Пол Боулз - Дом паука
— Но Джон — немедленно! Это значит сию же минуту.
— Глупости, — оборвал его Стенхэм. Он обернулся к высокому марокканцу и спросил по-арабски: — Почему? Что случилось?
На лице молодого человека появилось удрученное выражение: казалось, ему причиняет боль слышать, как говорят на его родном языке.
— Дела приняли весьма дурной оборот, — с достоинством ответил он по-французски. — Я вряд ли смогу объяснить вам все в подробностях, но уверяю вас, что здесь, в медине, в течение суток, а вполне вероятно и гораздо скорее, произойдут малоприятные события. Французы будут не в состоянии хоть как-то защитить вашу гостиницу.
— А зачем нам защита французов? — спросил Стенхэм. — И почему нам собираются причинить беспокойство? Ведь мы не французы.
Молодой человек посмотрел на него растерянным близоруким взглядом, но не смог скрыть выражения глубочайшей ненависти и презрения.
— Вы — иностранцы, христиане, — ответил он.
В этот момент в разговор вмешался толстячок, явно желая смягчить жесткий тон своего товарища:
— Для простых людей на улице всякий немусульманин — враг, — объяснил он с довольно сильным арабским акцентом.
— Но почему? — сердито спросил Стенхэм. — Это не религиозная война. Речь идет о борьбе против французов.
Лицо близорукого словно окаменело, губы слегка скривились. Дыхание участилось.
— Все это угрожает превратиться именно в религиозную войну. C'est malheureux, mais c'est comme ça[113].
Стенхэм повернулся к Моссу, ему не хотелось видеть искаженное гримасой лицо.
— Вы имеете в виду, что вам бы этого хотелось, — сказал он, вновь оборачиваясь к молодому человеку.
— Полегче, Джон, — спокойно заметил Мосс. — В конце концов эти господа пришли сюда как друзья.
— Сомневаюсь, — пробормотал Стенхэм.
— Наше движение, — продолжал развивать свою мысль молодой человек в очках, — направлено главным образом против французских империалистов, но также и против всех, кто им пособничает. Je vous demande pardon, monsieur[114], но оружие, использованное против марокканского народа, в значительной степени было предоставлено правительством вашей страны. Поэтому марокканцы не могут считать, что Америка сочувствует им в их борьбе.
— Но, разумеется, она нам не враг, — примирительно сказал невысокий. — Будь вы французами, мы не стали бы беспокоиться и приходить сюда ночью. Если бы с вами что-то случилось, пеняли бы на себя. Однако, как вы видите, мы здесь.
— Очень мило с вашей стороны, — ответил Мосс и снова начал задумчиво расхаживать по комнате.
— Oui, nous vous sommes bien reconnaissants[115], — сказал Стенхэм. Он предложил молодым людям сигареты, оба категорически отказались. — Не бойтесь, это английские, а не американские, — заметил он непринужденно. Гости не удостоили его ответом. Стенхэм закурил и стал обдумывать их слова.
— Enfin[116], — сказал Мосс. — Уверен, что мы все очень устали. Думаю, мы сами решим, когда именно нам следует отбыть. Сегодня ночью это невозможно. Куда мы направимся в такой поздний час?
— Поезжайте на вокзал в Виль Нувель. Поезд на Рабат отходит в половине восьмого утра.
— В половине девятого, — поправил коротышка.
Его товарищ нетерпеливо помотал головой, словно отгоняя севшую ему на лицо муху.
— На данный момент вокзал охраняется французами, — добавил он.
— Non, merci![117] — рассмеялся Стенхэм. — Поезда взрываются через день. Я уж лучше пойду пешком. А вы можете отправляться на поезде.
Молодой человек в очках опустил голову и агрессивно набычился.
— Мы сюда не развлекаться пришли, месье. Теперь я вижу, что мы только зря потратили время и силы. Может, позвоните в полицию и расскажете о нашем визите? — он указал на телефон. — Yallah, — резко бросил он своему товарищу и направился к дверям, но, не дойдя до них, остановился и сказал с плохо скрываемой яростью: — Ваша беспечность и упрямство вполне могут стоить вам жизни. On ne badine pas avec la volontè du peuple[118].
Стенхэм фыркнул. Молодой человек дошел до двери и распахнул ее. Второй, не протягивая Моссу руки, слегка поклонился ему и последовал за своим товарищем.
— Воля народа! Какого народа? — воскликнул Стенхэм. — Вы хотите сказать — лидеров вашей партии?
— Джон! — предостерегающе произнес Мосс.
Молодые люди вышли, оставив дверь открытой. Пройдя через комнату, Мосс закрыл и запер ее.
— Должен сказать, Джон, что ваше выступление было весьма недипломатичным. Не было никакой нужды ссориться с ними. Я изо всех сил старался держаться с ними по-доброму, и мне это удавалось, покуда не появились вы. Вам не показалось, что они ушли какие-то мрачные?
