Майкл Каннингем - Избранные дни
— Что случилось? — спросила она, набрав его номер.
— Знаешь, кто только что заявился в Седьмой участок? Уолт Уитмен.
— Что?
— Ты слушаешь? Какая-то старуха говорит, что она — Уолт, твою мать, Уитмен. Пришла в Седьмой участок, говорит, что хочет сдаться. Я уже там.
— Это такая шутка?
— Я серьезен, как никогда. По ее словам, она мать взорвавшихся мальчишек, а зовут ее Уолт Уитмен.
— Что за хреновина…
— Она знает, что к случившемуся имеет какое-то отношение Уитмен. Это все, что я пока могу тебе сказать.
— Я еду.
— Куда — знаешь?
— Да.
Она отключилась. Саймон вскочил со стула, всем своим видом выражая готовность прийти на помощь.
— В чем дело?
— Уолт Уитмен сдался полиции. При этом Уолт Уитмен оказался женщиной.
— Что?
— Я тебе потом позвоню.
Она вернулась в спальню и принялась одеваться. Саймон вошел тут же, следом за ней.
— Кэт, что происходит?
— Черт его знает.
Она невольно прикинула, насколько сильно ему сейчас хочется заняться с ней сексом.
Она оделась. Саймон проводил ее до дверей. Там она его поцеловала — обеими руками обхватила лицо и поцеловала нежно и быстро.
— Звони сразу, как сможешь, — сказал он.
Она немного помедлила. На кофейном столике, блестя, как лед в прожекторах стадиона, стояла миска, совершенная при всей своей скромности. Она не была ни редкой, ни уникальной, ей не стоять на полке в окружении старинных сокровищ, но эту миску ему подарила Кэт, и она знала, что он оставит ее себе. Он мог бы класть в нее мелочь и ключи, приходя поздно вечером домой.
— Счастливо тебе, дорогой, — сказала она.
Осанка королевы. Тон как у классной дамы.
Женщину посадили в комнату для допросов номер три. При ней находились Пит, толстяк Боб (глаза мопса, запах подгоревшего тоста) и кошмарный Дейв (прическа под «Дюран-Дюран», на шею заползают завитки волос, видимо, густо покрывающих все его тело) из ФБР. Кэт в комнату проводил смазливый полицейский-латиноамериканец.
Женщине было лет шестьдесят, она сидела на засаленном казенном стуле, спина прямая, как вешалка для шляп. Ее седые волосы — цвета полярного льда, раскаленного добела металла — были собраны в пучок над длинной бледной шеей. Поверх бесформенного платья кофейного цвета она надела мужской твидовый пиджак с подвернутыми рукавами и выставленной напоказ серой в полоску подкладкой. Длинные пальцы рук были чопорно растопырены на столе, как если бы она дожидалась, когда ей сделают маникюр.
В первый момент Кэт решила: это та самая женщина, у которой она купила миску. Нет, конечно не она. Впрочем, эта женщина запросто могла бы быть старшей сестрой женщины из магазина.
— Кэт, привет, — сказал Пит.
Толстяк и Кошмарина ей кивнули.
Кэт обратилась к женщине:
— Мне сказали, что вы — Уолт Уитмен.
— Так меня называют мальчики, — ответила женщина.
Голос у нее оказался сильным и неожиданно глубоким, дикция — безупречной.
— Необычное имя для женщины, — сказала Кэт.
— Я и есть необычная женщина.
— Вижу.
— Я пришла сказать, что они начинаются, — сказала женщина.
— Начинаются?
— Да, последние дни.
— Можно немного конкретней?
— Невинные восстают. Опасность коренится в тех, кого мнили самыми безобидными.
— Что вы, собственно, имеете в виду?
— Вечное стремление вселенной рождать и рождать, вечно плодородное движение мира.
— Послушайте… — начал было Толстяк.
Кэт не дала ему договорить:
— Уитмена вы знаете.
— Вы верите в перевоплощение? — спросила женщина.
— Даже не знаю.
— Так поверите.
— Вы что, новое воплощение Уолта Уитмена?
Женщина посмотрела на Кэт с грустным участием. У нее были странные глаза, молочно-голубые, бесцветные, казалось, сфокусироваться не способные. Если бы Кэт не знала, что женщина видит, она бы приняла ее за слепую.
— Время настало.
— Для чего настало?
— Строить заново.
— Строить заново что?
— Мир. Искалеченный мир.
— И как, по-вашему, начинают заново мир?
Женщина печально покачала головой.
— В любом случае мальчики были мертвы.
— Какие мальчики?
Женщина не была похожа на психически неуравновешенную: бесцветные глаза не бегают, бледно-розовые губы плотно сжаты. Она заговорила:
— Они никому не были нужны. Одного оставили в проулке в Буффало. Веса в нем было меньше трех фунтов. Другой выкуплен в Ньюарке у проститутки за двести долларов. Средний служил сексуальной игрушкой одному чрезвычайно неприятному типу в Асбери-парк.
— Чем, по-вашему, занимаетесь вы и мальчики?
— Поворачиваем поток вспять.
— С кем вы работаете? — спросил Кошмарина.
Женщина понимающими, добрыми и усталыми глазами посмотрела на Кэт. И сказала:
— Пора сделать заявление. Нельзя дожидаться, пока последний сделает то же самое. Он и так тянет дольше, чем предполагалось.
— Кто этот последний?
— Я не могу его отыскать. Быть может, он отправился домой.
— Где его дом?
— Вы поищете его? Вы ему нравитесь. Он, мне кажется, доверяет вам.
— Где его искать?
Женщина сказала:
— Ривингтон-стрит, дом триста двадцать семь, квартира девятнадцать. Если он окажется там, позаботьтесь о нем.
Она улыбнулась. У нее были маленькие, идеально квадратные зубы, симметричные, как камни в ожерелье.
Пит сказал:
— Вы говорите, мальчик сейчас на Ривингтон, триста двадцать семь?
— Я говорю, он может там быть, — ответила женщина. — Ведь за детишками непросто уследить, правда? Как ни старайся.
— Он вооружен? — спросил Пит.
— Ну да, разумеется.
— Едем, — сказал Пит Кошмарине.
Кэт знала, кто еще с ними поедет. Если и вправду выяснится, что маленький мальчик сидит в той квартире и у него бомба, то спецназ не оставит от него и мокрого места. На данный момент никого не заботила возможность взять его живым.
— Удачи, — сказала Кэт.
Женщина спросила у нее:
— А вы не поедете?
— Нет. Я остаюсь здесь и хочу поговорить с вами.
— Вам надо ехать. Если он там, вы единственная, кого он захочет увидеть.
— Не судьба, — сказал Кошмарина.
— Может, подскажете, что нас там может ждать? — спросил Пит.
— Ничего опасного. Это я точно могу сказать.
— Спасибо. Приятно было узнать.
— Если вы его найдете, то привезете сюда?
— Да, — сказал Пит. И добавил, обращаясь к Кэт: — Будем на связи.
— Пока!
Пит с Кошмариной вышли. Толстяк с грозным видом занял позицию у двери, а Кэт уселась на стул напротив женщины, чьи ладони по-прежнему аккуратно, с растопыренными пальцами, лежали на столе. Ее ногти, при ближайшем рассмотрении, оказались не больно-то чистыми.
