Паоло Джордано - Человеческое тело
— В Вене тебе не будет тревожно, — обещал я.
От этих дней, проведенных вместе, у меня осталось смутное, обрывочное воспоминание — словно от урагана, который застигает тебя в постели. Марианна была невыносима, казалось, она в любую минуту была готова расплакаться. Ела она мало — почти и не ела. В ресторане или в небольших забегаловках, где мы обедали, она вопросительно смотрела на еду, а потом, когда ей это надоедало, отставляла тарелку в сторону.
Через пару дней я тоже перестал есть. Чувство голода — единственное, что связывает пестрые сцены нашего путешествия. Меня мучил голод, пока Марианна с ненавистью глядела на страдающие женские тела на акварелях Эгона Шиле, а потом принималась меня умолять: пошли отсюда, немедленно, я ненавижу этот музей. Меня мучил голод, пока мы лежали с открытыми глазами на двуспальной кровати, спать на которой нам было неловко, и вспоминали истории из прошлого, вызывавшие у нас улыбку или причинявшие боль. Я чуть не падал в обморок от голода, меня мутило, пока мы молча катались на чертовом колесе и когда Марианна вдруг повернулась ко мне со взглядом, которого я у нее раньше не видел, и сказала: «Я никогда, никогда больше не хочу иметь с ними ничего общего!» Меня мучил голод во время бесконечного обратного путешествия под дождем, лившим с первой и до последней минуты. Сами того не замечая, мы подвергли себя радикальному очищению организма, которому научил нас Эрнесто: оставаться на голодный желудок столько часов подряд, сколько ты в состоянии выдержать.
По возвращении домой Марианна окончательно замкнулась в себе. Она принялась воплощать в жизнь задуманное с последовательностью, которая меня в ней всегда восхищала. Отыскала парня, с которым без особого восторга встречалась еще несколько месяцев назад, — ослепленного, обожающего, встретившего решительное молчаливое неодобрение Нини, затем переехала к нему, а через год выскочила за него замуж. Она решительно пресекла все попытки вмешаться со стороны наших родителей и все мои попытки сыграть роль посредника. Проявив невероятную изворотливость, она больше ни разу не заговорила с Нини и Эрнесто — даже по забывчивости, даже для того, чтобы сказать: «Оставьте меня в покое!» В последний раз она исполнила нисходящий пассаж на невероятной скорости, ни разу не споткнувшись, до самых низких нот.
Вот во что превратилось прошлое, к чему привели все гневные выступления Эрнесто, семейные ритуалы, подаренная и требуемая взамен любовь, наставления Нини, предостережения, упорная, безумная учеба, математическая олимпиада, на которой Марианна заняла второе место, ласковые слова, сольфеджио, мощные аккорды, гремевшие по всему дому, с первого до пятого этажа, доносившиеся до гаража и уходившие оттуда под землю, лицейские сочинения, написанные без чувства, но грамматически идеальные: все это внесло свою лепту в то, что Марианну завели, словно пружинный механизм. Миллион поворотов ключа за спиной свинцового солдатика — моей сестры. Пружина начала разжиматься, и сестра быстро зашагала к намеченной цели. Неважно, что намеченная цель находилась за краем стола: ощущение падения в пропасть в нашей семье было всем хорошо знакомо.
После ее свадьбы мы больше почти не разговаривали о родителях, об общих друзьях, обо всем, что нас связывало и имело хоть какое-то значение. Когда я ее навещал, муж Марианны непременно присутствовал при встрече. Я не мог понять, как можно мстить настолько холодно и настолько упорно. Она давно уже все решила, просчитала все ходы. Едва заметный шаг запустил разрушительный процесс. Открытого столкновения не было: каждый из нас тихо сидел в своей норке и наблюдал. Впрочем, из изучения костей мне предстояло вынести по крайней мере один урок — самые тяжелые переломы случаются у тех, кто пребывает в неподвижности: тело решает разлететься на куски и разлетается, за долю секунды образуется столько маленьких обломков, что собрать их обратно уже невозможно.
На похоронах Эрнесто меня почти не спрашивали о Марианне. Кто-то избегал задавать вопросы из врожденной осторожности, но большинство за эти годы уже составили себе довольно смутное и мрачное представление о том, что произошло, и предпочитали не раскрывать рта. Похоже, что сквозняки вырывались наружу даже из такого крепко закрытого от всего мира дома, как жилище Эджитто.
