Пол Скотт - Остаться до конца
— Нет, никаких вопросов. Ибрагима это не касается. Больно высоко себя ставишь. Все: я тебя рассчитал. Убирайся. Проваливай. Чтоб духу твоего здесь не было.
Ибрагим ушел. Взглянул на часы: девять пятнадцать. Чуть задержался в доме: вдруг сахиб закричит, что яйцо переварилось? Нет, тихо, лишь Блохса все скулит. Ибрагим пошел искать Джозефа, ему тоже придется собирать вещи. «Я не хочу, чтобы сад пришел в запустение, и постараюсь, чтоб до этого не дошло», — вспомнились ему слова мем-сахиб. Не беда, что его рассчитали, восстановят в одну минуту.
— Ведь, в конце концов, мали-то мой, — пробормотал Ибрагим. — Раз меня выгнали, значит, и его.
За домиком он столкнулся с Миной. Она протянула ему конверт, адресованный полковнику Смолли.
— Беда, ох, беда, — покачала она головой.
— Вот и хорошо. На меня, моя ласточка, тоже беда свалилась: снова уволили. — Он куснул ее за ухо, ущипнул за грудь, склонился и стал шепотом пересказывать свои злоключения, Мина лишь хохотнула, прижалась к нему, разбудив его плоть, и была такова. А Ибрагим, слегка понурясь, вернулся к хозяину.
— Вам письмо, сахиб. Только что передали.
— Я же сказал тебе: убирайся! Деньги получил и уматывай к чертовой бабушке.
— Письмо от Дирекции, — сказал Ибрагим и положил письмо на стол. — Больше не побеспокою. Свой последний долг выполняю. Видно, и впрямь разверзаются небеса и грядет конец света. Так написано. Салам алейкум.
Блохса прямо-таки рвалась из-за двери гаража. Ибрагим немного постоял в доме. До него донесся возглас сахиба: «Сука! Сучье отродье!» Скрипнуло кресло: видно, хозяин поднялся, сейчас пойдет к миссис Булабой и задаст ей жару. Ибрагим улыбнулся и вышел черным ходом; Джозефа он нашел за гаражом, тот чинил старый бак.
— Бросай работу! — объявил он мали. — Нас уволили. Раз меня рассчитали, значит, тебя тоже.
Через пятнадцать минут оба уже сидели на корточках у входа в «Шираз», рядом узлы с одеялами и символическими пожитками. Скоро выйдет Люси-мем, и можно начинать переговоры о восстановлении на службе.
* * *Мистер Булабой в ужасе шарахнулся от клумбы с каннами; на ней лежал полковник Смолли, глаза открыты, лицо побагровело в вытянутой руке зажато письмо: будто чужеродный стебель вдруг поднялся на клумбе и выпустил нежданный-негаданный белый цветок. Мистер Булабой опрометью кинулся прочь. Вбежал в дом — никого. Остановился было у гаража, за дверью все выла несчастная собака. С жалобой на нее он и пришел к полковнику, Блохса стала биться о дверь. Мистера Булабоя обуял страх. Он повернулся, но перед глазами вновь оказалось распростертое тело на клумбе. Мистер Булабой понесся через весь сад к гостинице, влетел в комнату жены, вытолкал оттуда Мину, захлопнул за нею дверь и подошел к постели, где огромной жирной гусеницей извивалась его жена.
— Любовь моя, — прошептал он, — Лайла, любовь моя. Он умер! Он умер! — И не успела она и рта раскрыть, как он прильнул к ее губам и обвил руками шею, не то стремясь задушить ее, не то — изъявить любовь. Всем телом он прижал ее к постели, чтобы унять ее конвульсивные движения, но Лайла оказалась сильнее: мистер Булабой сначала оказался в воздухе, потом — на полу, причем упал он тяжело, со стуком. Жена села в постели.
— Кто умер?
Мистер Булабой рассказал о том, что видел, и как мог живописал.
— Где Уведомление? — Она надвинулась на мужа, жарко дыша ему в лицо.
— У него в руке.
Она схватила его за рубашку.
— Принеси его!
— Кого — его?
— Письмо, идиот! Раз полковник умер, незачем посылать Уведомление!
На верхней усатой губе у нее проступил пот. Капелька скатилась с подбородка и упала на прозрачную ткань, чисто символически прикрывавшую грудь. «Я и впрямь пропащий, — подумал мистер Булабой. — Я у нее под пятой. Какой я христианин! Я — язычник-индуист, а Лайла — моя богиня. Почти каждую ночь приношу я ей жертву, а бог Шива дает мне силы». Он закрыл глаза, чтобы не видеть своего божества, попытался вызвать другой образ, но тщетно.
— Лайла, я не могу обобрать мертвого.
Постель заскрипела, зашуршала — Лайла встала, оттолкнув мужа могучим бедром.
— Дурак! — бросила она и пошла к двери.
— Лайла, вернись! Опомнись!
Но ее уже не было в комнате. Шатаясь, мистер Булабой последовал за ней и вдруг встал как вкопанный. Она же струсила! А раз струсила, значит, не так уж она умна и сама. Струсила! Куда девалась ее хозяйская хватка. По крайней мере, трое знали о письме: Мина его относила, Ибрагим передавал хозяину, мистер Панди ждет не дождется копии Уведомления. А в нем лишь предложение подыскать другое жилье. Конечно, известие это доконало старика, но разве кто виноват?
