Игорь Симонов - Год маркетолога
Когда они были совсем маленькими, играть с ними в футбол было легко и забавно, но с тех пор многое изменилось. Я уже не мог играть против двоих на газоне даже в двадцать метров, поэтому мы договорились играть по очереди один на один с одним вратарем до трех голов. К своему стыду я проиграл оба матча.
– Вы здорово научились играть, – сказал я по-английски.
– Говори с ними по-русски, – крикнул отец.
Солнце уже село, подул холодный ветер, и мы вошли в дом. «По-русски тяжело говорить?» – спросил я младшего Никиту, и он, смешно сморщив нос, сказал с непередаваемым акцентом: «Не очень».
– А я думаю, что очень, – поддразнил я его, поднимаясь с ними по лестнице наверх, где были три спальни – мальчиков и отца с Тессой. Наверху еще был кабинет отца. Внизу кроме кухни и гостиной была маленькая гостевая комната, в которой меня разместили. Комнаты братьев были обычными комнатами подростков с компьютерами, плакатами и беспорядком. Разница была, наверное, в книгах: в комнате Андрея я обнаружил даже стихи Пушкина на русском языке.
– Ты правда это читаешь? – искренне удивился я.
– Немного, – ответил он, снимая потную футболку.
– И что-нибудь знаешь наизусть?
– Изусть? – переспросил он смущенно.
– By heart.
– Yes, sure, конечно, извини, – он еще больше смутился.
– Почитаешь потом?
– Да, если хочешь.
– Не надо by heart, можно просто так, я очень хочу послушать, как ты читаешь.
– И я, – в комнате появился Никита в банном халате.
– И ты, – я обнял его. – Вы оба очень клевые, I mean you are cool. Все, я пошел вниз. Тоже приму душ, и мы с папой пойдем ужинать.
– Я знаю этот ресторан, – сказал Никита, – папа всегда заказывает там стейк по-флорентийски. Он такой вкусный. В Штатах такого мяса нет.
– Да ладно, – сказал я, – я думаю, в Америке есть все.
– Ну да, – согласился он быстро, – просто так папа говорит.
По пути в ресторан отец сказал, что, несмотря на все ориентиры, в первый раз искал дорогу целую ночь, но так и не нашел. Пришлось на следующий день искать засветло. Я пересказал ему разговор с братьями. Он кивнул, соглашаясь заранее с теми выводами, которые я не сделал.
– Да, им сейчас трудно. Им все это кажется провинцией. Но Тесса все понимает правильно. Я думаю, мы справимся.
– А как у тебя с деньгами, если можно это спрашивать. Как ты все это себе представляешь?
– Ты хочешь взять в долг? – он улыбнулся в мою сторону.
– Нет. Пока нет. Скажешь?
– Да. Как ни странно, деньги – это самое простое. Мы продали все там и купили дом здесь. При нынешнем уровне потребления и при том, что дети растут и так далее, того, что у меня сейчас есть, хватит лет на пять, это если я не найду работу и ничего не напечатаю.
– Пять лет – это совсем немного.
– Да, ты прав, но Тесса после смерти матери вполне обеспечена, не знаю точно, но думаю, у нее около трех миллионов. Долларов. Я посоветовал в долларах оставить по минимуму. Потом она готова работать.
– Кем? – я не смог сдержать удивления. – Она ведь никогда не работала.
– Да, не работала, но знает три языка плюс немного русский. Я думаю, в гостиничном бизнесе или магазине, почему нет.
– Ты это серьезно?
– Вполне.
– Она готова работать продавщицей?
– Да. Что тебя удивляет? Это не престижно? Брось, Костя, это все ваши комплексы. Здесь к этому другое отношение. Просто работа.
– Не хочу спорить, но думаю, ты не прав. Это может для тебя не иметь значения и даже для нее, но для ребят, когда они будут учиться в университете, точно будет иметь значение, чьи они дети – профессора истории или продавщицы обувного магазина.
– Я тоже не хочу спорить. Все это будет лет через пять, и никто не знает, что будет иметь значение через пять лет. Может быть, будут иметь значение запасы питьевой воды. Это шутка. Мы приехали.
Я и так понял, что мы приехали. Последние метров пятьсот узкая темная дорога вела к старой крепости или замку, четко прорисованному на фоне темного неба. Мы остановились на площадке между крепостной башней и мрачным одноэтажным зданием со слегка подсвеченной входной дверью. На площадке было еще две машины.
– Сейчас ты отведаешь самого вкусного в своей жизни мяса, – сказал отец, подчеркивая, таким образом, важность момента.
