Владимир Кунин - Ночь с ангелом
– Деточка! – в смятении вскричал Старик. – Что ты говоришь? Нектар и амброзия дают нам бессмертие и вечную юность… Не веришь мне, загляни в энциклопедию!
– Дедушка-а-а! – завопил я в отчаянии. – Какая «вечная юность»?! О чем вы говорите? Посмотрите на себя в зеркало!… И потом, как я могу продолжать служить Ему, если я потерял в Него Веру?!
– Прекрати немедленно! – в ужасе завизжал Старик-Ангел. – Я не хочу этого слышать!…
Крылья у него затряслись, панически зашуршали старые, пожелтевшие, пересохшие, ломкие перья, и старый Ангел – бывший Хранитель, а теперь, в силу своего почтенного возраста и былых заслуг, лишь номинальный Представитель Неба на Земле – упал в кресло, схватившись за сердце слабенькими сухонькими ручонками. Ротик его судорожно открылся, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, но…
Недаром я тогда дни и ночи торчал у Лешки в больнице!!!
Насмотрелся, наслушался… Какое там «бессмертие»?! Чушь собачья.
Я мгновенно «сотворил» небольшую бутылочку нитроглицеринового спрея, подлетел к уже синеющему Старику-Ангелу и пару раз пшикнул из бутылочки в его старый, судорожно открытый беззубый рот.
Откачал я Старика, успокоил, как мог, даже «вознестись» пообещал – только бы он не нервничал. А когда он слегка очухался, приготовил ему укрепляющую смесь из сгущенного нектара и порошковой консервированной амброзии – мы их регулярно получали Сверху в очень красивой упаковке, – напоил Старика, накормил, уложил под плед, дождался, когда он задремлет, и помчался туда, где последние месяцы жил Леша Самошников.
Сквозь стену дома я проник очень легко – дом был блочный, панели тонкие, с шумопоглощающей ватой…
Вошел в Лешкину квартирку, увидел на столе все, что он позавчера оставил, когда собирался на Кайзер-брюкке сводить счеты с жизнью, лег на Лешину тахту, накрыл голову его подушкой и расплакался чисто по-человечески!
Однако плакал я очень даже осмысленно: все прикидывал и так и этак – не я ли сам виноват в том, что произошло? А может быть, не эту дурацкую «завтрашнюю газету» нужно было сочинить, а что-нибудь другое?… Но я же спасти хотел! И не только уберечь его от самоубийства, но и дать возможность заплатить тому посольскому «инспектору», чтобы уехать домой в Ленинград! В конце концов, это и было основной задачей моей Наземной практики – постараться максимально оградить и без того уже исстрадавшегося Лешку Самошникова от лишних, как он сам говорил, «…болей, бед и обид». И потом… Вот это столкновение с бензовозом, этот взрыв на ландштрассе при въезде в город – что это было?! Кара Небесная?!! Если да – то за что?! Или это нужно квалифицировать как самое обычное дерьмовое ротозейство и равнодушие? Неужто эта Земная зараза достигла и наших Высших Сфер?… Значит, вся эта всемирная трепотня о Его Высшей Справедливости, Всемогуществе и Всесилии – сказочка? Миф?… Где же была «Могучая длань Господа», когда гигантский бензовоз мчался на счастливых и окрыленных Лешку и Гришу?! Где же ты был, Господи?!! Да и есть ли ты вообще?… – плакал я безутешно.
Но доплакать до каких-либо логических умозаключений мне не дал неожиданный приход сотрудников криминальной полиции во главе с хаузмайстером. Это что-то среднее между русским дворником и управдомом… Да что я вам-то объясняю? Вы это лучше меня знаете, Владим Владимыч.
С книжного стеллажа я прихватил две аудиокассеты с Лешиным голосом – на одной русские романсы, на второй – поэзия: Пастернак, Заболоцкий, Мандельштам, Блок.
Спрятал их в свой рюкзачок, в который обычно запихивал крылья, когда для дела приходилось «являться» людям на глаза, утер слезы рукавом и тем же путем – сквозь блочную стену дешевого немецкого новостроя – вылетел на свежий воздух.
Лечу над городом и думаю – как бы мне в навчу резиденцию влететь поаккуратнее, потише, чтобы Старика не потревожить. Уж так он перепугался моего Вероотступничества! Хорошо, что я ему лишнюю ложечку амброзии подмешал в тот коктейль. Амброзия в таких случаях очень успокаивает. Просто превосходный релаксант…
Прилетаю, а там – здрасте, пожалуйста!
Старик мой не спит, сидит в углу нахохлившись, физиономия покрыта нервным склеротическим румянцем, на меня не смотрит, а за нашим обеденным столом восседают три строгих взрослых Ангела!
Вернее, двое по бокам в белом – Ангелы, а третий в середине весь в красном – Архангел. Главный среди них.
– Вот он, – говорит им мой Старик и указывает на меня левым крылом.
Белые Ангелы промолчали, а красный Архангел кивнул Старику и сказал так небрежно:
– Угу, – и в какую-то толстую папку углубился. Проглядывает Архангел разные бумажки в папке, то левому Ангелу что-то там покажет, то правому. Те головами кивают, на меня даже и не смотрят.
– Доигрался? – шипит мне мой Старик. – Вот и «тройка» из самого АООКаКа прилетела…
– Что за «тройка»? – тихонько спрашиваю я.
– «Тройка» – выездная сессия Ангельского Особого Отдела Конфликтной Комиссии! Я тебе говорил, а ты все мимо ушей… – шепчет мне Старик.
И я вижу, его буквально трясет от страха! Я только взялся его успокаивать, как вдруг красный Архангел захлопывает папку и громко говорит:
– Тэк-с… Как выражаются жители этого кусочка Земли – немцы: «Аллес кляр». Все, дескать, ясно. Начнем, пожалуй?
Ну и, простите меня, Владим Владимыч, за непарламентскую лексику, начинает мне кишки на барабан мотать!…
– Напрасно извиняетесь, Ангел, – говорю я со своего диванчика. – Для большинства членов нашего сегодняшнего парламента подобный образец фольклорного речения – признак достаточно высокого интеллектуального уровня. А пословица, несомненно, точная. Подозреваю, что родилась она во времена испанской инквизиции в результате поисков истины, потом трагически повторилась в Советском Союзе конца тридцатых, а уже спустя пять-шесть десятков лет, как в вашем случае, превратилась в некое ироничное определение допроса без применения так называемых «спецсредств»…
– Чего действительно не было, так это «спецсредств», – согласился Ангел. – О них, к счастью, я знаю только из литературы. Думаю, что знаю не все… Возвращаясь же к тому судилищу надо мной, должен признать, что оно шло хоть и в «ангельской» манере, но жестко и примитивно. Ошибочно ориентируясь на мой, как вы говорили, «щенячий возраст», «тройка» нашего Особого Отдела совершенно не учла моего нервного состояния и готовности к сопротивлению, которые во мне бушевали после смерти Леши Самошникова. Его гибель я открыто назвал «убийством» и обвинил Всевышнего в глухоте и равнодушии. И даже позволил себе усомниться в ЕГО существовании…
Короче, я повторил им все то, о чем час тому назад горько плакал на Лешкиной тахте, накрыв голову Лешкиной подушкой, которая еще хранила тонкий запах Лешкиного одеколона «Хеттрик».
