Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора
С детства нас убеждали, что мы — лучше всех. Внушали нам ощущение полного и безграничного совершенства.
Советское — значит, отличное! Наше учение — самое верное! Наши луга — самые заливные! Наши морозы — самые трескучие! Наша колбаса — самая отдельная! И так далее…
Самовлюбленный человек производит жалкое впечатление. «Я — умный, добрый и хороший!» — звучит неприлично.
Коллективное самолюбование выглядит не менее глупо, чем персональное. «Мы — умные, добрые и хорошие!» — тоже не звучит.
Видимо, многие думают иначе. Кричать о себе: «Я — хороший!» — не решаются. А вот утверждать: «Мы — хорошие!» — считается нормальным…
Народ — есть совокупность человеческих личностей. История народа — совокупность человеческих биографий. Культура, религия — необозримая совокупность человеческих деяний и помыслов.
Повышенное расположение к себе — есть нескромность. Повышенное расположение к своему народу — шовинизм.
Заниматься самовосхвалением — непристойно. Восхвалять свой народ, принижая другие, — так же глупо и стыдно.
Прославить человека могут лишь его дела. Так и слава народа — в его деяниях. В его истории, религии, культуре…
Мы создали первую в Америке еврейскую газету на русском языке. Не потому, что мы — лучше. И не потому, что мы — хуже. А потому, что мы — есть. И будем…
В Ленинграде у меня был знакомый — Гриша Певзнер. При слове «еврей» — лез драться. Гриша считал, что «еврей» — оскорбление.
Например, его спрашивали:
— Вы — еврей?
И Гриша становился в позицию. На его лице вспыхивали багровые пятна. На скулах появлялись желваки.
Он говорил:
— Что ты хочешь этим сказать?!.
Гриша был уверен, что защищает свое национальное достоинство. Расписываясь при этом в своей неполноценности.
У мировых знаменитостей Гриша выискивал наличие еврейской крови. Считал евреями Пушкина и Блока. Но при этом утверждал, что марксизм выдумал Энгельс — гой и забулдыга…
Гришу можно понять. Гриша настрадался от антисемитизма.
Но ведь мы-то уехали. (Кстати, Гриша тоже.) Так давайте чуточку расслабимся. Давайте при слове «еврей» не размахивать кулаками.
Любовь к своему народу — естественное чувство. Да и любовь к себе — естественна. Люби на здоровье. Люби, но помалкивай…
Чтобы не получилось — «Еврейское — значит отличное!»…
«Новый американец», № 49, 14–20 января 1981 г.ЛИТЕРАТУРА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
После конференции в Лос-Анджелесе
…А значит, никто никого не обидел, и литература продолжается…
М. ЗощенкоНа конференции я оказался случайно. Меня пригласил юморист Эмиль Дрейцер. Показательно, что сам Дрейцер участником конференции не был. А я по его настоянию — был. То есть имела место неизбежная в русской литературе доля абсурда.
Сначала ехать не хотелось. Я вообще передвигаюсь неохотно. Летаю — тем более. Делаю это лишь в случаях крайней необходимости. (Таковым представляется мне рывок из Ленинграда в Австрию. Через таможню и ОВИР..)
Потом начались загадочные разговоры:
— Ты едешь в Калифорнию? Не едешь? Зря… Ожидается грандиозный скандал. Возможно, будут жертвы…
— Скандал? — говорю.
— Конечно! Янов выступает против Солженицына. Цветков против Максимова. Лимонов против мировой цивилизации…
В общем, закипели страсти. В обычном русском духе. Русский человек обыкновенный гвоздь вколачивает, и то с надрывом…
Кого-то пригласили. Кого-то не пригласили. Кто-то изъявил согласие. Кто-то наотрез отказался. Кто-то сначала безумно хотел, а затем передумал. И наоборот, кто-то сперва решительно отказался, а потом безумно захотел…
Припоминаю, что говорил на эту тему ленинградский автор Вольф:
— Хорошо, когда тебя зовут. Ужасно, когда не зовут. Однако самое лучшее, когда зовут, а ты плюешь…
Все шло нормально. Поговаривали, что конференция инспирирована Москвой. Или, наоборот, — Пентагоном. Как водится…
Я решил — поеду. Из чистого снобизма. Посмотреть на живого Лимонова.
Как известно, снобизм является двигателем прогресса.
Был такой исторический случай. Академик Бунин пригласил в ресторан молодого коллегу — Набокова. Самонадеянный Набоков отказался. Как все говорили потом — из снобизма.
