Роберт Менассе - Блаженные времена, хрупкий мир
Состарившийся ребенок. Он дожил до сорока лет, а выглядел на все пятьдесят. Лео распух от алкоголя; он пил, когда они встречались с Юдифью, чтобы чувствовать себя свободнее, пил, когда не мог с ней увидеться, чтобы забыться. От алкоголя он так располнел, что не влезал уже ни в один костюм. Он заказал портному полдюжины новых костюмов, и через некоторое время они выглядели так, словно он в них спал. Теперь брюки не стягивали ему талию, у него вырос живот. От курения он стал задыхаться и на прогулки уже больше не ходил. А если в угоду Юдифи и выходил прогуляться, то шел очень медленно и руки уже не закладывал за спину, а скрещивал на груди, высоко поднимал плечи, а голову низко наклонял. Волосы у него поседели, и это его поначалу не заботило, но они, к сожалению, начали лезть, каждое утро он обнаруживал их на подушке, в умывальнике и в ванне. Пучки волос оставались у него между пальцами, когда он в задумчивости теребил свою прическу. Когда Юдифь однажды заметила, что монашеская тонзура видна у него на голове уже совершенно отчетливо, он перепугался. Он не хотел, чтобы столь банальная причина помешала ему производить впечатление на Юдифь, чтобы его шансы на успех уменьшились. Разве густые, здоровые волосы не были символом силы? Тогда он покрасил волосы в черный цвет и три раза в неделю стал ездить к своему парикмахеру в Жардэн, где ему втирали в кожу головы какую-то специальную жидкость якобы для укрепления корней волос. С тех пор его волосы всегда производили впечатление жирных, но, когда он осторожно касался пальцами затылка и они ощущали слегка маслянистую поверхность, это казалось ему свидетельством жизнеспособности его волос. Это в какой-то мере возвращало ему самоуважение, но только при том условии, если он не смотрел в зеркало. Когда он однажды после душа поскользнулся на мокром кафельном полу в ванной и, отчаянно пытаясь за что-то ухватиться, случайно сорвал со стены зеркало и разбил его, он даже не купил новое. Зато он был теперь надежно защищен от возможной самокритики. Мысль о том, что у него в запасе не так уж много времени, не приходила ему в голову. Ведь он был только в самом начале пути. Да что там говорить, даже до начала он еще не добрался.
Но начало все отодвигалось. Наконец ему удался желанный шаг вперед: Юдифь изъявила готовность переехать к нему. Вскоре, однако, выяснилось, что и этот шаг был шагом назад.
Юдифь решила принять предложение Лео ночью, после того как однажды вечером позвонила ему и отменила назначенную встречу. Ей хотелось побыть одной. Она жила на улице Памплона, в квартире, которую сняла сразу после приезда слишком поспешно и необдуманно, чтобы как можно скорее обрести четыре стены и покой. Не в последнюю очередь и для того, чтобы защититься от Лео, который с ходу обрушил на нее требование жить у него, хотя затем с готовностью принялся возить ее от одного маклера к другому и по всем предложенным адресам, однако всякий раз во время осмотра квартиры оставался недоволен и замечал, что у него дома было бы гораздо лучше. Она согласилась подписать договор о найме этой квартиры только потому, что хотела прекратить эту неприятную дискуссию раз и навсегда. И совершила ошибку. Она до того видела квартиры куда лучше, да и потом наверняка могла найти что-нибудь более приличное. Здесь не только слишком мешал уличный шум, самое главное — она была слишком мала, практически всего одна комната, потому что так называемая спальня была настолько крохотной, что она пользовалась ею лишь для хранения одежды. Но в первый момент она и в этом усмотрела преимущество: квартира без спальни была идеальна для человека, страдающего хронической бессонницей, как она, сон лишался угрожающего ореола, которым в ее сознании был окружен. Но теперь в ее единственной комнате стояла кровать и оставалось слишком мало места, чтобы свободно, не натыкаясь на препятствия, ходить туда-сюда бессонными ночами, как она привыкла. На каждом шагу ей приходилось прилагать особые усилия, чтобы не наткнуться на мебель, ее движения становились от этого неуверенными и судорожными и делались совсем странными, если на ходу она выпивала одну рюмку водки за другой. Она жила здесь уже почти год. И вот ей пришлось решать, продлевать ли договор на следующий год. Повышение платы, о котором сообщил владелец, было абсурдно, но даже если бы он, как она ожидала, снизошел до того, чтобы обсудить с ней это повышение, было ясно: за квартиру она переплачивала. Ведь это была настоящая клетка.
