Илья Троянов - Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом
— Константин, следи за тем, что ты рассказываешь. Не то ты отнимешь у мальчика веру в правдоподобие происходящего. Лучше расскажи нам, чем ты сейчас занимаешься.
Мы ездили на своем велосипеде с севера на юг, с востока на запад и снова с юга на север, мы проезжали мимо живописных ландшафтов, через города и деревни, где Бай Дан обнаруживал такое, чего я там никак не ожидал увидеть. Мы ночевали в амбарах, на двуспальных кроватях, в мансардах, у новых знакомых, у старых друзей Бай Дана либо в пансионатах. Мы посещали ярмарки и лавки старьевщиков, мы снова и снова встречали своих земляков — можно было подумать, что теперь их вообще за границей больше, чем на родине. В музеях Бай Дан показывал мне знамена, под которыми — ах, как давно это было — собирались народные массы; он сводил меня к одному клоуну, который раньше был террористом, и в трехзвездочный ресторан, который прежде был тюрьмой. Порой я задавал себе вопрос, кому все это нужно, иногда я спрашивал у него, но ответа не получал. В лучшем случае он мог мне сказать, что я вполне обоснованно сбился с пути. Каждый вечер он пытливо меня оглядывал, словно желая посчитать мой пульс, а однажды вечером, когда мы заночевали в шотландском замке, в котором много столетий назад был злодейски вырезан целый клан английских солдат и который прекрасно подходил для рекламы шотландского виски — камин, рога, соответствующий узор, — он вдруг кивнул и сказал, что я вполне созрел для моря. Словно море — это была последняя стадия спасения.
И мы погрузились на корабль и отплыли в Америку.
Тандем был упакован в деревянный ящик. Бай Дан потребовал, чтобы в ящике просверлили несколько дырок. Корабль отвалил от причала. Все пассажиры стояли вдоль релинга и махали родным и друзьям, тогда мы тоже стали махать. Проснувшись на другое утро, мы обнаружили себя в открытом море.
В первые дни поездка не представляла особого интереса, если не считать морской болезни да разговоров, которые с тем же успехом вполне можно бы вести и на суше. Но потом мы познакомились с одной парой. Возле бассейна, под аркадами, где мы предпочитали проводить время, стояли два стола для пинг-понга. Бай Дан был страстный и начисто лишенный способностей новичок, который при каждом мяче с неимоверным апломбом воздевал вверх руки, что у дирижера привело бы к грандиозному вивачиссимо, а в пинг-понге лишь к удару мимо цели. Я не мог удержаться от смеха, когда Бай Дан хмуро отправлялся за улетевшим шариком. А позади, за вторым столом, раздавался непрерывный перестук, словно там был включен метроном. После множества терпеливых подач Бай Дан наконец изловчился четко и метко отбить — я даже не успел увидеть шарик, он просвистел мимо моего уха. Пришлось теперь мне за ним бежать. Я обернулся, готовый отыскать шарик и заодно принести извинения, если мы своей игрой помешали более сильным, судя по звуку, игрокам. Девушка, молодая женщина неземной красоты стояла передо мной, протягивая мне шарик. Я пробормотал слова благодарности и возобновил игру с Бай Даном, которая вдруг утратила для меня всякую прелесть. Он и сам предложил окончить игру и перебраться в бар при бассейне. Я был непомерно удивлен, когда увидел, что Бай Дан прямиком вырулил к тому столику, из-за которого оказалось всего сподручнее глядеть на второй теннисный стол. После того как я сел, предварительно оглядев все стороны света — а оттуда доносилось все то же неутомимое щелканье, — я решил наконец бросить взгляд и на доску стола. И тогда я уразумел, чем объясняется интерес Бай Дана: против этого юного и красивого существа играла немолодая дама, работая закрытой ракеткой почти вплотную к столу, она стояла чуть наклонясь и коротким движением посылала вперед верхнюю часть тела. Возможно, эта талантливая теннисистка была бабушка, которая наносила очень точные удары, даже когда ей приходилось доставать шарик от левого или правого края стола.
— Впечатляет, — промолвил Бай Дан.
— Тебе с ними не тягаться.
— Ничего, я люблю женщин, которые могут меня чему-то научить.
Весь остаток дня я ломал голову над проблемой, как бы мне познакомиться с этой девушкой. После того как я успел придумать до сотни разных ситуаций и сочинить до тысячи изысканных обращений, Бай Дан вечером покинул меня перед входом в ресторан и проследовал к креслам, где обе дамы пили аперитив. Подошел просто так, безо всякого, что-то сказал, они о чем-то поговорили, потом он вернулся ко мне и сказал:
— Идем, я тебя представлю.
