Иэн Бэнкс - Шаги по стеклу
Это превратилось для него в приятную заботу — подсчитывать дни и вычислять годовщины, которые можно отпраздновать. Он вел счет в разных системах. Отсчитывал по пять, шесть, семь, восемь (само собой), девять, десять, двенадцать и шестнадцать. Так что две тысячи дней выливались в четырехкратную годовщину, поскольку это число делилось и на пять, и на восемь, и на десять, и на шестнадцать. Жаль только, что Аджайи совершенно этим не интересовалась.
Квисс не спеша провел рукой по голове, стряхнул несколько снежинок. Потом еще раз дунул на доску. Если снегопад не прекратится, тут долго не высидеть. Игровой зал им давно осточертел, а зима выдалась мягкой, поэтому сенешаль после долгих уговоров дал разрешение отвинтить от пола маленький игровой стол с красным кристаллом (казалось бы, пустяковое дело, однако на него ушло пять дней, и занимались им по меньшей мере три сварливых существа, вооруженных масленками, отвертками, молотками, кусачками, пинцетами, гаечными ключами и плоскогубцами) и перенести его на верхний уровень, служивший теперь крышей — видимо, вследствие разрушения более высоких ярусов замка. Там образовался своего рода висячий дворик, окруженный чахлыми деревцами и грудами сланца, с видом на башни; в этом месте они играли в китайскую крестословицу вот уже пятьдесят с лишним дней. Погода была к ним благосклонна: безветренно, теплее обычного (до сегодняшнего дня), а небо хоть и серое, но, если выразиться точнее, светло-серое. «Наверно, это весна!» — радовался Квисс. «Скажи еще: разгар лета», — хмуро проворчала Аджайи, и Квисс разозлился на нее за такую мрачность.
Квисс почесал голову. У него не проходило какое-то странное ощущение после того, как цирюльник замка обрил его наголо. Теперь невозможно было понять, отрастут ли волосы, как прежде. Подбородок и щеки, которые покрылись пегой щетиной за тысячу девятьсот дней, прожитых им в замке, стали гладкими на ощупь, хотя старческие морщины никуда не делись.
При мысли о парикмахере Квисс хмыкнул. Жертва невроза. Он стал таким невротиком, потому что должен был брить в замке всех, кто сам себя не бреет. Квисс слышал об этом чудаке задолго до их встречи. Сенешаль упомянул о нем вскоре после прибытия Квисса в замок: Квисс тогда спросил, есть ли в замке хоть сколько-нибудь нормальные люди. Вначале он не поверил словам сенешаля, ему показалось, что эта особь с землисто-серой кожей просто шутит. Парикмахер, который бреет всех, кто сам себя не бреет? Квисс сказал, что такого человека не существует.
— Таков предварительный вывод, — со значением пояснил сенешаль, — к которому пришел парикмахер.
С самим брадобреем Квисс познакомился гораздо позже, когда обследовал средние ярусы замка. Тот хозяйничал в огромной, прекрасно оснащенной и совершенно нетронутой парикмахерской с великолепным видом на заснеженную равнину. Брадобрей оказался чернокожим, выше ростом и костлявее, чем сенешаль. Его седые волосы лишь наполовину покрывали скальп. Правая сторона черепа была тщательно обрита наголо. На левой стороне буйно кудрявилась белоснежная шевелюра — или, правильнее сказать, полушевелюра. Левая бровь была сбрита подчистую, а правая оставалась неприкосновенной. У него были полуусы — на левой стороне лица. Густая непослушная борода топорщилась только справа, ибо кожа на щеке и подбородке слева была безукоризненно выбрита.
Брадобрей носил плотный белый комбинезон и такой же ослепительно белый фартук. То ли он не знал языка, которым владел Квисс, то ли разучился говорить, но когда Квисс оказался в парикмахерской, среди сверкающей латуни и красных кожаных кресел, тот начал пританцовывать вокруг него, тыча пальцами в его волосы и бороду, и при этом щебетал, как птица, — даже размахивал руками, словно хлопал крыльями. Он встряхивал перед носом Квисса пыльное белое полотенце и умоляющими движениями приглашал его сесть в кресло. Квисс, который даже в лучшие времена сторонился тех, кто мельтешит и суетится, и уж тем более таких, кто подбирается к нему с длинными ножницами и разбойничьей бритвой, наотрез отказался. Правда, впоследствии он убедился, что у цирюльника твердая рука и отменная сноровка. У сенешаля волосы росли неплохо, и стричь себя он позволял только этому цирюльнику.
Дней этак сто назад Квисс отослал к парикмахеру прислужника, чтобы тот уведомил о предстоящем прибытии Квисса на стрижку. То ли это глупое существо что-то напутало, то ли произошло недоразумение, то ли парикмахер куда-то спешил и не мог ждать, но очень скоро он собственной персоной явился в игровой зал со своим чемоданчиком. Квисс позволил себя постричь на глазах у Аджайи. Парикмахер был настроен весьма благодушно, болтал напропалую сам с собой и ловко подровнял пегие волосы Квисса, а затем сбрил ему бороду.
К сожалению, красная ворона тоже при этом присутствовала. Она без умолку твердила, что цирюльник, если попросить, с такой же сноровкой мог бы перерезать горло; в конце-то концов, какой смысл ждать, пока сойдешь с ума или свалишься с лестницы...
Квисс погладил подбородок и в который раз отметил — хотя прошло уже сто дней, — что гладкая кожа неожиданно приятна на ощупь.
Он так и не смог добиться, чтобы служки сварганили из кухонной снеди что-нибудь хмельное. Снова найти ту дверь не удалось, и вообще открытых дверей он больше не встречал. Все двери теперь запирались на ключ. Последнее, что он сумел обнаружить, — это очередной дурацкий курьез, даже не совсем понятный.
Он забрался в самую глубь замка и курсировал на нижних уровнях, пытаясь отыскать либо заветную дверь, либо маленького прислужника, который тогда застал его в комнате (ему все еще снились эти чужие коричневые руки, это синее небо, прорезанное белым следом, это солнце!), и услышал где-то вдали однообразный стук, доносившийся из паутины туннелей и коридоров.
Квисс побрел на стук и пришел туда, где в коридорах и нишах толстым слоем лежала мелкая серая пыль, даже воздух был серым. Плиты пола ритмично подрагивали в такт ударам. Квисс спустился по стертым широким ступеням в поперечный коридор и расчихался.
Низкорослое рабочее существо в серых сапогах и без капюшона семенило по широкому коридору, к которому привели ступени. При виде Квисса оно остановилось.
— Помощь не требуется? — пропищало оно. Голос был тонким и пронзительным, но, по крайней мере, беззлобным. Квисс поспешил этим воспользоваться.
— Пожалуй, — сказал он, прикрывая рот и нос от пыли краем шкуры. Глаза нещадно слезились. Стук раздавался совсем близко, из-за большой двустворчатой двери немного дальше по коридору. — Объясни, что это за шум? Откуда столько пыли?
