Мария Галина - Красные волки, красные гуси (сборник)
Я сказал:
– Ладно, ребята. Я, пожалуй, пойду.
– Ты чего? – удивился Бучко. – Мы ж только начали.
Я покосился на Себастиана – тот, похоже, уходить не собирался. Лестно ему, подумал я.
– Да ты не беспокойся, малый свой, он не заложит, – неправильно истолковал мой взгляд Бучко, – подумаешь, указ они ввели… да кто его выполнять будет, этот указ? Как гнали, так и будем гнать.
– Мне-то что?
– Ну, так выпей…
– Тебе налить, Себастиан? – спросил Шевчук.
– Брось, – вмешался я, – ты что, отравить его хочешь? Ему ведь мало надо – сам знаешь, какой у них обмен. Хватит, Себастиан. Пошли отсюда.
– А ты что его опекаешь? – неприятно прищурился Шевчук. Я пожал плечами.
– Нет, правда, Лесь, – уперся этот придурок. – Я и сам могу…
– Приятно было познакомиться, ребята, – сказал я. – Я пошел. Вызывай такси, Себастиан.
– Я, может, тут еще побуду, – запротестовал тот. Им овладело чувство товарищества – точь-в-точь мальчик, впервые попавший в мужскую компанию. Я сказал:
– Ты мне обещал.
– Верно, Лесь, или как тебя, – подхватил Бучко, – если уж уходишь, так и малого забери. Куда я его потом? Мне неприятности не нужны.
Себастиан неохотно стал накручивать диск телефона.
– Сейчас приедут, – сказал он.
Мы стали спускаться по лестнице. Бучко, кряхтя, брел за нами.
– Чья галерея? – бормотал он на ходу. – Моя галерея. У кого неприятности будут – у меня…
– До встречи, Лесь, – сказал за спиной Шевчук. А Себастиан обернулся и торжественно проговорил:
– До встречи, товарищи!
Лучше бы они не боролись за него, за это равноправие. уж больно фальшиво у них получается. Я подумал, что порою понимаю Шевчука.
– Брось, малый. Какие мы тебе товарищи?
– Да что ты, Лесь, – удивился Себастиан, – обиделся? Ничего, что я на «ты», ладно?
– На что мне обижаться? Нравится в демократию играть, на здоровье.
– Это не игрушки, – возразил тот патетически.
– Чистый придурок, – пробормотал за спиной Бучко.
Я заставил себя подумать, что мы оба несправедливы к Себастиану: мажор вовсе не так уж глуп – вон, милицейский свисток с собой прихватил, знал, куда шел… просто он вошел в тот возраст, когда кажется, что мир нуждается в твоем подвиге… у людей-то эта стадия быстро проходит… но мажоры созревают медленней… и вообще склонны к идеализму.
– Правда, он хороший художник? – неожиданно поменял тему Себастиан. – Не понимаю, почему его комиссия завалила.
Бучко неопределенно отозвался:
– Та у них свои игры. Кто меня валил – Горбунов же твой и валил! Ему что, конкурент нужен, халтурщику этому?
– Я бы купил у вас картину. – Похоже, Себастианом завладела очередная мономания. – Вон ту. С луной.
Бучко задумался. Я невооруженным глазом видел, как он мучается.
– Ладно, – наконец сказал он, – бери так. Чего уж там…
Себастиан застеснялся.
– Неудобно.
– Да ладно, – проговорил Бучко уже со стремянки, – вроде общее дело делаем. А ты мне диски принеси. Может, вышло что? Из американцев?
– Гиллеспи есть новый, – сказал Себастиан, – родитель недавно получил. Я принесу – он все равно джаз терпеть не может. Говорит, это вообще не музыка.
Понятное дело, родитель – консерватор и ретроград. Господи, повсюду одно и то же!
Себастиан наконец вышел на крыльцо, прижимая к груди завернутую в газету картину. Бучко следовал за ним.
– Хороший малый, – пояснил он мне. – Придурковатый, но хороший. Зря Адам так с ним… ты давно его знаешь?
– Себастиана? Нет, сегодня только познакомились.
– Я про Адама.
– Учились мы вместе. В Институте. Он у нас чуть не самым перспективным числился. Потом у него неприятности начались.
– Он всегда был такой?
– Мы тогда все были такие… непримиримые… потом у многих это прошло.
– Радикалы, мать их так. – Бучко вздохнул. – А по мне, что эти, что наши кровопийцы из худсовета… один хрен…
– Бюрократия, – сказал Себастиан, – есть естественное следствие репрессивной политики.
– Тебе лучше знать, малый.
Такси подъехало к крыльцу. Я нетерпеливо подтолкнул Себастиана – как бы опять чего не вышло; он явно был из тех, кто обладает потрясающей способностью встревать в неприятности.
– Куда? – спросил шофер.
– На Шевченко. Впрочем… тебе куда, Себастиан?
– Сначала вас, – уперся тот. – Я потом скажу.
– Это вам дорого обойдется, по ночному-то тарифу, – заметил шофер.
