Грэм Джойс - Реквием
— Интифада, — откликнулся Ахмед. — Все время что-нибудь происходит.
— Но ведь как раз ведутся мирные переговоры…
— Не все поддерживают Арафата. ХАМАС, как ты знаешь, хочет сорвать переговоры.
Воздух был пропитан ощущением надвигающегося мятежа. Тень насилия опережала само насилие. Стены зданий источали страх. По сточным канавам плыли зловещие слухи.
— Аллах, неужели вы этого не чувствуете? Давайте скорее выбираться из Старого города! — умолял их Ахмед. — Тут полным-полно джиннов. Они слетелись в ожидании свежих трупов.
У Дамасских ворот араб поднял взгляд на стену и, задрожав, встал как вкопанный. Но он не сказал женщинам, что там увидел. Они уже решили, что им ни за что не удастся провести его через ворота.
Воинское подразделение промаршировало через ворота в город, заставив расступиться в стороны молодых людей, толпившихся под аркой. Поднявшаяся суматоха и протестующие крики, казалось, разрушили чары, опутавшие Ахмеда, и Тоби с Шерон удалось-таки пропихнуть его в ворота.
От ворот было всего несколько минут ходьбы до еврейского квартала Меа-Шеарим. У церкви Святого Павла они повернули. Шерон краем глаза заметила лысого человека, который входил в церковь, прижимая что-то к груди.
— Давайте поспешим, — сказала Тоби.
— Почему я это делаю? — стенал Ахмед. — Ну почему?
— Потому что ты любишь Шерон, — отвечала Тоби.
— Ты худшая из всех женщин, которых я когда-либо встречал, — сказал Ахмед.
У входа в квартал Шерон задержалась у плаката «ДОЧЕРИ ИЕРУСАЛИМА! ВСЕГДА ОДЕВАЙТЕСЬ СКРОМНО».
— Вот черт. Посмотрите, что на мне.
На ней были шорты, кончавшиеся значительно выше колен и открывавшие порядочный кусок загорелых бедер, и блузка без рукавов. Она посмотрела с надеждой на спутников, но им нечего было предложить ей. Зато Тоби была одета в широкие брюки и кофточку.
— Что может быть хуже, чем ходить здесь с палестинским лицом? — сказал Ахмед.
— Ну, например, ходить так гордо и надменно, как дочери Иерусалима, — ответила Шерон.
— Что-что?
— Не важно. Пошли, у нас нет времени, чтобы застревать тут из-за этого.
Пройдя под аркой, они вступили на территорию квартала с таким чувством, словно перед ними был дантовский ад. Они были здесь, разумеется, белыми воронами, но старались держаться с уверенностью, которой вовсе не чувствовали. Проходившие мимо хасиды с бородами, в шляпах бросали на них косые взгляды, однако вслух своих чувств не выражали. Из дверей маленького магазина вышел старик с пакетом красных яблок. Увидев Шерон, он уронил пакет, яблоки высыпались на мостовую. Это был чисто театральный жест, разыгранный в знак протеста.
— У меня здесь неподалеку живут знакомые, — сказала Тоби. — Я зайду к ним, они могут нам помочь.
— Возвращайся скорее, — отозвалась Шерон. — Без тебя мне будет совсем худо.
Тоби нырнула в один из переулков, а Шерон с Ахмедом стали медленно прогуливаться по освещенной улице. В дверях одного из домов стоял согбенный пожилой хасид с длинной белой бородой, следивший за ними ястребиным взором. Когда они поравнялись с ним, он неожиданно завопил:
— Это не Нью-Йорк! Это Йерушалаим!
— Держись ближе ко мне, — сказала Шерон.
— Сама держись ближе.
— Может, нам взяться за руки?
— Йерушалаим!
— Думаю, это плохая идея.
Поспешив отойти подальше от кричавшего им вслед старика, они повернули за угол, но сразу поняли, что этого не стоило делать. В нескольких ярдах от них сгрудилась под фонарем кучка молодых хасидов. Продолжив свой путь, они приблизились бы к парням вплотную, повернув назад, проявили бы трусость. Они пошли вперед.
Молодые люди разом повернули к ним головы. Пейсы их трепетали от негодования, в очках сверкали отблески уличных фонарей.
— Что-то много дерьма стало у нас на улицах, — бросил один из них.
Шерон проскрипела в ответ какую-то фразу на иврите — Ахмед не успел понять, что именно. Парни на миг затихли. Но когда они проходили мимо, один из парней плюнул ей под ноги и процедил:
— Шлюха.
— Не обращай внимания, — прошептал Ахмед. — О Том, где тебя носит?
Оставив позади молодых хасидов, они стали искать путь к выходу из квартала, но забрели вместо этого в тупик. Следующий переулок завел их еще дальше в глубину квартала. Они проходили мимо магазинов и враждебных групп мужчин в черном, сгрудившихся наподобие вороньих стай под тусклыми уличными фонарями. Им казалось, что в глубине пышных бород хасиды хищно щелкают зубами.
