Джоди Пиколт - Чужое сердце
– Он осужден на смерть, но все еще пытается отсрочить неизбежное, Ваша честь.
– Ничего он не пытается отсрочить, – возмутилась я. – Он хочет одного: искупить свои грехи. По его мнению, чтобы заслужить прощения, он должен умереть именно так. Он сам вам скажет, что согласен на казнь хоть завтра – лишь бы его повесили.
– На дворе две тысячи восьмой год, мисс Блум. Людей казнят смертельной инъекцией. Мы не намерены возвращаться к архаичным формам, – сказал судья Хейг.
Я кивнула.
– Но, при всем уважении, если управление исправительные учреждений сочтет инъекцию нецелесообразной, приговор возможно осуществить через повешение.
– Управление исправительных учреждений не возражает против инъекции! – воскликнул Гринлиф.
– Когда права, гарантированные мистеру Борну Первой поправкой, нарушаются, управление должно возражать. Он имеет право отправлять религиозные ритуалы даже в исправительном учреждении – вплоть до начала казни включительно.
– Что вы городите?! – не сдержался Гринлиф. – Ни одна религия мира не настаивает на донорстве органов. А если какой-то псих сочинил себе свод правил для жизни и смерти, то считать их верой… ну, было бы просто глупо.
– Ну-ну, Гордон. Или Бог уже умер и назначил преемником вас?
– Так, адвокаты, брейк. – Судья Хейг задумчиво закусил губу. – Нам предстоит пролить свет еще на многие факты, но прежде всего позвольте задать вопрос вам, мистер Гринлиф. Согласен ли штат повесить мистера Борна, вместо того чтобы вводить ему смертельную инъекцию?
– Ни в коем случае, Ваша честь. Уже полным ходом идут приготовления к казни, указанной в обвинительном приговоре.
Судья кивнул.
– Тогда отложим это до суда. Учитывая авральные темпы, в которых нам приходится работать, слушание будет срочным. Мы представим, что никакого федерального истребования, равно как и ходатайств о суммарном судопроизводстве, не существует. В противном случае нам элементарно не хватит времени. Списки свидетелей должны быть у меня на столе не позже чем через неделю, а вы будьте готовы к заседанию через две недели.
Мы с Гордоном собрались и вместе вышли из кабинета.
– Ты хоть знаешь, сколько денег потратили налогоплательщики Нью-Хэмпшира на эту камеру?
– Гордон, обсудишь это с губернатором, – сказала я. – Если богатые города Нью-Хэмпшира должны платить за среднее образование, бедные, наверно, смогут наскрести на приговоренных к смерти.
Он подозрительно сложил руки на груди.
– Какую игру затеяло АОЗГС, Мэгги? Не получилось признать смертный приговор антиконституционным – так вы взялись за религию, ваш страховочный вариант?
– Если это поможет признать смертный приговор антиконституционным, – улыбнулась я, – то да, возьмемся и за религию. Увидимся через две недели, Гордон, – сказала я и зашагала прочь, спиной ощущая его взгляд.
Я трижды брала телефон и набирала номер. И трижды вешала трубку, как только нас соединяли.
Я не могла.
Но я должна… На сбор информации мне дано всего две недели. И если я хочу отстоять право Шэя на донорство, то должна досконально понять его механизм, чтобы потом суметь объясниться в суде.
Когда меня соединили с больничным коммутатором, я попросила позвать доктора Галлахера. Звонок переключили на его кабинет, и секретарша записала мое имя и номер. Я была уверена, что перезвонит он еще не скоро, а я к тому времени, возможно, наберусь храбрости для разговора. Каково же было мое удивление, когда телефон зазвонил буквально через минуту.
– Мисс Блум, – сказал он, – чем я могу быть вам полезен?
– Не обязательно было перезванивать так быстро, – брякнула я.
– Ну, простите. Я постараюсь быть не таким пунктуальным со своими пациентами.
– Я не ваша пациентка.
– Ах да. Вы только притворялись. – Он сделал паузу. – Но вы ведь звонили мне?
– Да. Да, звонила. Я только хотела узнать, согласны ли вы встретиться со мной… Для профессионального разговора, конечно.
– Конечно.
– …разговора о повешении и донорстве органов.
– Если бы мне давали десять центов за каждую такую просьбу, я был бы уже миллионером, – сказал доктор Галлахер. – Я с радостью с вами встречусь. Для профессионального разговора, конечно.
– Конечно. – Из меня будто выпустили весь воздух. – Вот только встретиться с вами мне нужно довольно срочно… Суд начинается через две недели.
– Тогда я заеду за вами в семь.
– Ой… Ну, это не обязательно. Я могу сама заехать к вам в больницу.
– Да, но я не люблю ужинать в больничной столовой на выходных.