Мистер Булабой вовсю припустил за женой, но душа его уже ликовала:
«Теперь я знаю, чем тебя пронять! Что, испугалась? Еще бы! Сдрейфила! Так кто ж из нас дурак, а, Лайла, любовь моя?»
* * *Доктор Митра дважды осмотрел тело своего бывшего пациента, которого и сегодня зашел навестить. Он увидел, как навстречу, колыхаясь обильными телесами, плыла миссис Булабой, за ней семенил ее плюгавый муж.
— Слава богу, что вы здесь, доктор, — еще издали возопила толстуха. Подойдя ближе, она долго не могла отдышаться. — Муж увидел его минуту назад и всполошился. Ему показалось, что полковник мертв, но, может, он просто без сознания и нуждается в помощи.
— Боюсь, что мертв.
Миссис Булабой заохала, сжала кулаки, словно собиралась бить себя в грудь. Муж ее стоял позади, нервно теребя пальцы и не сводя взгляда с пустой руки Слоника.
— Боюсь, исход был предрешен. И он сам это чувствовал. — Доктор поднялся на ноги. Письмо лежало у него в кармане.
Миссис Булабой круто повернулась к мужу и на этот раз хватила-таки себя кулаком в грудь.
— Это из-за письма! — простонала она. — Почему ты не передал его лично! Почему не подготовил полковника заранее! Тоже мне, друг называется! Мог бы осторожно ему обо всем рассказать. Да что там! Я и сама виновата! Разве тебе можно такое дело доверить!
Она понурилась, прикрыла рукой глаза и, тяжело переваливаясь, отошла.
— Ну что ж, мистер Булабой, помогите мне отнести его в дом. Похоже, там никого нет. Я сразу же позвоню в больницу. Не знаете ли, где миссис Смолли? Хорошо бы и ее уведомить.
— Это неправда! — вдруг выкрикнул мистер Булабой.
Доктор Митра сделал вид, что не понял, о чем сокрушается мистер Булабой.
— Боюсь, что правда. Пойдемте, поможете мне. Не оставлять же тело здесь.
* * *— Ну, вот и все, миссис Смолли. Выпейте-ка кофейку, полистайте журналы. Сушилка не обжигает?
— Нет, все замечательно. Я очень рада, что вы придете к нам вечером. Ужин, правда, будет скромный. Чем богаты, тем и рады.
— Мать говаривала: «Не в богатстве счастье». Я так жду сегодняшнего вечера, да и отец Себастьян тоже.
Люси закрыла глаза, так приятно веет теплом из-под колпака сушилки. Добрее, добрее нужно быть к ближнему своему, внушала она себе. В конечном счете «ближние» для нее — индийцы-христиане, да полукровки вроде Сюзи. Велик ли выбор?
Она допила кофе, взглянула в зеркало: уже появились первые парикмахерши, помощницы маэстро Саши, молоденькие, хорошенькие. Значит, половина десятого. Она стала перелистывать журнал, положив на колени: вот со страниц на нее смотрит Тул, теперь в обличье Стива Мак-Куина. Снимок из «Пари-матча» — наверное, кто-то из туристов журнал оставил. Она перелистала его, стараясь понять заголовки. К языкам у нее способностей не было. Ее первая французская книжка в школе называлась «Голубая книга». Люси даже помнила первое предложение: «On m'appele Jet»[22]. Про котенка. Про черного, беззаботного котенка. Учительницу французского звали мисс Джаб. Или просто Жаба. Ее терпеть не могли. И вдруг она заболела. Никто не знал чем. Скорее всего, у нее была какая-то женская болезнь. И вдруг все школьницы стали присылать ей в больницу цветы. И Люси послала целую корзину, нарвала в отцовском саду: сирень, розы-столистницы (и белые и алые, они так хорошо пахнут), веточка жимолости, люпин, пион. Родители Риты Чалмерс заказали букет у цветочника. Рита Чалмерс все в жизни делала красиво. Вышла замуж в богатую семью, у них был свой «роллс-ройс». Интересно, счастлива ли Рита? О своей школьной подруге Люси не вспоминала уже много лет, равно как и об учительнице французского, о корзине с цветами. Помнится, как пугалась ее суеверная мать, если снились цветы: «Непременно кто-нибудь вскорости умрет».
Люси закрыла журнал, и с обложки на нее уставился Мак-Куин. Увы, взгляд этот предназначался не ей. Тул. Жив ли ты, Тул? Был ли ты счастлив? Удалась ли тебе жизнь? И если ты нашел ту девушку, не пожалели ли вы оба потом? Я почти забыла, каков ты, помню лишь твой затылок. И так во всем: и любовь и счастье в жизни никогда не поворачивались ко мне лицом. А если и поворачивались, то мне никак было не разглядеть — словно яркое солнце слепило. Слоник, ты помнишь зеленую сумочку? Помнишь, как она блестела на солнце и я щурилась? Какой ты запомнишь меня? Какой я тебе представляюсь? И важно ли тебе это? Ты говоришь, я была тебе хорошей женой. Объясни. Ты называл меня «Люс». Что это: твоя ласка? Или всего лишь удобная короткая кличка? Прости. Я не буду больше задавать глупых вопросов. Сорок лет я тебя мучила ими — больше не буду. Ты написал мне письмо, в нем — любовь. Я хранила это письмо под подушкой всю ночь.