Но к Лео она решилась переехать не по этой причине. Ведь дома, у родителей, она жила в комнате, которая была значительно больше. Но она не захотела там оставаться. Она ненавидела эту клетку, не испытывая никаких сильных эмоций, если такое вообще возможно. Эту внешнюю тесноту она не считала такой уж важной. Она не существовала в действительности. Юдифь увесила стены зеркалами, стало казаться, что стены раздвинулись и удалены друг от друга гораздо дальше, чем в реальности.
Настоящая клетка была у нее в душе. Клетка, в которой были заперты ее воспоминания. Их было слишком много для этого маленького пространства, в котором должен был как-то поместиться еще и гроб. Все ее мысли и чувства должны были, чтобы ни на что случайно не наткнуться, все время ускользать и, казалось, то и дело спотыкались. Вот почему мизерность комнатки, в которой она жила, на самом деле ничего не значила. Она не имела отношения к той внутренней тесноте, в которой Юдифь существовала. Внешним проявлением этой тесноты было скорее ее тело, ставшее таким узким и худым. Так или иначе, но эта связь с телом внушала ей страх. Застенки тела, тесные настолько, что в них даже не находилось достаточно пространства для глубокого освобождающего вдоха. Когда она стояла перед одним из своих зеркал и придирчиво разглядывала себя, зеркало не запотевало. На ней был белый махровый халат. Черные волосы влажными прядями спадали на плечи. Глупо сравнивать Лео с Михаэлем. Она знала это. И это мучило ее. Она принимала душ, чтобы выглядеть свежей и бодрой, когда Лео за ней заедет, и тут опять произошло то же самое. Она намыливалась, руки ее в радостном предчувствии скользили по телу, как вдруг она замерла, сообразив, что вдруг на мгновение забыла, с кем ей сейчас предстоит встретиться. Это было какое-то отдельное радостное предчувствие, не связанное с Лео. Так она чувствовала, так все было, когда она должна была увидеться с Михаэлем. Струи воды смывали пену с ее кожи, а она не шевелилась. Она, казалось, утратила бдительность, наткнулась на воспоминание, и вот появилось такое чувство, будто это происходит сейчас, в действительности, и за ним — ощущение настоящей невыносимой боли. Она выключила воду и распахнула дверь душевой кабинки, как будто ей не хватало воздуха. Горячий пар мгновенно наполнил крохотную ванную, затуманил зеркало. Не вытираясь, она побежала в комнату, к телефону, позвонила Лео, чтобы отменить встречу. Несколько минут в растерянности сидела у телефона, потом надела махровый халат, налила себе рюмку водки и принялась шагать по своей клетке. Она знала, что, как всегда, не сможет перенести одиночества и ожидания сна. Она снова все начнет сначала, и это сведет ее с ума. С другой стороны, она просто не в состоянии была сейчас видеть Лео и делать вид, что все в порядке. А откровенно говорить с ним она уже вообще не могла. Не только потому, что Лео не давал ей слово вставить. Она не могла рассказать ему о том, чего нельзя было передать словами. Иначе получилась бы банальная история, которая могла вызвать непереносимо банальную реакцию, глупые многословные попытки ободрить или же беспомощное замешательство — слепое отражение ее собственной беспомощности при попытке передать то, что передать невозможно. Это было несправедливо. Несправедливо по отношению к Лео, с которым она не могла этим поделиться. И несправедливо со стороны Михаэля по-прежнему стоять у нее на пути. Михаэль, именно о нем она все время думала и этого-то и старалась в своих мыслях все время избежать. Лео. Все это было так бессмысленно. Она не любила его. И он ее не любил. Хотя постоянно настаивал на обратном. Но она достаточно хорошо знала Лео. Для него это была скорее теоретическая предпосылка, из которой он исходил. Любовь Лео, со всеми ее перманентными ухаживаниями, имела такое же отношение к любви, как… как телепрограмма — к реальной жизни. В этом-то и состояла проблема. Для настоящей любви не найдешь никаких сравнений, никаких образов, ее нельзя описать. О ней ничего сказать невозможно.
Она познакомилась с Михаэлем, это было как раз в то время, когда Лео уезжал из Вены, и это была настоящая любовь. Точка. Абсолютное чувство лишает дара речи, точно так же, как абсолютное Ничто, смерть. Безграничное счастье и безграничная боль не поддаются никакому описанию. Вот почему литература полна описаний любви. Потому что люди, которые не знают любви, хотят приписать ее себе. Каждый, кто любит, мгновенно умолкает. В этом Юдифь была убеждена. Поэтому она вообще способна была читать только такие книги, где говорилось о крушении надежд, а не о воплощении их. Литературу, которая уклонялась от своей цели, а не устремлялась к ней, потому что цель, величайшее счастье, не может быть достигнута с помощью системы, она может только подстерегать тебя из-за угла, как смерть.