Значит так. Игнорировать Бунина — снобизм. И приставать к Бунину — снобизм. Кругом снобизм проклятый. Еду…
Загадочный пассажир, или Уроки английскогоВ аэропорту имени Кеннеди я заметил Перельмана. Перельман — редактор нашего лучшего журнала «Время и мы».
Перельман — человек загадочный. И журнал у него загадочный.
Сами посудите. Проза ужасная. Стихи чудовищные. Литературная критика отсутствует вообще. А журнал все-таки лучший. Загадка…
Я спросил Перельмана:
— Как у вас с языком?
— Неплохо, — отчеканил Перельман и развернул американскую газету.
А я сел читать журнал «Время и мы»…
В Лос-Анджелесе нас поджидал молодой человек. Предложил сесть в машину.
Сели, поехали. Сначала ехали молча. Я молчал, потому что не знаю языка. Молчал и завидовал Перельману. А Перельман между тем затеял с юношей интеллектуальную беседу.
Перельман небрежно спрашивал:
— Лос-Анджелес из э биг сити?
— Ес, сэр, — находчиво реагировал молодой человек.
Во дает! — завидовал я Перельману.
Когда молчание становилось неловким, Перельман задавал очередной вопрос:
— Калифорния из э биг стейт?
— Ес, сэр, — не терялся юноша.
Я удивлялся компетентности Перельмана и его безупречному оксфордскому выговору.
Так мы ехали до самого отеля. Юноша затормозил, вылез из машины, распахнул дверцу.
Перед расставанием ему был задан наиболее дискуссионный вопрос:
— Америка из э биг кантри? — спросил Перельман.
— Ес, сэр, — ответил юноша.
Затем окинул Перельмана тяжелым взглядом и уехал.
Культура начинается с излишествНас поселили в гостинице «Хилтон». Каждого — в отдельном номере. Причем с двумя кроватями.
Лично я усмотрел в этом факте метафизический парадокс. Номер предназначен для одного человека. А кроватей — две. Как хочешь, так и понимай.
Человек я пасмурный, семейный. Путешествую один. Зачем мне вторая кровать?
Я задумался и наконец все понял. Я понял, что вторая кровать — излишество. То самое бессмысленное излишество, которое необходимо цивилизованному человеку.
Необходимое излишество — вот она, чеканная метафизическая формулировка.
Вспомните короля Лира. Барышни хотели, чтобы старик довольствовался всем необходимым. А он с упорством добивался лишнего. И в этом его страшная трагедия. Трагедия бывшего диктатора, которого лишили излишеств. Трагедия человека, стоящего на грани цивилизации. Вроде нас…
Дело СинявскогоВсем участникам конференции раздали симпатичные программки. В них был указан порядок мероприятий, сообщались адреса и телефоны.
Все дни я что-то записывал на полях.
И вот теперь перелистываю эти желтоватые странички…
Андрей Синявский меня почти разочаровал. Я приготовился увидеть человека нервного, язвительного, амбициозного.
Синявский оказался на удивление добродушным и приветливым. Похожим на деревенского мужичка. Неловким и даже смешным.
На кафедре он заметно преображается. Говорит уверенно и спокойно. Видимо, потому, что у него мысли… Ему хорошо…
Говорят, его жена — большая стерва.
В Париже рассказывают такой анекдот. Синявская покупает метлу в хозяйственной лавке. Продавец спрашивает:
— Вам завернуть или сразу полетите?..
Кажется, анекдот придумала сама Марья Васильевна. Алешковский клянется, что не он. А больше некому…
Короче, мне она понравилась.
Разумеется, у нее есть что-то мужское в характере. Есть заметная готовность к отпору. Есть саркастическое остроумие.
Без этого в эмиграции не проживешь — загрызут.
Но по отношению к людям доброжелательным Синявские чрезвычайно милы.
Все ждали, что Андрей Донатович будет критиковать Максимова. Ожидания не подтвердились. Доклад Синявского затрагивал лишь принципиальные вопросы.
Хорошо сказал поэт Дмитрий Бобышев:
— Я жил в Ленинграде и печатался на Западе. И меня не трогали. Всем это казалось понятным. Но я-то знал, в чем дело. Знал, почему меня не трогают. Потому что за меня когда-то отсидел Синявский…
Дезертир ЛимоновЭдуард Лимонов спокойно заявил, что не хочет быть русским писателем.
Мне кажется, это его личное дело.
Но все почему-то страшно обиделись. Почти каждый из выступающих третировал Лимонова. Употребляя, например, такие сардонические формулировки:
