Тадеуш Бреза - Стены Иерихона
Она не поняла и полезла дальше.
- Даже на большее, на пост. - Она очень серьезно сообщила ему о такой перспективе.
И тут Костопольский вдруг обратился к Ельскому.
- Что с паспортом? - спросил он и зло посмотрел прямо в глаза Ельскому, скривил губы, словно улыбался, процедил сквозь зубы: - Мне надо немного проветриться, отдохнуть, раз уж я получил от вас, Кристина, такое обещание.
Ельский смутился, он еще не принял решения, но теперь уже поздно хитрить. Костопольскому не нужен обычный паспорт, который Ельский совал ему в руки. Ему хотелось дипломатический. На каком основании?
- Вы позабыли, - и в голосе его прозвучал упрек.
Он хорошо знал, что это не так. Нелегко позабыть Костопольского, который подбивает на злоупотребление. Зачем он ему открылся! Ельский пытался еще хотя бы на секунду оттянуть ответ. Как неделю назад. Тем самым он укреплял у бывшего министра уверенность в том. что что-то удастся сделать.
- Позабыл! - вмешалась Кристина и, негодуя на подобную рассеянность, надула губы: - Как же можно.
Ельский чувствовал, что сейчас ему, во всяком случае, никак нельзя возвращаться к существу дела. И вообще иначе, кроме как с глазу на глаз с Костопольским. Почему же он сразу его не отшил? Когда только спустя какое-то время говорят "нет", то уже в этом есть частичка обещания. Что-то, позволяющее надеяться. Теперь он расплачивался за свою мягкотелость и услужливость.
- У меня были кое-какие трудности! - начал Ельский.
Но Костопольский преградил путь всем подробностям. Боже милостивый, он еще, пожалуй, скажет, что они связаны с его особой.
- Меняют форму печати, чиновник, ставящий подпись, заболел, бланки кончились! - он пренебрежительно махнул рукой.
И не спускал с Ельского своих цепких глаз, не позволяя ему проронить и слова.
- Загляните ко мне завтра, - предложил он, потом задумался, жестом попросив помолчать, делая вид, что вспоминает, свободен ли, а ведь ради этого паспорта он бы все бросил. Свободен! И Костопольский повторил: - До десяти я не выйду из дому.
Ельский старался сократить поездки в город. Попытался договориться о встрече до работы.
- Отлично! - сказал он. - Ничего, если в половине девятого?
Костопольский пожал плечами. Любезно договаривается о часе, когда придет отказывать! Он разозлился. Как бы не так, его всего трясло от ярости. Подмажу, а заставлю! Он презрительно посмотрел на Ельского, словно сопротивление, которое тот оказывал, говорило о низости его натуры.
- А помимо того у вас никаких трудностей нет? Точно нет? С самим собой?! - спросил он неприязненным тоном, в котором слышались какие-то намеки, угрозы, предостережения. И добавил: - Во всяком случае, до отъезда вы можете располагать мной.
Костопольский ушел. Ельский вдруг почувствовал себя брошенным. Так бывает с каждым при соприкосновении со злом.
Своим собственным или чужим. Оно вызывает ощущение одиночества. Костопольский был для него великим человеком, и смотреть, как он совершенно сознательно идет на злоупотребление! Упал, а теперь разваливается на куски. Кристина ничего не поняла. Женщина не чувствует величия в чужом мужчине, она видит его только в -своем. А может, от непосвященной и нельзя требовать, чтобы она разобралась в смысле сказанного Костопольским, который обещал взятку и шантажировал. Ей надо простить, что она не возмущена. Ельский снова возвращается в мыслях к бывшему министру. Ну что ж! Он хочет удрать отсюда.
Кто улепетывает, тот должен сжаться в комок. Достаточно ли это для объяснения того, что он не сумел сохранить своего лица?
- Идем? - торопила Кристина Ельского. - Остаемся?
А он не двигался с места. Все еще был под впечатлением разговора с Костопольским. Он пытался положить себе торт, но кусок то и дело сваливался с вилочки. Ельский повторил эту операцию несколько раз. И каждый раз рот его, который он машинально открывал, так и закрывался ни с чем.
- Я так рассчитывал на этот вечер с вами!
- И ничего? - рассмеялась она.
Он возмутился. Мужчина, если уж ему нечего сказать, молчит, женщина-смеется. Ну и что? Почему это так его задевает? Он не женщина, не отвечает за них. Какие есть, такие и есть. Вот на чем ему надо успокоиться! Быть с той, которую он выбрал. Разве это не наслаждение? Очень хорошо. Но быть, подумал он, недостаточно. Нужно так изменить ее, чтобы стало возможным общее счастье. Он погрузился в свои мысли. Что, в конце концов, для него Кристина? Мысль, которая приходит в голову чаще других. А когда она рядом и перестает быть мыслью, что она приносит ему с собой? Радость, нежно ласкающую сердце, но такая она легкая, что ее уносит самый слабенький ветерок. И сегодня так?
