Ольга Трифонова - Запятнанная биография (сборник)
— Не откроешь, дядю пожалеешь, дядя будет очень переживать.
Двинув его плечом, Виктор прошел в уборную. Все было в порядке, только вроде бы немного опухло. Виктор долго смотрел на свое лицо в зеркале, пытаясь угадать, можно ли любить такого. Видел очки в тонкой оправе, большие губы, веснушчатую кожу. Но плечи были широкие — широкие, мощные, и все остальное тоже «качественное», как говорила Зина.
Перед уходом Петровский отвел в сторону: «Николай Николаевич вас очень любит, доверяет вам. Он большой ребенок. У нас с Леночкой к вам огромная просьба: не позволяйте этому мерзавцу, — он глазами показал на Егорушку, выковыривающего цукаты из торта, — не позволяйте бесчинствовать. Не нам судить других, правда?»
Виктор кивнул.
— …Все мы не ангелы. Человек слаб. Оградите его от наглости.
— И от позора, — тихо добавила Елена Дмитриевна.
Виктору невозможно было смотреть на нее, как невозможно смотреть на солнце.
— Он шарил по карманам, — сказал неожиданно.
— Это обычное дело, мы все об этом знаем, оставляем только мелочь, идя в этот дом. И второе. — Петровский медлил, потом скороговоркой: — Ваш новый кумир, он слишком неосторожен.
— Коля, — тихо и протяжно выговорило солнце.
— Да, да. Он неосторожен, Леночка, и я думаю не о себе, а о нашем молодом друге, о Николае Николаевиче, наконец. У стен есть уши, а у людей тем более. Кстати, Виктор…
— Юрьевич.
— Виктор Юрьевич, вы что-нибудь понимаете в китайской символике?
— Нет.
— Я так и думал. Иначе бы вы не преподнесли эту фигурку.
— Отчего? — спросило солнце, опередив Виктора.
— У этих мудрецов цвет одежды и отверстия в ушах, глазах, во рту обозначают пороки и добродетели. Так вот, именно этот, подаренный Виктором Юрьевичем, символизирует предательство.
— Нужно его немедленно выбросить. — Солнце переместилось, оказалось рядом, сияние било в глаза. — Вы не обидитесь, Виктор?
— Конечно, нет, я ведь не знал, — пробормотал, не поднимая по-прежнему глаз.
— Но не теперь, не теперь, дети, — засмеялся Петровский, — я просто поменяюсь с Николаем Николаевичем на что-нибудь настоящее из моей коллекции.
— И выбросишь, — торопливо подсказала Елена Дмитриевна.
— И выброшу, деточка.
Он мог смотреть на Елену Дмитриевну, немного щурясь, но мог.
Петровский забыл о своем намерении, и старичок в лиловом халате стоял на книжной полке все лето и осень, до того дня, когда Виктор увидел в сумерках мосластую серо-бурую фигуру Егорушки, лежащего на полу, огромными ступнями к двери. Комната была абсолютно пуста — даже голый шнур, свисающий с потолка, оканчивался лишь черным патроном.
Он шел узкой тропой через рожь. Церковь, окруженная старинными липами, осталась позади, впереди зеленел перелесок. Там росли белые и лиловые ночные фиалки. Девочки любили их собирать. Однажды увидел: Лина Шепелева наклонилась над белой свечкой в зеленой траве, задралась коротенькая юбочка, трусики сбились узким жгутом между розовым, нежным, плавным. Подумал, что, наверное, это больно, когда вот так трусики, и еще: как красиво это у девочек. Лина была очень красивая, нравилась всем. Юрка Шлепянов хвастался, что видел, когда купались в речке. У нее даже волоски уже там есть. Колосья щекотали лицо. Витя спешил, потому что знал — Лина собирает ночные фиалки, он будет помогать ей и снова увидит. В перелеске Лины не было, он пошел дальше, вдоль опушки к вырубке со стогами. Девочки ходили туда за земляникой. Справа переливалась под солнцем, меняя цвет с серебристо-зеленого на желтый, рожь; впереди, как стадо огромных страусов, толпились сосны на вырубке. Потом вдруг наступили сумерки, он бродил среди стогов один, огромный орел снялся с вершины стога и сел впереди. Страшно захотелось его поймать. Это было замечательно — принести живого орла в столовую. Лина, конечно, страшно бы удивилась, попросила погладить орла, он бы ей разрешил, а больше — никому, чтобы «не испортили». Сосед по дому в Москве, горбатый карлик Савостин, никому не разрешал гладить своего черного добермана, говорил «испортите собаку». Орел как будто ждал, чтоб подошел ближе, взял. Но брать руками не решался. И вдруг увидел корзину: огромную плетеную высокую корзину, как раз для орла. Подходил осторожно. Орел отскочил чуть-чуть, с замиранием сердца Виктор сделал еще шаг, поднял над головой легкую, невесомую корзину, орел отскочил снова. Туман длинными узкими лентами стал выползать из-за стволов. Виктор понимал, что уже поздно, надо возвращаться в лагерь, от вожатого влетит, но оторваться от сладостной медленной погони за орлом не мог. Он знал, что орел играет с ним, дразнит, что скоро он поймает его, и предвкушал гладкость и теплоту покорного тяжелого тела в руках. Наступила белая ночь, в сумраке он кружил среди стволов, и орел подпускал уже совсем близко. Из-за стога появилась Анька, и он ужасно обрадовался: сначала просто страшно обрадовался, а потом подумал, что не ему одному попадет от вожатого. Жестом показал, чтоб Анька зашла с другой стороны, тогда образовалась бы ловушка: по бокам стога, орлу некуда деться; но Анька сделала ужасную глупость — вынула из сумки огромный будильник. Он подумал: большая стрелка показывает напряжение, маленькая — ток; будильник звонил. Орел тяжело взлетел и сел на верхушку копны. Анька стояла, высоко подняв руку с будильником, и он звонил, звонил, звонил…
Виктор Юрьевич рывком соскочил с дивана, схватил телефонную трубку, не удержал, уронил на рычаг. Звонки умолкли. За окном росло, громоздилось облако над трубами ТЭЦ. Телефон под рукой ожил, зазвонил снова.