Стенхэм сел и, помолчав, сказал:
— А вам не кажется, что нет никакой разницы, в каком настроении они ушли?
— Думаю, разница в том, вежливо вы себя ведете или нет. Вежливость никогда не помешает.
— А они со мной держались вежливо, как по-вашему? — спросил Стенхэм.
— Ах, друг мой, вряд ли можно ставить себя с ними наравне, — нетерпеливо произнес Мосс. — Слабое утешение, друг мой, очень слабое. В конце концов, они всего лишь патриоты, которые хотят помочь своей стране. Надо глядеть на вещи именно под таким углом. Рассматривать их поведение в правильном свете. Когда человеком владеет страсть, он поневоле теряет над собой контроль.
Стенхэм коротко рассмеялся.
— У них рыбья кровь, и единственная доступная им страсть — это ненависть, вот что я вам скажу. И уж тем более никакие они не патриоты. Я категорически против такого определения.
— Не будем вдаваться в детали, — быстро произнес Мосс. — Я чересчур устал, чтобы спорить. Я уже собирался спать, когда позвонил портье и сказал, что пришли эти двое. Я и понятия не имел, кто они такие, и, разумеется, пришлось одеться, прежде чем принять их, а это такая морока, скажу я вам. Учитывая день, проведенный в полиции, это было уже слишком.
— Вы должны быть довольны, что я так быстро от них отделался. Теперь сможете немного поспать.
— О, такая перспектива меня очень даже радует. Но все же мне кажется, что со своей точки зрения они правы. Потом вот еще что, — лицо Мосса стало задумчивым. — Если действительно произойдут такие беспорядки, о каких они говорили, то совершенно очевидно, что нам стоит держаться подальше отсюда, если мы хотим сохранить с ними дружеские отношения.
— Дружеские отношения! — повторил Стенхэм, в упор глядя на Мосса. — А французы?
Мосс снисходительно рассмеялся.
— Полагаю, моих связей в Рабате хватит, чтобы оградить меня от любых подозрений. Вам не хуже меня известно, что французы, каковы бы они ни были, все же не дураки. Что бы я ни сделал, они прекрасно поймут, что я сделал это из тактических соображений.
— Да, но я боюсь, что у меня нет таких гарантий, — ответил Стенхэм.
— У вас? — сказал Мосс и задумался. — Нет, — произнес он наконец. — Боюсь, что у вас их действительно нет.
— Впрочем, мне они и не нужны. Пусть французы катятся ко всем чертям вместе с националистами. Все очень просто.
Мосс криво улыбнулся.
— Что ж, теперь, после того как вы так лихо со всеми разделались, скажите, что будет с нами? Есть у вас какие-нибудь соображения относительно того, куда нам деваться? Кстати, я собирался сказать вам, что Хью уехал в Танжер. Сразу после обеда.
— Что? — крикнул Стенхэм. Трудно объяснить почему, но он воспринял это как дезертирство. — Вы хотите сказать, что он вот так сразу собрал вещи и уехал? Но, насколько я помню, он всегда клялся, что им его не испугать. Ничего не понимаю.
Мосс присел на кровать и устало снял очки. Без них лицо его выглядело глубоко опечаленным.
— Дорогой Джон, — сказал он, вертя очки за дужку, — думаю, что если бы вы видели то, что довелось увидеть нам сегодня, вы бы поняли, почему Хью решил на все плюнуть. Как он сам сказал за обедом, до сих пор он считал все это игрой, и, разумеется, как игру это еще можно было терпеть. Но сегодня днем, — он умолк и медленно покачал головой, — должен признаться, я никогда не ожидал, что так близко столкнусь с жестокостью и страданием. Люди читают о таких вещах в газетах и приходят в ужас, но реальность превосходит даже самые богатые фантазии. Все дело в неожиданных деталях, в выражениях лиц, в беспомощных, еле заметных телодвижениях, бессмысленных и бессвязных словах, которые не придумаешь нарочно, но в которые приходится верить, когда сам видишь, что творится.
— Так что же вам пришлось увидеть, скажите, ради Бога? — спросил Стенхэм. Теперь, без машины Кензи, ситуация изменилась, в душе зашевелились недобрые предчувствия, хотя Стенхэм и старался убедить себя, что это нелогично.
— Да, собственно, ничего: как сотни арабов силой сгоняют в полицейский участок, швыряют на землю, избивают до полусмерти, стараясь ударить побольнее, и пытают. Да, пытают, — повторил Мосс, возвышая голос. — Это единственное подходящее слово. Когда мы говорим «пытка», обычно представляем себе нечто утонченное, неторопливое, изуверское, но, уверяю вас, это может происходить молниеносно и по-звериному жестоко. Если бы вы только увидели пол, скользкий от крови и усыпанный выбитыми зубами, то, думаю, вам было бы проще понять, почему Хью вдруг расхотелось играть в эти игры с французами. Срочно пришлось менять терминологию.
