Алекс Тарн - И возвращу тебя…
Даже зной не очень мешал — видимо, из-за близости моря. Оно находилось совсем недалеко — вот за этой апельсиновой рощей должен быть небольшой поселок, домов на пятьдесят, а за ним сразу берег. А оттуда уже до Ганей Ям не больше километра. Колька пересек рощу и остановился в недоумении. Поселка не было. Вместо аккуратных домиков с красными крышами, садами и клумбами перед Колькой расползалось омерзительное грязное пятно, свалка строительного мусора, воняющая миазмами вывороченных из земли канализационных труб. Он потряс головой. Может ли такое быть, чтобы они с Кацо не обратили внимания на эту свалку, когда проезжали тут в прошлый раз? На эти тучи мух, на запах, на ядовитый дым от сжигаемого мусора?
«Все может быть, — сказал он себе. — Ты тогда был очень напряжен, потому и не заметил. А Кацо, конечно, заметил, но не сказал. Да и почему он должен был об этом сообщать? Подумаешь, свалка…»
Колька двинулся дальше, обходя свалку. Теперь уже он торопился. К радости предстоящего свидания примешалась смутная тревога; ее нужно было рассеять, и чем скорее, тем лучше. Но тревога не рассеивалась, а наоборот, росла, как дрожжевой гриб, заслоняя собою съежившееся ощущение счастья, загораживая небо, мешая дышать. Последние сотни метров он проделал бегом. Вот дорога, ведущая к воротам Ганей Ям… надо только обогнуть вот эти деревья… в горле безумно колотилось сердце… ничего… это от жары, Коля, это от жары… Господи!.. Ну зачем ты так? Ну пожалуйста… Сделай, чтобы… я ведь никогда, никогда…
Он выбежал из-за деревьев.
Отсюда, с небольшого пригорка, поселение Ганей Ям смотрелось, как выселки рая на земле. Слоистый зной размывал очертания домов, и, казалось, красные крыши плывут в горячем воздухе, подгоняемые роскошными опахалами пальм. Яркая зелень газонов сбегала к полосе песчаного пляжа и, не потерявшись в ослепительной морской синеве, продолжала весело гнуть свою линию до самого горизонта, а уже там круто взмывала вверх, в голубое, чтобы вернуться вместе с солнечными лучами под белые стены поселения.
— Ну вот… — сказал Колька. — Ну вот.
Как-то сразу обессилев, он присел на корточки перевести дух. Вот так. Это тебе урок. Никогда не будь слишком уверенным в прочности своего счастья. Больше мира… как же, как же… Торопись взять свое, пока дают, не будь дураком. Он утер с лица пот пыльным рукавом рубашки. Ничего, дома помоемся…
Вблизи поселение выглядело совсем не так празднично, как с пригорка. От тяжелых механических ворот на въезде остались одни лишь бетонные столбы, сиротливо выставившие перед собой ржавые руки кронштейнов, как нищие на углу. Асфальт перед сторожевой будкой был по-прежнему усыпан шелухой, но никто уже не сидел на ступеньках, лениво лузгая семечки, а сама будка стояла пустой, без оконных рам; даже дверь, видимо, сняли с петель и увезли. По некогда роскошной розовой клумбе проехались то ли гусеницы танка, то ли колеса тяжелого грузовика, и теперь она напоминала развороченный взрывом живот.
Колька шел по абсолютно безлюдной улице, хрустя подошвами по битому стеклу. Несколько дней назад здесь стояли автобусы, джипы, армейские грузовики, слонялись изнывающие от безделья солдаты; теперь вокруг не было ни души, ничего, кроме хруста стеклянной крошки на раскаленном асфальте, кроме надутых ветром пластиковых пакетов, нервно перебегающих от дерева к дереву. Необитаемые дома удивленно смотрели на него черными провалами разбитых окон. Газоны уже начинали желтеть. Колька вспомнил чернявого парня в панаме… как это он сказал? — «Местные дурачки до сих пор поливают…» Теперь уже нет, не поливают. Он вспомнил также слова бульдозериста о мародерах и прибавил шагу. Надо торопиться. Ему надо домой. Домой.
Розовая дорожка и бугенвилия у входа встретили его радостно, как старого знакомого. Дверь в дом была распахнута. Войдя, Колька оставил ее открытой: а вдруг девочки в саду? По пустой гостиной гулял сквознячок, гоняя из угла в угол комок свалявшейся пыли.
— Эй! Я дома! — крикнул Колька и прислушался.
— Что ты кричишь, как в лесу? — ответил сверху Гелин голос. — Давай скорее… сейчас я закончу убирать и будем обедать…
Колька улыбнулся и пошел наверх. На площадке Гельки не было — наверное, возится в одной из девчоночьих комнатенок. Мешать ей не стоило, опасно. Она всегда ужасно недовольна, когда вертятся у нее под ногами во время уборки. Он снова улыбнулся, представив себе, как сердитая Гелька, далеко оттопырив нижнюю губу, пытается сдуть упавшую на глаза прядь волос и сердится еще больше оттого, что прядь и не думает сдуваться в сторону, а обе руки заняты тряпкой и метелкой от пыли… и как, потеряв наконец терпение, она проводит по лбу сгибом тонкого запястья и оставляет там грязную полосу.
Вики в ее комнате тоже не было. «Наверное, на кухне, — догадался Колька. — Помогает матери с обедом. Умница.» Он сел на кровать. Открытая книжка, переплетом вверх, лежала на том же самом месте — в точности, как и три дня назад. Колька взял ее в руки. Интересно, сколько она успела прочитать за это время? Жаль, что он тогда не заметил страницу… Зевнув, Колька осторожно положил книжку на стол. Усталость вдруг навалилась на него огромным медведем… но не тем, не Бухарским, а добрым, мягким, плюшевым.
Немудрено, такой недосып… Он прилег, вдохнул запах Викиной подушки, и счастье трепыхнулось внутри теплым птенцом. У двери послышался шорох. Колька поднял голову. На пороге стояла красивая рыжая кошка и выжидающе смотрела на него, слегка пошевеливая белым кончиком хвоста.
— А, Мурка… — сонно сказал он и снова опустил голову на подушку. — Хоть ты меня встречаешь… а другие, вишь, все заняты. Иди сюда, рыжая. Вздремнем, пока суд да дело.
Он похлопал ладонью по покрывалу рядом с собой. Кошка еще немного посомневалась, вспрыгнула на кровать и, покрутившись, свернулась рыжим клубком у Колькиного живота.
— Ну вот… — закрыв глаза, он погладил Мурку по пушистой спине. Кошка уютно заурчала под его ладонью. Колька улыбнулся от счастья и заснул.
Он даже не слышал грохота подъехавших бульдозеров.
август 2005 — январь 2006, Бейт-Арье.
