Владимир Некляев - Лабух
И зачем Феликсу связываться со мной через бомжа? Мог бы сам позвонить…
Впрочем, видимо, не мог… Никто не хочет в последнее время со мной по телефону разговаривать.
Мы были когда–то с Феликсом друзьями настоящими — не по гульбе да пьянкам… Хоть он и с Крабичем дружил тоже. Ростика знал…
— Так его не арестовали?
— Нет, мы спрятали. Он человек. У-у, человек какой!.. Хотя такой же американец, как и я.
Подловят меня с американским шпионом там, где бомжи его спрятали, и так прижмут, что ни в какую сторону не дернусь. И думать забуду брыкаться, в оглобли бить…
— Человек, как вы?.. Что ж вы с Лупехой следователю меня сдали?
— А кто бы не сдал? Если б пригрозили, что посадят? Хоть за пистолет… И откуда мы знали: вы, не вы?.. Готовы были все подтвердить, что бы там следователь ни выдумал. Лишь бы на нарах не париться. Сам на них никто не полезет… Что, не так?
Оно так… Нары — не полок.
— А пистолет вы куда засунули?
— Шуба Лидии Павловны в прихожей висела… Кто летом шубы носит? Мы подкладку сверху надорвали и за подкладку бросили… И на виду — и не догадаешься.
— Кто–то же догадался?
Фикусолюб вздохнул виновато:
— Ну да…
— Говорил я вам, чтобы занесли в милицию?.. И не было бы ничего.
На это Алексей Викторович вроде бы и не возразил, но и не согласился:
— Все равно что–то было бы.
Похоже на то…
Если записка — не подделка, что–то Феликсу от меня нужно. Через пятнадцать лет. Сколько времени ни проходит, а человеку от человека все что–то нужно и нужно.
А мне от Феликса — что?.. То, для чего Панок к нему посылал?.. Я и попытки никакой, чтобы встретиться с Феликсом, не сделал, боясь, что с моей помощью его найдут, — и на тебе…
Не путь, а судьба.
— Идти далеко?
— Ехать. Не бойтесь, все промозговали. У американца — голова. Не пьет только, а так — голова.
Феликс, сколько я знал его, действительно не пил. И придумать этого никто не мог.
— Нечего мне бояться… Лискиной также пригрозили?
— За «профессоршу» мы не в ответе, — отмахнулся фикусолюб и спросил с величайшим недоумением, когда мы уже выходили. — И как это вы полезли на гору такую?..
XVI
Во дворе, оглядываясь по сторонам, прогуливался асимметричный — Тихон Михайлович Лупеха. Делая вид, будто оказался здесь случайным прохожим, он двинулся со двора на улицу, и вдвоем — асимметричный чуть впереди, фикусолюб сзади — они провели меня к «Москвичу» — пикапчику, за рулем которого сидел еще один мой недавний знакомый: мужичок в кепке–аэродроме. Это уж, пожалуй, слишком, чтобы выглядеть просто совпадением… Вокруг меня собирался круг новых друзей.
Подождав, пока я сяду в кабину, фикусолюб с асимметричным залезли в кузов пикапчика. Выбьет из них пыль по дороге. Стеклянные разбились бы…
— За фикусом едем? — подмигнул мужичок, протягивая руку и трогая с места. — Меня Амедом зовут, я татарин.
Сейчас я сразу вдвое больше узнал о нем, чем в тот раз. Так и должно быть между друзьями.
— А кепка под кавказца… — и тут меня прошибло: чеченец! Для Зои что татарин, что чеченец, который возле Ли — Ли крутится… — когда та Зоя на тех югах была!
И бомжи… Ли — Ли так и говорила: мы с бомжами Феликса отбили… Это же те самые! — какие еще бомжи могли на похоронах Игоря Львовича быть?..
Ё-моё… И чтобы с такими друзьями Панок не знал, где Феликс?..
Амед приподнял кепку.
— Дружба народов. Песня была, помните: де–ти раз–ных на–ро–дов… У меня пятеро детей — и все разные.
— Что значит разные?..
— Мальчики, девочки. Еще жена, а квартиру дали трехкомнатную. Я и поменял ее на дом на окраине. Там земля, цветы. На цветах и живу. В конкуренции с нашими голландцами.
— С голландцами какими?..
— Нашими. У нас давно уже никто свои цветы не выращивает. Пот, работа. Из Голландии прут. Там купил — здесь продал. А голландские цветы без запаха! Что такое цветок без запаха? Название одно — хоть роза, хоть тюльпан… Как–то еду, а Тихон с Алексеем их таскают, разгружают. Вы что, спрашиваю, разгружаете? Понюхайте, они же не пахнут! Мужики понюхали — и плюнули. Ну, если так, то я к себе их забрал. В теплицах помогают, по хозяйству. На базар их не ставлю, живые деньги нутро им жгут. На пару бутылок наторгуют — и уже им не можется. Хоп — и в магазин. Бросают все и бегут. И в тот день сбежали, когда я ваш фикус забирал. Искал их как раз, а тут вы с фикусом. Потом они возвращаются с американцем, а он вашим другом давним оказывается. Тесный мир, правда?..
