Питер Кэри - Кража
— Выглядит скверно, дорогой, — заговорила она. — Но это не со зла. Страховка.
Каждое ее слово было чудовищным, но она спокойно сидела за столом, с привычной нежностью поглаживая мою ладонь.
— Что выглядит скверно?
— Травма, — пояснила она, покосившись на моего брата.
— Перелом?
— Страховка, — повторила она. И снова почти улыбнулась.
Она заполучила чертово droit morale, помилуй нас господи. Я прошелся по комнате, распахнул чемодан, где она хранила тренировочный костюм для бега, свои инструменты взломщика, если уж хотите знать правду. Все исчезло, кроме вонючих кед и пары шорт.
— А веревка где?
Какого ответа я добивался? «А, по веревке я влезла в окно к моему затраханному мужу. Когда я покончила с ним, веревку я выбросила. Прибежала домой и залезла в постель». Она сказала только:
— Бог в деталях. — И, торжественно простирая ко мне руки: — Больше ничего плохого с нами не случится, милый! Теперь я могу быть спокойна, никто не проникнет в наш секрет.
— Господи боже! — Я кивком указал на поедающего сосиску брата. — Он же крепко спал. Он все время был здесь.
— Не так-то легко это доказать. Но к чему открывать банку с червями? — продолжала она. — Мне-то уж совсем ни к чему.
То ли вздох, то ли смех вырвался у меня, бессмысленный, я не верил собственным ушам.
— Милый, я же не собираюсь пускать это в ход. Ты ведешь себя так, словно я хочу донести. Вовсе нет.
— И что, по-твоему, я должен теперь делать?
— Мы могли бы поехать все вместе во Францию, на юг. Мы будем счастливы. И Хью там понравится. Ты же знаешь, ему понравится.
Хью прихлебывал чай. Кто поймет, что он разобрал, о чем догадывался?
Обойдя вокруг стола, Марлена остановилась прямо передо мной. Даже на каблуках девятью дюймами ниже меня.
— Меня вполне устраивает Австралия. На что мне сдалась Франция?
Я почувствовал ласковое прикосновение к своей руке, заглянул в ее глаза и в мерцании радужной оболочки вокруг ее зрачков, этих скал посреди океана, скопления облаков, разглядел дверь в иной, странный, запутанный, блядь, мир.
Тогда-то я и струхнул.
— Значит, нет? — спросила она.
Я и пошевелиться не мог.
— Мясник, я люблю тебя.
Меня пробила дрожь.
Она покачала головой, глаза набухли крупными слезами.
— Что бы ты ни вообразил, это неправда, я докажу!
— Не надо.
— Ты — великий художник.
— Я убью тебя.
Она дернулась, но потом потянулась рукой к моей ледяной щеке.
— Я буду заботиться о тебе, — сулила она. — Буду приносить тебе завтрак в постель. Добьюсь, чтобы твои картины увидели во всем мире, всюду, где ты пожелаешь. Когда ты станешь старым и больным, я буду ухаживать за тобой.
— Ты лжешь.
— Сейчас я не лгу, милый! — Привстав на цыпочки, Марлена Лейбовиц поцеловала меня в щеку.
— Я всего лишь устранила техническую проблему, — сказала она. Выждала, словно я мог чудом переменить свое решение и со вздохом спрятала отчет о вскрытии в свою сумочку.
— Ты никогда не найдешь такую, как я.
И снова дожидалась моего ответа, а Хью яростно уставился в свою чашку.
— Нет? — повторила она.
— Нет, — повторил я.
Она скрылась за дверью, не промолвив больше ни слова. Кто знает, куда она пошла? Мы с Хью на следующее утро вылетели из аэропорта Кеннеди.
— Марлена едет? — спросил он.
— Нет, — ответил я.
55
Леди и джентльмены, сказал пилот, мальчики и девочки, голос нашего отца, ТОТ ЕЩЕ ТИП, он сказал, вся дорога до Сиднея — ПОД ГОРКУ. Я спросил брата, что теперь будет с его ИСКУССТВОМ, он сказал, навсегда потеряно, осталось в руках у того японца, хоть бы он сдох. На борту он осушил множество маленьких бутылочек красного вина и не желал остановиться, пока ПОДЛЫЙ УБЛЮДОК не перестал ОТВЕЧАТЬ НА ПРИЗЫВ.
Длинная-предлинная ночь, болтаемся над землей.
Потом ДУРНАЯ ПОЛОСА, то и дело меняли адрес в Сиднее — Темпи, Марриквиль, Сент-Питерз. Мясник был совершенно ВЫПОТРОШЕН, труд его жизни украли ИСТИЦА и ЯПОШКА.
ВИДЕЛ Я ВСЕ ДЕЛА, КОТОРЫЕ ДЕЛАЮТСЯ ПОД СОЛНЦЕМ, И ВОТ, ВСЕ — СУЕТА И ТОМЛЕНИЕ ДУХА! Он сам не понимал, что пишет.
Еще пару месяцев он ЗАНИМАЛСЯ ИСКУССТВОМ, но потом услышал по сиднейскому радио, станция «2-ЮИ», что Истица и Жан-Поль продали все принадлежавшие им картины Майкла Боуна японцу. Мой брат был Королем, а стал Свиньей, выпотрошенной свиньей. Поверни тушу набок и давай внутренности выматывать. Главное не порвать желудок и кишки. Когда вытащишь желудок и кишки, насколько получится, оставишь висеть под самой печенью. Покоится в мире. Выбросил пятнадцать ярдов хорошего холста на свалке в Темпи.
