Элизабет Гилберт - Есть, молиться, любить
Уложив сумку, бросаю ее у ворот храма, чтобы быстро взять ее и выйти, когда перед рассветом приедет такси. А потом поднимаюсь на холм, захожу в зал для медитаций и сажусь. Я совсем одна, но сажусь так, чтобы было видно большую фотографию Свамиджи — учителя моей гуру и основателя ашрама, давно почившего духовного гиганта, чье присутствие до сих пор ощущается здесь. Я закрываю глаза, и в голове сама собой рождается мантра. Пользуясь ее слогами, как ступенями, я спускаюсь в центр покоя внутри своего сердца. Добравшись до него, чувствую, как весь мир останавливается — как мне хотелось, чтобы он остановился, когда мне было девять лет и я боялась беспрерывного течения времени. В моем сердце останавливаются часы и прекращают перелистываться страницы календаря. Я сижу и молча удивляюсь всему, что постигла. Я не совершаю молитву. Я сама стала молитвой.
Я могла бы просидеть здесь всю ночь.
Я так и делаю.
He знаю, что именно подсказывает мне. что пора выходить и встречать такси, но спустя несколько часов меня словно кто-то подталкивает, я смотрю на часы и вижу — пора. Я должна лететь в Индонезию. Как это смешно и странно! Я встаю и кланяюсь портрету Свамиджи — властному, величественному, неукротимому. А потом кладу под ковер маленький кусочек бумаги — прямо под его портретом. Там два стихотворения, которые я сочинила за четыре месяца пребывания в Индии. Это первые настоящие стихи, что я написала в жизни. Меня вдохновил водопроводчик из Новой Зеландии — благодаря ему стихи и появились. Первое — всего через месяц после приезда в Индию. Второе — сегодня утром.
И в промежутке между этими двумя я обрела целое море спокойствия.
72
Два стихотворения из индийского ашрама.
Первое
Не знаю, как обстоят дела у тебя, мой друг,
Но мой путь к Богу не похож на сладкий запах благовоний.
Он похож на кошку в клетке с голубями,
И эта кошка — я,
Но я и голуби, вопящие, как черти, когда в них вонзаются когти.
Мой путь к Богу — как бунт чернорабочих,
Его не усмирить, пока не вмешается профсоюз.
Их отчаянный пикет
Испугал даже Национальную гвардию.
Мой путь исхожен вдоль и поперек еще до меня,
И сделал это
Маленький смуглый человечек, которого я никогда не знала.
Он преследовал Бога по всей Индии, по щиколотку в грязи,
Босой, голодный, больной малярией и истекающий кровью.
Он спал на порогах домов, под мостами, бродяга,
Странствующий в поисках дома.
А теперь преследует и меня, допытываясь:
«Ты еще не поняла, Лиз?
Что это значит — странствовать? И что за дом ты ищешь?»
Второе
Если б можно было надеть брюки,
Сделанные из свежескошенной травы, что здесь растет,
Я бы это сделала.
Если бы можно было расцеловать
Все до единого эвкалиптовые деревья в роще Ганеши,
Клянусь — я бы это сделала.
Я истекала росой вместо пота,
Трудилась без устали,
И терлась подбородком о древесный ствол,
Приняв его за ногу своего учителя.
А мне все мало.
Если бы можно было отведать земли из этого места,
Поданной на подушке из птичьих гнезд,
Я бы съела только половину,
А на том, что осталось, проспала всю ночь.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Индонезия
или
«У меня даже в штанах все по-другому»,
или
36 историй о поиске гармонии
73
Мой приезд на Бали явился прямо-таки вершиной моей безалаберности. За всю историю моих незапланированных путешествий это — самое непутевое. Я не знаю, где буду жить, не знаю, чем буду заниматься, какой обменный курс, как поймать такси в аэропорту, — не знаю даже, какой адрес сказать таксисту. Никто не ждет моего приезда. В Индонезии у меня нет друзей — нет даже друзей друзей. Ну а тех, кто путешествует с устаревшим путеводителем (даже не заглянув в него, кстати), ждет еще одна проблема: оказывается, в Индонезии нельзя пробыть четыре месяца, как бы мне того ни хотелось. Я выясняю это лишь при въезде в страну. Мне полагается туристическая виза на один месяц, и не больше. Как же мне в голову не пришло, что индонезийское правительство может и не обрадоваться моему пребыванию в стране, сколько моей душе угодно!
И вот любезный иммиграционный служащий ставит мне в паспорт штампик, позволяющий пробыть на Бали тридцать дней, и ни днем больше, а я в самой что ни на есть дружелюбной манере интересуюсь, нельзя ли подольше остаться.
— Нет, — отвечает он тоже в самой что ни на есть дружелюбной манере. Балинезийцы вообще славятся дружелюбием.