— Витя, в чем дело? Почему ты бросаешь трубку? — спросил возбужденный голос Якова.
— Ты где?
— Мы здесь все: я, Альбина и Василь. Ждем тебя в шикарном ресторане «Узбекистан». Знаешь?
— Знаю. Как твои дела?
— Порядок. Полный порядок. Василию даже объяснять было не надо, сразу же раскрутил эту бодягу назад. Приезжай скорее, ты же голодный, а мы здесь такого заказали!
— Я не могу.
— Почему?
— Читаю твой дневник.
— Как дурно, без разрешения.
— Ты же разрешил, забыл разве?
— Отдельные главы.
— Я и читаю отдельные.
— До конца далеко?
— Не очень.
— Там самое интересное в конце. Ты понимаешь, я по новой занялся энергетическим балансом.
— Не порть удовольствия.
— Ты ни на что не обиделся?
— Нет.
— Правда? Ни на что, ни на что?
— Кое-что читаю с отвращением.
— Ко мне?
— К себе. Но строк печальных не смываю.
— Я, наверное, во многом ошибаюсь, правда?
— Нет. Не мешало бы и Василию почитать.
Пауза, потом скороговорка:
— Альбиночка просит трубку.
— Виктор Юрьевич.
Тихо, в самую трубку, представил, как повернулась к тем спиной, прикрыла узкой холеной рукой с острыми длинными коготками.
— Витя, твой друг такой странный, все время говорит правду, я просто в него влюбилась.
— Напрасно. Он использует женщин в корыстных целях, а потом бросает.
— Ты приедешь?
— Нет.
— Из-за меня?
— Да.
— Это глупо.
— Отчего же. Теперь тебе нужно кадрить Купченко, а я как бельмо.
— Какая же ты все-таки гадина.
Сказала тихо, не отнимая ладони от микрофона, не изменив интонации и, в этом был уверен, выражения лица. И повесила не рывком, а плавно, понял по паузе.
На кухне испуганно шарахнулись тараканы от остатков еды на столе. Агафонов снял шлепанец, метнул в самого крупного, замершего на стене. Это было бедствие. Весь дом безнадежно заражен тварями. Не помогала едкая «Прима», ветки бузины, которые разбросала в потаенных углах Надежда Ильинична — милая, тихая женщина, приходившая три раза в неделю приготовить обед, убрать квартиру. Тараканы при очередном натиске перемещались в соседние квартиры, с тем чтобы через несколько дней объявиться вновь. Впору было съезжать из-за них, но Виктору Юрьевичу нравился район, нравилась квартира, да и перспектива перемещения, устройства на новом месте представлялась кошмаром. Анька любила и жалела тараканов, потому что они были его, Агафонова, тараканы. Один раз слышал, как говорила Надежде Ильиничне:
— Он спрашивает: «За что они нас так ненавидят, папочка? Мы ведь не кусаемся, как клопы, не грызем бумаги, как мыши, питаемся крошками, а они нас ненавидят больше всех». И папочка не знает, что ответить своему сыночку-таракашке, только задумчиво пошевеливает усами.
— На лекции в ЖЭКе говорили, что тысячу лет назад тараканы были двухметровые и еще, что настой из черных тараканов излечивает рак, — сообщала Надежда Ильинична.
Она очень любила Аньку, жалела ее, и Виктор Юрьевич один раз поймал умоляющий ее взгляд: не обижай, не мучай девочку.
Для Аньки она пекла маленькие пирожки, приносила из дома банки с консервированной смородиной.