НЕКОГДА ЗНАМЕНИТЫЙ Майкл Боун основал компанию по уходу за газоном. Я-то занимался этим с удовольствием, но мой брат — истинный сын своего отца, вечно злится на пробки на Парраматта-роуд, и какие расходы на двухтактный дизель, и разве можно стричь газон при такой влажности.
ПОТОМУ ЧТО ВО МНОГОЙ МУДРОСТИ МНОГО ПЕЧАЛИ; И КТО УМНОЖАЕТ ЗНАНИЯ, УМНОЖАЕТ СКОРБЬ.
В мой сон врывались шаги его босых ног, шлепает по квартире, ум в смятении, сердце в неустанной работе, почки обволакивает жир. Не следует забывать, что мое счастье куплено столь дорогой для него ценой. НО… ТЕПЕРЬ МОЙ ЧЕРЕД. Хотел бы я стать лучше. Одно удовольствие подстригать траву, весеннюю поросль, сладкий аромат, мотыльки порхают в радужном воздухе, бабочки-монархи, и прочие, их имена Бог весть.
Пять лет мы жили НОРМАЛЬНОЙ ЖИЗНЬЮ.
Потом пришло письмо от наших БЫЛЫХ ВРАГОВ, из Германии, и все переменилось. Мы ВЫБИЛИ ИЗ НИХ ДЕРЬМО, однако об этом ни слова, Мяснику пишут о ПОСЛЕДНИХ СОБЫТИЯХ. Письмо из МУЗЕЯ ЛЮДВИГА, ха-ха, батареек не нужно. Моего брата пригласили полюбоваться его же картинами, повешенными в этом ЧРЕЗВЫЧАЙНО АВТОРИТЕТНОМ, как он сто раз твердил мне, МУЗЕЕ. И все-таки он боялся, вдруг это ЖЕСТОКИЙ РОЗЫГРЫШ.
Он стал жирный, старый, голову нажгло летнее солнце, уголки рта опушены, руки в карманах, нащупывает мелочь, вечно ПУСТОЙ. Но в тот вечер, когда он вскрыл письмо из Музея Людвига, НАСРАТЬ НА РАСХОДЫ, он поговорит с ними ПО ТРУБКЕ, напрямую. И так на кухоньке нашей скромной квартиры в Темни было официально подтверждено, что брата вытащили со СВАЛКИ ИСТОРИИ. Япония передала две его картины в дар Музею Людвига, и эти два полотна, которые я в последний раз видел на Мерсер-стрит, Нью-Йорк, НЙ 10 013, теперь получили ЧЕСТЬ И МЕСТО. Затрахайте меня вусмерть.
Только что мы банкроты, покупаем баранину второго сорта, и вдруг берем билеты в Германию, и даже на троих, юный Билли Боун с нами, высокий, красивый, славный малый, вовсе не похож на отца. Откуда взялись деньги? Не-суй-свой-нос.
Итак, мой брат СПАСЕН. Можно еще сказать — ОБРАЩЕН. Мы поехали туда прямиком с кёльнского вокзала и обнаружили две его лучшие работы друг на против друга в отдельном зальчике Музея Людвига.
Я, ЕККЛЕСИАСТ. Майкл Боун (Австралия), р. 1943. Дар Корпорации «Дай Ити»
ЕСЛИ УВИДИШЬ, КАК ЧЕЛОВЕК УМИРАЕТ. Майкл Боун (Австралия), р. 1943. Дар Корпорации «Дай Ити»
Поскольку я больше поднаторел в УХОДЕ ЗА ГАЗОНАМИ, невдомек мне было, что подобные откровения начнутся и в других местах, Господи Боже, Лондон, Нью-Йорк, Канберра, бедная мамочка, за пределами ее жизни, ее тайные молитвы всем напоказ, глухая ярость обнажена перед всем миром. Несчастный, битый жизнью газонокосильщик стоит перед своими РАБОТАМИ с диким взглядом и блуждающей улыбкой.
— Господи Иисусе, — пробормотал он, прочитав табличку с именем СООБЩНИКА МАРЛЕНЫ.
— Ты просто ничего не понимаешь, говорил он мне.
Но старина Заторможенный Скелет очень даже хорошо понимал. То было признание в любви от Марлены. Именно это она пообещала ему в тот день, когда он грозил ей насильственной смертью.
Нас сопровождал КУРАТОР СО СТЕПЕНЬЮ, и когда Мясник отыскал свой платок и высморкался, тот любезно спросил, не хотим ли мы посмотреть Лейбовица.
Мясник отвечал резко, почти грубо:
— НЕТ!
Что ж, сказал Профессор, я думал, у вас есть личный интерес. Мы приобрели нового Лейбовица у того же мистера Маури, который коллекционирует ваши картины.
— О! — сказал мой брат. — А! Да, конечно!
Он таращился на Куратора со Степенью так, словно к нему кто-то подкрался и воткнул рукоятку метлы ему в зад.
— Веди, Макдуф,[102] — сказал он.
И мы понеслись по галерее, трое крупных мужиков, большие ступни, хлопают подошвы по плитам Музея Людвига, добежали до изображения механического Чарли Чаплина, под которым было написано по-французски «LE CHAPLIN MÉCANIQUE». Мне показалось, я вот-вот ВЫПУЩУ ГАЗЫ, так что я держался подальше от картины, а Мясник, он только что не уткнулся в нее носом.
— Когда мистер Маури продал ее? — понадобилось ему знать.
— Нет, — отвечал Куратор со Степенью. — Речь не об этой картине. О вон той. Наше последнее приобретение.