— Понимаете, я, вообще-то, должна прожить тут три, а лучше четыре месяца, — не унимаюсь я.
Я умалчиваю о том, что это, между прочим, пророчество, — два года назад дряхлый и не исключено что повредившийся умом балинезийский знахарь, десять минут погадав мне по руке, предсказал, что мне предстоит прожить на Бали три или четыре месяца. Я просто не знаю, как это преподнести.
А кстати, раз уж на то пошло — что именно тогда сказал тот лекарь? Говорил ли он вообще, что я вернусь на Бали и буду гостить у него три или четыре месяца? Звучали ли слова «будешь гостить у меня»? Или он просто пригласил меня заглянуть как-нибудь, если окажусь неподалеку, и подбросить еще десятку за гадание. Предсказывал ли он, что я вернусь, — или сказал, что я должна вернуться? И это его «увидимся» — вдруг он имел в виду не буквально? А просто «пока».
Я ведь даже не общалась со знахарем с того самого вечера. Да и, собственно, понятия не имела, как с ним связаться. На какой адрес ему писать? «Старый лекарь, крылечко домика в деревне, Бали, Индонезия?» Даже не знаю, жив ли он! Помнится, два года назад, когда мы виделись, он выглядел совсем дряхленьким, а за это время могло случиться все, что угодно. Только его имя я точно запомнила — Кетут Лийер, да и то, что живет он в деревне на выезде из Убуда. Что за деревня, забыла.
Может, следовало все-таки подумать обо всем заранее?
74
Но ориентироваться на Бали легко. Это вам не приземлиться посреди Судана без малейшего понятия, что делать дальше. Бали — остров размером с штат Делавэр, обжитое туристическое место. Все словно создано для того, чтобы вы, западный турист с кредиткой, могли спокойно ориентироваться. По-английски говорят повсеместно и охотно. (Что вызывает у меня чувство виноватого облегчения. Синапсы моего мозга настолько перегружены попытками последних месяцев овладеть современным итальянским и древним санскритом, что взвалить на себя задачу по изучению индонезийского мне просто не по силам — или, куда хуже, балинезийского, который будет почище языка выходцев с Марса.) Путешествовать на Бали можно совершенно беспроблемно. Деньги меняешь в аэропорту, ловишь такси с любезным водителем, который тут же рекомендует замечательный отель, — словом, никаких сложностей. А поскольку туристическая индустрия потерпела урон в результате терактов двухлетней давности[31] (бомбы взорвались всего через несколько недель после моей первой поездки на Бали), все стало еще проще: все горят желанием помочь и хоть немного заработать.
И вот я беру такси в Убуд, — кажется, это хорошее место для начала путешествия. Заселяюсь в симпатичный отельчик на улице с замечательным названием «Улица Обезьяньего Леса». В отеле есть прелестный бассейн и сад, заросший тропической растительностью и цветами с волейбольный мяч (за ними ухаживает слаженная команда колибри и бабочек). Служащие отеля сплошь балинезийцы, то есть автоматически начинают тебя обожать и осыпать комплиментами твою красоту, стоит только войти в дверь. Из моего номера открывается вид на кроны тропических деревьев, завтрак включен — каждое утро горы свежайших экзотических фруктов. Словом, это одно из прекраснейших мест, где мне приходилось жить, и обходится все меньше чем в десять долларов в день. Приятно вернуться на Бали!
Убуд находится в центре острова, в горах. Город окружен рисовыми террасами и бесчисленными индуистскими храмами, реками, стремительно несущимися сквозь глубокие каньоны джунглей и вулканов, виднеющихся на горизонте. Убуд давно признан культурным центром острова, здесь процветает традиционная балинезийская живопись, танец, резьба по дереву и религиозные церемонии. Пляжей в округе нет, так что здешняя публика скорее самостоятельные путешественники, чем «пятизвездочные» туристы — им больше по нраву посещение древней храмовой церемонии, чем пинаколады с видом на прибой. Как бы ни обернулось пророчество моего знахаря, это вполне приятное местечко, где можно пожить какое-то время. Городок похож на уменьшенную тихоокеанскую копию Санта-Фе, только повсюду разгуливают обезьяны и балинезийские семьи в традиционном платье. Здесь есть приличные рестораны и уютные книжные лавочки. Я вполне могла бы скоротать все свои индонезийские каникулы в Убуде, занимаясь тем, что делают все уважающие себя разведенные американки со дня основания МЖХА,[32] — записываться на одни курсы, потом на другие: батик, игра на барабанах, изготовление украшений, гончарное дело, традиционный индонезийский танец, кухня… Прямо через дорогу от моего отеля есть даже некое заведение под названием «Медитация для всех» — крошечная лавочка с вывеской, гласящей, что каждый вечер с шести до семи здесь проводятся открытые уроки медитации. «Да будет мир на земле», — сказано в объявлении. Я двумя руками «за».