— Выведи же нас отсюда, — взмолился Ахмед.
— Я стараюсь, я стараюсь.
Они вышли на площадь. На одной из стен краской был нанесен лозунг из букв в фут высотой: «ИУДАИЗМ И СИОНИЗМ — ДВА ПРЯМО ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ ПОНЯТИЯ».
Шерон остановилась, думая, куда им идти.
— Дальше нам ничего не светит. Придется возвращаться тем же путем, каким пришли.
— Вряд ли у нас это получится, — сказал Ахмед.
Проследив за его взглядом, Шерон увидела, что за ними идет группа хасидов. Они молчали, но в своих длинных черных сюртуках и широкополых шляпах имели удивительно угрожающий вид. Все до одного носили очки, как будто это тоже была непременная часть ортодоксальной униформы. Глаза, увеличенные линзами очков, были возбуждены. Вход в другой переулок был заблокирован толпой зрителей аналогичного вида.
— Пора вступать в переговоры, — сказал Ахмед.
Кто-то выкрикнул на иврите слово «шлюха». Еще одно оскорбление, употреблявшееся по отношению к палестинцам, прозвучало в адрес Ахмеда. Затем неизвестно откуда была брошена горсть мелких камешков, застучавших по стене над их головами. Трудно было сказать, кто их бросал, — все мужчины стояли совершенно неподвижно. Но вот Шерон заметила руку, поднятую в заднем ряду, и тут же камень ударил ее по ноге. Удар был сильным и очень чувствительным. Она пошатнулась. Еще один камень просвистел в воздухе у самого лица Ахмеда.
И вот уже камни и осколки кирпичей посыпались на них дождем. Один из них поцарапал кожу на щеке Шерон. Камни стучали по стене позади них. Подняв руки, чтобы защитить голову, она увидела, что Ахмед упал на колени и, согнувшись, пытается защититься от града камней. Однако в следующий момент он вскочил, презрев опасность, и загородил Шерон своим телом.
Они упали вместе.
Но тут град камней прекратился так же внезапно, как и начался. Они услышали крики — сначала на иврите, затем на английском. Сквозь растопыренные пальцы Шерон увидела, что к ним твердыми шагами приближается высокий молодой хасид. Он что-то гневно выкрикивал, и Шерон решила, что он собирается ввязаться в драку. Однако хасид, дойдя до них, повернулся лицом к их преследователям. Шляпа свалилась с его головы в пыль. У него была густая черная борода, а на голове волосы сильно поредели, сквозь них просвечивала лысина. Лицо его покраснело от возбуждения, завитые спиралью пейсы тряслись от гнева. Он распростер руки, закрывая ими Шерон и Ахмеда, припавших к стене позади него.
— Трусы! — крикнул он своим единоверцам. — Трусы! Что вы делаете? Бросайте тогда уж камни и в меня! Найдется ли среди вас настолько безгрешный, чтобы чувствовать себя вправе швырнуть в меня камень? Хотя бы один?
Ответа не последовало, все стояли молча. Их защитник, задрав голову, издал почти нечеловеческий вопль. Затем он обернулся и сердито посмотрел на Ахмеда и Шерон. На лбу его блестел пот, глаза сверкали, как кипящая смола. Он снова повернулся к толпе:
— Неужели среди вас нет ни одного, кого Бог создал абсолютно безгрешным и дал ему право побивать других камнями? Если такой найдется, пусть бросит камень в меня! — Увидев валявшийся прут, он схватил его и остервенело начертил что-то в пыли. — Идите домой! Разойдитесь по домам и дайте пройти этим людям!
Никто не тронулся с места. Тогда разъяренный хасид ринулся к группе зрителей, и те начали расходиться. После этого он переключился на преследователей, предлагая им наброситься на него, и те тоже стали один за другим отступать.
Тут появилась Тоби и кинулась к Шерон, помогая ей подняться на ноги. Их спаситель был ее другом. У Шерон было разбито лицо и рука. Ахмед тоже не остался без ран. Молодой хасид пересек площадь, чтобы поднять свою шляпу, затем вернулся к ним.
— Не приводите их больше сюда, Тоби.
— Это я виновата, я привела их, — сказала Шерон.
— Вы еврейка, — сказал хасид. — Вы должны понимать, что эти люди как дети. Вы спровоцировали в них худшие чувства. Я сожалею об их поведении. Но не приходите больше сюда.
Он проводил их до выхода из квартала. Тоби быстро сказала ему что-то на иврите.
— Уведите их, — ответил он, снимая очки и отирая лоб белым платком. — Уведите их.
Том вошел в полумрак церкви и закрыл за собой дверь. В просторном помещении горело множество свечей. Прихожане опускали свои пожертвования в кружки и произносили быстрым шепотом молитвы. «Лживые молитвы, — подумал Том. — Каждая из свечей лжет».