- Всякий раз, как я вас вижу, я волнуюсь, словно в первый раз, словно он должен быть и последним!
Она недоверчиво отнеслась к его словам.
- Откуда это? - спросила. - Из какой-нибудь книги?
Он обиделся, но тут же и сам усомнился, его ли это слова.
- Я так чувствую. Вы помните, как мы познакомились?
Кристина ответила:
- А как же! Мы всегда вспоминаем этот день.
Однако, будь они действительно так уверены в настоящем, они не призывали бы тот день в свидетели. Все, что произошло потом, было неудачным его порождением. Ельский так и остался в плену первой встречи. Как она его слушала! Неужели же у него тогда даже не промелькнула мысль, что та прекрасная встреча никогда больше не повторится. И что же? Необычность Ельского потускнела, словно соблазненное целомудрие. Он перестал возбуждать в Кристине пылкое волнение. Просто вошел в ее повседневную жизнь. В их отношениях мучила его еще какая-то покорность.
Тогда, в тот вечер, ничего подобного в нем не было.
- Я сразу разобралась в вас, да? - Восхищение, которым она тогда одарила его, Кристина сейчас перенесла на себя.
Она часто напоминала ему о том, что, когда она вошла в конференц-зал министерства, где все для нее казалось таким чужим, только одно тронуло ее, пробудив доверие: выражение его лица. Остальные, ну что за люди! Министр, общественные деятели, журналисты! Министр знакомил собравшихся с идеей какого-то пропагандистского ведомства, которое он намеревался создать. Кристина закрыла глаза. Фигура министра с унылым лицом огромной летучей мыши возникала перед ней, она слышала его притворно интеллигентный и гладкий голос, который то и дело проваливался или соскальзывал в свое недавнее прошлое, проведенное его хозяином между караульной будкой и солдатской столовой. Министр построил свою речь на одной метафоре, а вместе с тем и обещании, что он пойдет за лучом этой пропаганды. И перечислил, куда. Он уже был в бедной комнатенке, на чердаке, в клубе. Все дальше и дальше. Он так разогнался, что никак нс мог остановиться, то и дело заглядывая в бумажку, куда еще идти. До самых границ Речи Посполитой! И показал рукой в угол зала.
- Я посмотрела туда, - так рисовался этот момент в рассказе Кристины, а там сидел кто-то, похожий, наконец-то, на человека. Это вы!
И она развела руки, склоняясь перед Ельским в легком поклоне.
Ельский нс имел прямого отношения к организующемуся недомстпу, стоял в сторонке, хотел улизнуть, как только министр кончит Он собирался в кино, но речь затянулась, он опаздывал и остаися. Коплсга попросил его минутку побыть у столика с пропагандистгкими изданиями министерства. Кристине он понравился Так началось их знакомство.
- Помню, как восхитило меня ваше воздушное платье, - сказал Ельскяи, -Вы сразу же открыли, наверное, с пяток брошюр, держали их рядом, сравнивая иллюстрации и 1щфры. И ваши пальцы, широко расставленные, словно вы брали аккорд. В шелесте страниц, в мелькании картинок, в том, как вы склонялись над каждой следующей книжонкой, вы бьиш прямо-таки воплощением пылкости, а для меня впервые ясным ощущением, что одно дело-нерпы, которые я ненавижу, и совсем другое-трепет, которым с той поры я объят.
Она старалась не отставать от него в культе того вечера, когда они познакомились. Она шла за ним по пятам, от ощущения к ощущению, сквозь сонмище мгновений, которых в воспоминаниях стало куда больше, чем бьто на самом деле, и чувствовала себя очень щедрой. Тот день переполнял ее какой-то торжественностью и умилением.
- О! Безбожник растроган своим первым причастием, - простонал Ельский.
Она пропускала мимо ушей подобного рода колкости. Но зато воскликнула:
- Всего за час вы сказали мне больше мудрых вещей, чем я слышала за всю свою жизнь.
Однажды он попробовал вытянуть из нее, говорил ли он и потом так же. Она ответила:
- О да! Потом некоторые из них вы повторяли.
- Что же это такое, - воскликнул он, - значит, для вас человек только однажды может стать откровением. А после уж и ничем.
Кристина пообещала:
- Я непременно и обычные ваши слова полюблю когданибудь так же, как и те, первые.
