее. У принца было все, чего он только мог желать… кроме одного. В замке была единственная комната, куда ему не дозволялось входить, всегда запертая комната, ключ от которой хранился в кармане у матери. Шли годы, и принц все чаще думал о тайной комнате, он страстно желал увидеть, что же там внутри. И в один прекрасный день, когда родителей не было дома, принц проходил мимо тайной комнаты и заметил, что дверь приоткрыта. Движимый любопытством, он толкнул ее и вошел.
Воздух потемнел от жасмина; Марта, я знаю.
– Комната была золотой, но у принца были все сокровища, о которых можно мечтать. Комната была алой, и пурпурной, и изумрудной, но сундуки принца ломились от нарядов из парчи и бархата.
О, Марта, жница снов моих, дитя моей сокровенной тьмы… Я видел ее сказку – она была и моей сказкой тоже, я видел тайную комнату и себя, четырнадцатилетнего, у двери, и миллионы самоцветов отражались в моих черных глазах.
– Комнату наполнял аромат тысяч цветов, но принц жил в саду, где никогда не наступала зима. Зачем было окружать комнату такой тайной, подумал он, здесь нет ничего особенного.
Шехерезада протянула длинные белые пальцы, ладони ее в свете огня были как два алых солнца.
– И все же принц не мог уйти оттуда. Его терзало неодолимое любопытство. Лениво заглядывал он в сундуки и шкафы, пока наконец не наткнулся на маленькую, совсем простую деревянную шкатулку, которую раньше никогда не видел.
Мое сердце забилось быстрее, голову сдавило тисками.
– Зачем хранить эту старую уродливую шкатулку, удивленно подумал принц, ведь все остальное во дворце столь роскошно и прекрасно? Он открыл коробочку и заглянул внутрь.
Она замолчала – я увидел отблеск ее кроваво-красной улыбки, – и в этот момент я понял, что ей известна Тайна, что она всегда ее знала. Вот та женщина, которая способна провести меня мимо зловещих стражей греха и плоти: она понимала мою тоску, мою безысходную печаль. Это и был ее «подарок» – это откровение.
– Продолжай, пожалуйста. Продолжай. – Пот заструился по щекам при мысли о том, что даже сейчас она еще может утаить это от меня. – Марта, пожалуйста…
– Шшш, закрой глаза, – прошептала она. – Закрой глаза, и ты увидишь. Спи, и я покажу тебе.
– Что он увидел?
– Шшш…
– Что я…
– Спи.
Представьте морское дно под слоем бурого ила.
Представьте покой…
– Принц потер глаза: с минуту он не видел в коробочке ничего, кроме темной пелены, дымки, но, до боли напрягая глаза, он наконец разглядел палочку из орехового дерева, завернутую в грязный черный плащ. «Как странно, – сказал принц. – Зачем прятать от меня это безобразное старье?» Принц был юным и любопытным, он достал эти два предмета из коробки. Но принц не знал – и никто не знал, – что королева была ведьмой, прибывшей из далекой Северной страны за морем много, много лет назад. С помощью заклинаний она влюбила в себя короля, и с помощью заклинаний сохраняла она свою сущность в тайне. Плащ был волшебным, как и палочка, и лишь Королева могла ими управлять. Но принц был ее сыном, и в жилах его текла ведьмина кровь. Надев волшебный плащ и взяв в правую руку палочку, он ощутил невероятное могущество. Он поднял палочку, и сила засветилась в нем, подобно солнцу… но духи палочки, поняв, что их пробудил какой-то мальчишка, узрели свой шанс восстать и освободиться от рабства. Они рванулись на свободу с торжествующим визгом и вцепились когтями принцу в лицо, обдав его зловонным дыханием, и принц упал замертво… Когда принц очнулся, духи исчезли, а палочка, сломанная, лежала рядом с ним. Увидев это, принц испугался. Он положил плащ и палочку назад в шкатулку и стремглав выбежал из комнаты. Вернувшись, королева сразу заметила, что палочка испорчена, но она не могла заговорить об этом, ведь никто не знал, что она ведьма. Поэтому она дождалась безлунной ночи и наложила проклятие на того, кто посмел прикоснуться к палочке, ужасное проклятие – ибо, сломав ее, он разрушил могущество королевы и теперь она обречена стареть, как все смертные женщины. Она вложила в это проклятие всю свою ненависть и стала ждать, зная, что вскоре оно начнет действовать… В ту же ночь принц с криком проснулся от страшного сна и в последующие дни и недели стал бледнеть и чахнуть, плохо спал по ночам, а днем не мог ни отдыхать, ни принимать пищу. Шли месяцы. Король призвал лучших врачей осмотреть любимого сына, но никто не мог найти лекарства от ужасной болезни, медленно пожиравшей его. Словно мало горя обрушилось на короля, супруга его тоже заболела, слабея и угасая с каждым днем. Всему королевству было приказано молиться об их выздоровлении… И вот однажды во дворец явился отшельник, святой старец, и потребовал аудиенции у короля. «Думаю, я сумею определить причину недуга твоего сына и твоей жены, – сказал он, – если ты позволишь мне увидеть их». Король, обезумевший от горя, согласился. Отшельник зашел сперва в покои королевы, а после отправился к принцу. Он не сказал ни слова, лишь заглянул принцу в глаза. Потом отослал стражников и сурово обратился к принцу: «На тебя наложено проклятие, сын мой, – сказал он. – Королевой-ведьмой, твоей матерью. Если не начнешь действовать, скоро умрешь, а она поправится». Принц заплакал, ибо горячо любил свою мать. «Что я должен делать?» – наконец спросил он. «Ты должен пойти в ее спальню и убить ее, – сказал отшельник. – Больше никак не снять проклятия». Принц покачал головой и снова заплакал, но отшельник был холоден как лед. «У королевы нет других детей, – безжалостно сказал он, – а твой отец уже стар. Ты же не хочешь, чтобы ведьма вечно правила твоей страной?» И тогда принц с тяжелым сердцем согласился. В ту же ночь он поднялся с постели и тихо пошел по длинным коридорам дворца в комнату матери.