– У вас сегодня выходной? – «Он позвонил мне в выходной?…» – Ну, тогда в другой раз…
– Вы же сами только что сказали, что дело не терпит отлагательства.
– Нуда…
– Значит, в семь.
– Отлично, – голосом заправского адвоката произнесла я. – Буду ждать с нетерпением.
– Мисс Блум…
– Да?
Я затаила дыхание, устрашившись параметров встречи, которые он сейчас перечислит. Мэгги, не раскатывай губу, это обыкновенная деловая встреча. Не забывай, что ты могла обратиться за консультацией к любому другому врачу – даже из тех, у которых глаза не похожи на безлунную ночь, а акцент не хватает за жабры, как рыболовный крючок. Не обманывай себя, это не свидание.
– Я не знаю вашего адреса.
У человека, придумавшего, будто черное стройнит, в шкафу, судя по всему, висели совсем другие вещи. Сперва я примерила свои любимые черные брюки, которые тут же перестали быть моими любимыми: застегивались они, только если я переставала дышать и не собиралась принимать сидячее положение до самого конца ужина. В черной водолазке, с которой я еще даже не успела снять ярлыки, у меня вырос двойной подбородок, а вязаный черный жакет, в каталоге казавшийся очень симпатичным, охотно продемонстрировал все складки жира у меня на груди. «Красный, – подумала я. – Я надену красный; я буду смелой, раскованной женщиной». Но в алом шелковом костюме я походила на смелую, раскованную женщину в одном нижнем белье. Я мучительно перебирала груды нарядов: палантины и кардиганы, жакеты и блейзеры, трапециевидные и плиссированные юбки и платья для коктейля, – все это летело на пол, а точнее, на голову бедному Оливеру, который бестолково скакал туда-сюда в тщетной надежде уберечься от одежной лавины. Перепробовав все имеющиеся в моем распоряжении брюки, я поняла, что в самом скором времени мою жопу должны признать спутником Сатурна. Тогда я пошла в ванную и стала перед зеркалом. «Я тебе вот что скажу, – обратилась я к самой себе. – Вовсе не обязательно выглядеть, как Дженнифер Энистон, чтобы обсуждать оптимальный способ казни».
Хотя, мне кажется, это бы не помешало.
Наконец я согласилась на свои любимые джинсы и светло-зеленую струящуюся тунику, которую купила за пять долларов в одном азиатском бутике, а потому носила с удовольствием (даже если смотрелась она диковато). В волосы, заколотые на затылке, я воткнула деревянную палочку, рассчитывая сойти за богемную гречанку, а не старомодную неряху.
Ровно в семь в дверь позвонили. На всякий случай еще раз взглянув в зеркало – непринужденный стиль, ничего лишнего, – я открыла и обнаружила на пороге доктора Галлахера в костюме и при галстуке.
– Я могу переодеться, – тут же выпалила я. – Я не знала, что мы пойдем в элегантное место… Не подумайте, будто я решила, что вы не можете пригласить меня в элегантное место… Или что вы вообще приглашаете меня куда-то… Я сама себя пригласила. А вы – себя. Мы просто поедем в одной машине.
– Вы отлично выглядите, – сказал он. – А я всегда так одеваюсь.
– На выходных?
– Ну, я же все-таки англичанин, объяснил он, но в тот же миг одним движением с ори ал галстук и повесил его на дверную ручку.
– Когда я училась в колледже, это означало… – я осеклась вспомнив, что это на самом деле означало: вход воспрещен, твоей соседке сегодня повезло. – …это означало, что ты занят… Учишься. Готовишься к контрольной.
– Да? Странно, – ответил доктор Галлахер. – А в Оксфорде это означало, что в комнате кто-то занимается сексом.
– Нам, пожалуй, пора, – затараторила я в надежде, что он не заметит, как я зарделась. И что я живу одна, с кроликом. И что с моими бедрами очень тяжело будет втиснуться на сиденье его спортивной машины.
Он галантно открыл мне дверцу и не заводил мотор, пока я не пристегнула ремень безопасности. Когда машина тронулась, он в смущении откашлялся.
– Пока мы не начали, я хотел бы внести ясность. Я христианин.[26]
Я непонимающе на него уставилась. Может, он из тех фундаменталистов, которые не могут даже беседовать с иноверцами? А может, заподозрил, что я хочу сбежать с ним на край света и тайно обвенчаться, а потому счел нужным разъяснить обстановку? (Ну хорошо, обвенчаться с ним я и впрямь не возражала бы). Ну да ладно. В последнее время я питалась религией, ею дышала и с нею же спала. В вопросах религиозной терпимости я стала еще более щепетильной, чем прежде. И если религия для Галлахера настолько важна, что он начал беседу с нее, что ж – я лицом в грязь не ударю.