Немного спустя мы все четверо уже сидели за общим столиком и изучали меню. Крестный и бабуля — это и в самом деле оказались бабушка и внучка — принимали оживленное участие в беседе. Она заплела в косу свои седые волосы. Лицо ее напоминало берег, по которому, словно прибой, уже прокатилось много разных историй, оставив по себе всевозможные дары моря. В течение всего ужина старики наслаждались жизнью, тогда как мы с девушкой только нагоняли друг на друга робость. Время от времени один из старших пытался втянуть нас в разговор, но наши односложные ответы словно уходили в песок. Когда подали главное блюдо, Бай Дан рассказал про Умеева-младшего. Добравшись до истории с красками, которыми мальчик должен был расцвечивать свое море, он стал многословнее.
Итак, у мальчика больше не было синей краски, вот он и начал пускать в ход другие, как бы догадавшись, что море не всегда сияет лазурной синевой. Что оно может быть и зеленым ближе к берегу или в месте впадения рек, коричневатым возле рифов и даже черным, а там, где дно илистое, — серым. Меловые берега осветляют его, скопление кораллов на дне делает его светло-зеленым, а множество мелких морских животных и растений — оливковым, красноватым или желтоватым. Ночью море может приобрести молочную белизну и даже светиться. Морские животные светятся, одни — бесцветно, другие красновато, третьи — синевато, желтовато, зеленовато. Одни светятся постоянно, другие лишь тогда, когда двигаются их мускулы. А если совсем тепло, море вообще может стать прозрачным, и это прекраснее всего, свет, будто грабли, тысячей зубцов проникает в него и заливает таким сиянием верхние пятьдесят метров, что можно сверху разглядеть стаи и слои живой жизни.
Бабушка зачарованно внимала. Бай Дан говорил о море, как о своем лучшем друге. После кофе он пригласил бабушку прогуляться по палубе. А вы чем займетесь? Оба уже встали с мест, их взгляды — строго и нетерпеливо — призывали нас наконец-то хоть что-нибудь предпринять. Я предложил партию в бильярд. Бай Дан помог бабушке надеть вязаный жилет, она вцепилась в предложенную им руку.
По части бильярда мы имели некоторое представление, а именно мы знали, каким концом кия следует толкать шар. Если нам и удавалось попасть в лузу, то лишь случайно, и ни одного раза — в намеченную. Это мы так расслаблялись. На ней было платье до колен и без рукавов. Мы улыбнулись друг другу. Раз. И еще раз. И соприкоснулись, случайно, чуть-чуть. Посмеялись над промахами и над шарами, которые все падали на пол. Еще на ней были сандалии, напомнившие мне фильмы из римской жизни, ремешки над подъемом и щиколоткой, а выше — путы, обмотанные вокруг голени. Еще мы разговаривали. В какой-то момент она задорно глянула мне в глаза и сказала: «А ты, оказывается, философ». Я поцеловал ее в щеку. Еле коснувшись. Она сказала, что могла бы выйти замуж только на морском берегу, а другого места себе просто не представляет. И мы пошли на палубу, мы разговаривали, сверху вниз смотрели на море, на гребни и долины волн при едва заметном прибое. Мы были одни-одинешеньки на всей палубе. Море отличалось от неба лишь оттенком серого цвета. Я обнаружил родинку у нее на мочке уха. Мы сели в шезлонги. Я так развернул свой шезлонг, чтобы можно было положить голову к ней на колени. Она взъерошила мои волосы. Мы разговаривали. Разговаривали и разговаривали. Мне пришел на ум Бай Дан. Бабушка в разговоре упоминала, что у нее отдельная каюта, так как она сильно храпит. «Я тоже храплю, — ответил на это Бай Дан, — но мальчик спит очень крепко».
— Я думаю, что после прогулки они по всей форме попрощались друг с другом и пошли спать.
— Я тоже так думаю.
Мы помолчали. Я закрыл глаза. Ее пальцы бегали по моим вискам. Подняв руки, чтобы обнять шею девушки, я слегка задел ее грудь. Она воспротивилась со смехом и пригрозила мне. Отлучением и ссылкой. Я открыл глаза. Ночь успела измениться. Под легким дыханием рассвета. Мы приветствовали зарождение дня, устало вытянувшись. Чело неба просветлело и сбросило темное покрывало с моря, которое вздымалось и опадало, как грудь спящего. Задул ветер. Море проснулось, растеклось по небу и напоило воздух, морская пена уплывала с облаками. Первые лучи — и мы решили принять холодный душ. «Пойдем ко мне, — сказала она, — чтоб не будить твоего крестного». Под душ я встал первым, а когда вышел, она спала поперек кровати. Я накрыл ее одеялом и вышел.