– Я заплачу, – торопливо вступился Себастиан.
Машина с натугой поползла вверх по улице. Модель была из последних, но вид у нее уже был несколько потрепанный, стекла немыты – фонари расплывались за ними мутным ореолом. На передней панели красовалась ярко-желтая карточка лицензии. Вдоль перил моста, очерчивая его контуры, тянулась цепочка огней, на бакенах вдоль фарватера горели рубиновые фонарики, свет плыл по черной воде.
– Красиво-то как, – проговорил мажор.
– Угу…
– Почему он думает, что я в этом ничего не понимаю?
Я понял, что он имеет в виду Шевчука.
– За что он нас так ненавидит, Лесь?
– Не знаю, – сказал я, – так уж он устроен. Не обращай внимания, и дело с концом. Зачем ты вообще с ним путаешься?
– Я к Бучко хожу. Он мне уроки живописи давал. Говорит, Горбунов только испортил мне руку. А они там собираются. Я подумал… Они ведь где-то правы, Лесь, разве нет?
– Может быть… по-своему.
– Говорят, он гений…
– Кто – Бучко?
Все они гении, мать их. Непризнанные, но гении.
– Да нет же, – терпеливо пояснил Себастиан. – Шевчук. Он у себя на станции… такую, знаешь, лабораторию развернул – в Верхнем Городе такой нет. Вот только… почему он говорит, Адам, что мы своровали вашу культуру. Как… – он помялся, потом с трудом выговорил, – как обезьяны.
Я тоже вздохнул. С тем, что его сородичи – кровопийцы и эксплуататоры, он, похоже, готов был согласиться. А культуру воровать ему, дурню, уже западло.
– Он не так уж и не прав, знаешь ли. Скорее всего, вы и вправду переняли человеческую культуру – везде, где появлялись. Победители всегда присваивают культуру побежденных.
– Это… обидно, – заметил Себастиан.
– Почему? Это – универсальный механизм… против него не попрешь.
– Получается, если бы не вы, мы тоже смогли бы…
– Это система взаимных ограничителей, Себастиан. Мы не дали вам развить свою культуру точно так же, как вы помешали нам развить свою технологию. Уж не такие мы неспособные к технике, как вам это кажется… Обошлись бы и без постоянного контроля. Без лицензирования. Ну, может, наделали бы больше ошибок… экспериментировали бы больше.
– Выходит, если бы вам была предоставлена полная свобода…
– Или вам… кто знает? Говорю тебе – это обоюдный процесс. Победитель тоже находится в плену у побежденного. Нас уже нельзя разделить – цивилизация не слоеный пирог, Себастиан. Она – монолит.
– Но если бы вы были одиноки…
– Но ведь мы не одиноки. Да и… Ты бы хотел жить в мире, где не было бы людей, а, Себастиан?
– Нет! – горячо сказал он.
Я вновь подумал о Киме. Интересно, что у него в конце концов получится? Мы – изобретательны. Они – консервативны. Если бы не они, если бы человечество ничего не сдерживало… Кто знает – быть может, мы бы еще в этом веке вышли к звездам. Расселились бы по вселенной. Нас, опять же, было бы больше – гораздо больше… Еще один разумный вид – мощный сдерживающий фактор, даже при том, что пищевые базы в общем и в целом у нас разные. А не будь грандов, весь мир принадлежал бы нам, не был бы чужой вещью, которую из милости дали бедному родственнику – попользоваться.
Рыбы… все дело в проклятых рыбах – если бы в Австралийские реки не поперли рыбы с шестью плавниками… не заселили бы сушу Австралии шестиногие позвоночные… не развился бы из тамошних однопроходных этот странный однополый вид… ведь на любом другом континенте, при нормальной пищевой конкуренции грандам с их вегетарианством, с их дурацкой физиологией ничего бы не светило. Австралия до сих пор закрыта для посещений, что там на исторической родине с ними приключилось, так до сих пор непонятно. Но те гранды, что успели в незапамятные времена перебраться через воду, были уже достаточно могущественны, чтобы прижать примитивное человечество к ногтю. Или, по крайней мере, занять внутри него ключевые позиции. Случайность. Надо будет с утра позвонить Киму, подумал я.
В Верхнем Городе, казалось, и дышалось легче… Стекла в телефонных будках стояли на своих местах, стены домов белели свежей штукатуркой.
Я сказал:
– Стоп. Вот здесь.
Себастиан расплатился с шофером и тоже стал вылазить из машины.
– Ты что, – удивился я, – прогуляться решил?
– А можно я с вами? – жалобно сказал мажор. – Ночь ведь уже… если я заявлюсь в такое время, мне родитель шею свернет… а с утра я придумаю что-нибудь.
Я вздохнул. Улица была совершенно пуста, дома чернели слепыми окнами, лишь на перекрестке светилась одинокая будка постового да манекены таращились с ближайшей витрины. Будь Валька дома, уж она бы мне показала – мало того, что сам среди ночи приперся, да еще и мажора с собой притащил… но я на время был свободным человеком, что хочу, то и делаю…