Через несколько дней после похорон я обратился к своему приятелю, психиатру из военного госпиталя. Не дав себя осмотреть и не объясняя, что со мной произошло, я попросил его выписать рецепт. Я сказал, что никогда в жизни не чувствовал себя настолько усталым, что к неслыханной усталости примешивалось столь же неслыханное возбуждение и что из-за этого я потерял сон. Пусть сам решает, что мне назначить, сгодится любой препарат, который поможет мне ненадолго забыться, я хотел только одного — отдохнуть, отключиться. «Если ты мне не поможешь, я обращусь к другому. Или сам выпишу себе рецепт», — угрожал я.
Приятель с недовольным видом нацарапал рецепт и велел показаться через месяц. Больше я к нему не приходил. Мне было удобнее заказывать лекарство для армейской аптечки — сразу много упаковок, чтобы хватило надолго. Одна капсула в день, чтобы стереть из моей головы вопросы, на которые я так и не нашел ответа. Что такое семья? Почему начинается война? Как стать настоящим солдатом?
А трава все растет и растет
Альпийским стрелкам не повезло: возвращение из командировки совпало с началом весны. Погода тяжелая, настоящая шоковая терапия: дни тянутся бесконечно, наполняя возбуждением, которое ничем не утолить, насыщенный ароматами воздух будит ненужные воспоминания, все время тянет расслабиться. Сержант Рене сопротивляется изо всех сил. Он знает, что дисциплина помогает пережить любую боль, главное — найти себе занятие и не сидеть без дела.
Он отказался от отпуска и на следующей неделе после возвращения уже был на посту, в казарме. Родные в Сенигаллии обиделись, но встретиться с их полными жалости глазами стояло на первом месте в списке того, что ни в коем случае нельзя делать. Рене просыпается в половине седьмого, на стуле рядом с кроватью его уже ждет костюм для пробежки, в рабочее время сержант старается до предела заполнить свой день, пусть даже придется дважды сделать одно и то же дело, а вечером до изнеможения занимается в спортзале. В понедельник вечером он играет в сквош с Пеконе, по четвергам занимается айкидо, по пятницам находит себе компанию или отправляется в город один. На выходные, когда тяжелее всего, он планирует изматывающие поездки на мотоцикле, или уборку в гараже, или другие, на самом деле ненужные домашние дела — что в голову придет. Видеоигры помогают заполнить остальные мучительные отрезки свободного времени. День за днем, неделя за неделей он следует установленному распорядку — дисциплинированно, почти не внося изменений. Такой человек, как он, мог бы прожить так всю жизнь.
Самое малоприятное занятие — посещать родственников погибших. Рене поочередно побывал у всех, и совсем скоро, сегодня, список будет исчерпан — ему предстоит визит к жене Сальваторе Кампорези. То, что именно ее он оставил напоследок, что он так долго откладывал этот визит, безусловно, не случайно, об этом стоило бы задуматься, но сержант предпочитает этого не делать.
Уже почти два часа они сидят в тени на крыльце дома Кампорези, пока малыш Габриэле с ангельским видом играет на ступенях лестницы. Флавия с самого начала не стала делать ничего, чтобы облегчить разговор. Угостила теплым соком, положила перед гостем пачку печенья неизвестной и не вызывающей доверия марки, которое он так и не решился попробовать. Ясно, что сейчас ей наплевать на законы гостеприимства.
Они не столько разговаривали, сколько беспрерывно курили. Поначалу Флавия интересовалась, не возражает ли он, если она закурит, а потом продолжала брать сигареты из пачки, не спрашивая, одну за другой. Осталось три сигареты: когда они кончатся, думает сержант, настанет время прощаться. Несмотря на неловкость, уходить ему не хочется: Флавия Кампорези — самая молодая и, безусловно, самая красивая вдова среди всех его знакомых. Само это слово — «вдова» — ей совсем не идет.
— Видел, во что это превратилось? — внезапно спрашивает она, указывая на сад и словно стремясь избавиться от настойчивого взгляда Рене.
Рене делает вид, что прежде ничего не замечал, хотя, пока он шел несколько метров от калитки до входа, он обратил внимание на то, что вокруг дома все запущенно. Трава почти по колено, среди нее проглядывают зеленые колоски да дикий, на вид ядовитый папоротник. Растущий вдоль ограды кустарник потерял форму, повсюду из него торчат зеленые ветки.
— Я ему говорила, что не надо покупать такой дом. Но он словно помешался. У его родителей был похожий. Сальво всегда стремился вернуться в прошлое, просто с ума можно было сойти. Летом здесь будут настоящие джунгли.