Не буду обсуждать качество пищи, и впрямь превосходной, скажу только, что все вместе: еда, вино, атмосфера, невероятно почтительное отношение всех причастных к dottore и его сыну – три человека по очереди подошли поздороваться и спросить, как дела, – добавило отцу благодушия, и он перестал изображать угрюмого предсказателя, а с интересом выслушал полную версию моей жизни за последний год. Я рассказал ему все, даже про деньги, которые взял у Андрея. Именно на этих деньгах мы и закончили первую бутылку Valpolichello и заказали вторую.
– Ты хочешь, чтобы я как-то это прокомментировал? – спросил отец, впитывая хрустящей корочкой хлеба соус с тарелки.
– Не знаю. Да, наверное, хочу.
– Тогда я буду говорить откровенно. Твоя жена мне не нравилась. Твоя работа тоже. Как ни странно, но твой бывший начальник действительно сделал благое дело. Даже два. История с девушкой из Англии звучит очень красиво, но правда в том, что это могла быть твоя единственная девушка, а могла быть одна из многочисленных историй, которые еще будут в твоей жизни. О некоторых ты будешь вспоминать с теплотой, некоторых будешь стыдиться – нет, не девушек – своего поведения. И как это ни печально прозвучит, но к главной девушке своей жизни ты еще просто не готов. Ты не узнал бы ее, даже если бы встретил. Тебе сейчас тридцать шесть. Много лет назад, когда мне было тридцать шесть, одна знакомая сказала, что это не возраст и весь кризис среднего возраста придумали психоаналитики. Тогда я не поверил ей, а сейчас скажу, она права. У каждого в жизни есть свой звездный час, только звезды эти находятся на разной высоте. Кто-то прыгнул на мировой рекорд и стал олимпийским чемпионом в двадцать, а потом всю жизнь идет вниз, кто-то сделал открытие и получил Нобелевскую премию в шестьдесят, кто-то в сорок пять получил или купил первую в жизни собственную квартиру, и для него это не менее важно, чем Нобелевская премия. Это если мерить жизнь ее внешними проявлениями. У каждого свой путь. Твой где-то за поворотом, который ты не можешь пока найти. Думаю, что найдешь, а может, и нет. Мне не понравилось, что ты взял деньги. Я бы не взял, но, наверное, у вас там, в России, это в порядке вещей. Старайся больше так не делать. Сколько у тебя сейчас? – неожиданно спросил он.
– Почти полмиллиона евро.
– И никаких обязательств.
– Никаких. Представляешь, я еще целый год могу бесплатной рабочей машиной пользоваться. Потом придется покупать.
– Ты счастливый человек, Костя, просто ты пока этого не понимаешь. Ты молод, здоров, умен, независим. Не пропусти свой поворот, когда встретишь. За тебя.
Мы успели сделать по глотку, когда в ресторан вошла компания африканцев, человек пять или шесть, все мужчины, сильные, крупные, некрикливые. Хозяин вышел им навстречу и поприветствовал так же тепло, как и нас. Наверное, среди них был свой dottore, к которому хозяин испытывал особое уважение.
– Вот оно – будущее Европы, – мрачно проводил их отец взглядом. – Во Франции арабы, здесь черные, у вас там кто?
– У нас таджики.
– Что, чувствуется уже?
– Да, последние два-три года чувствуется.
– Сначала они приезжают, готовые выполнять любую черную работу, потом начинают быстро организовываться и плодиться. Проходит несколько лет, и ты первый раз видишь их в ресторане, куда привык ходить ужинать. Пройдет еще несколько лет, и этот ресторан будет принадлежать им.
– Откуда они здесь?
– С юга, через Сицилию, там они уже подмяли местных бандитов и целые города контролируют. Закат Европы, одним словом.
– Тогда почему ты здесь?
– Я уже говорил тебе, это лучший выбор из худших вариантов. А потом, перефразируя известного автора “There is no country for old men”[58], еще фильм такой есть. Смотрел?
– Да, но думаю, что только сейчас начал понимать, о чем идет речь. Я смотрю, ты в своей Америке прямо расистом стал.
– Нет, – усмехнулся отец и повернулся в сторону вновь прибывших, которые вели себя вполне спокойно и уверенно, – я не стал расистом, просто у меня в отличие от европейцев и белых американцев нет комплекса вины за многолетнее угнетение чернокожих, индейцев, паков и так далее. Я им ничего не должен, поэтому способен воспринимать их такими, какие они есть.
В результате вторая бутылка вина пошла намного хуже первой. Разговор сбился отчасти еще и потому, что нам уже нечего особенно был друг другу сказать. Я понимал: когда отец говорил «нет места для стариков», он имел в виду не только возраст, а может быть, и вообще не возраст, и беспокоился он не столько за себя, сколько за братьев, за меня, за Тессу. Он готов был защищать нас, как мог, сколько хватит сил, и страшился того, что будет потом, когда не будет ни сил, ни его самого.