— Тесноватый… Зачем тебе американец сдался?
— Как зачем? Дружба народов…
Из города мы выбрались по Слуцкому шоссе и, проехав Лошицкий парк, свернули на почти сельскую улицу, в самом конце которой, отделенный от соседей полем с теплицами, стоял за каменной оградой дом Амеда. Двухэтажный, с флигелем и мансардой, на которую вела снаружи винтовая лестница. Внутри двора — просторная беседка и, как и теплицы, стеклянной крышей прикрытый бассейн, обставленный фикусами.
Невзрачный пикапчик, из которого вылезли и молча подались во флигель фикусолюб с асимметричным, никак не соответствовал хозяину таких владений… Хитрый татарин. «На цветах живу…»
— Море… пальмы… — потянулся, засидевшись в машине, Амед. — Я с женой, еще невестой, был однажды в Сухуми, полюбил море с пальмами… Здесь не растут. Свой фикус узнаете?
Я не то что фикус, я Феликса не сразу узнал… Он спускался по лестнице с мансарды и был больше похож на бомжа, чем сами бомжи. Куда больше! В диковато–желтой, с обезьяной на пальме, майке, засаленных спортивных штанах, рваных сандалиях… Настолько похожий на бомжа, будто всамделешний американский шпион.
Мы обнялись, что–то во мне встрепенулось в глубине, вознамерилось защемить — и не защемило. То ли из–за неожиданного вида Феликса, то ли из–за времени, которое прошло — у каждого со своей музыкой.
С пустотой.
А Феликса, я почувствовал, поддавило… И не моими объятьями.
Когда–то была у нас общая мелодия… Лет двадцать назад, чуть больше… Ее звали Нелли — и она погибла. Случайно погибла, но Феликс считал, что по его вине.
Видно, это в нем и защемило — он за спиной моей даже слезу смахнул… Мне неловко стало столбенеть под слезой, и я спросил не очень удачно — да как при такой встрече удачно спросишь:
— Американские сантименты?
— Лабух ты… — все еще обнимая, шепнул мне на ухо Феликс, потащил к беседке и, не стерпев, выдохнул мелодию, которую я угадал. — Нелли…
У меня была одноклассница, Нелли — школьная, детская любовь. Она поступила в политехнический, где учился Феликс, и свела меня с ним… Намеренно свела, чтобы показать, что он у нее есть, потому что я познакомил ее с Ниной. Это было перед Новым годом, который мы компанией собирались встретить на даче профессора Румаса в Крыжовке. У профессора прихоть имелась такая: на Новый год давать ключи от дачи студентам. Вроде как подарок от Деда — Мороза… Нелли с Феликсом напросились в нашу компанию, мы поехали ввосьмером, на двух машинах, а по дороге Нелли и Феликс разругались. Он психанул, на ходу выпрыгнул — и ничего с ним не стряслось. Скользнул по наледи — и в снег. Его уговорили, успокоили, но в первую машину, где ехал с Нелли, он не сел, втиснулся к нам, во вторую. А километра через три с проселка на дорогу выскочил трактор с прицепом. Как раз под первую машину…
«Если бы Феликс не выбросился, если бы мы не остановились…» — промелькнуло во мне, как только смог я о чем–то подумать… Стоя над тем, что осталось от Нелли, мы жутко — в землю — молчали. Молчать можно в небо, а мы молчали в землю, пока Нина не сказала: «Это из–за нас…» Она тихо–тихо, мне одному сказала, а Феликс пошатнулся и, чтобы не упасть, вцепился, сдавил меня объятьями — и сжимал, сжимал, сжимал… Это были единственные в нашей жизни мужские объятия, если не считать нынешних.
— Я ездил туда, под Крыжовку, — отпустил меня и усадил за стол в беседке Феликс. — И на кладбище… Так нахлынуло… Знаешь, что представил?
— Шашлык–машлык? — окликнул со двора Амед.
— Или татарчик? — спросил Феликс, я пожал плечами. — Сырое мясо со специями, ты ел?..
— И шашлык, и татарчик, — идя в дом, решил проблему Амед. — Дружба народов.
Феликс помолчал вслед Амеду, и я сказал:
— Рад, что увиделись.
— И я рад. Понимаешь, не проходит… Я там вдруг представил, будто я — Нелли, а Нелли — я. И это она приехала ко мне под Крыжовку, пришла на кладбище… Как думаешь, она пришла бы?
Его донимало свое… Я не знал, что ответить. Когда ехал сюда, совсем про другое думал.
— Не пришла бы, — самому себе за меня ответил Феликс и опять спросил: — И знаешь, почему? — и опять ответил сам себе: — Потому что тогда, когда увидел ее мертвой, первое, что меня прожгло: я мог быть на ее месте! Она могла выйти, а я — остаться!.. Не ее пожалел, а собой осчастливился, понимаешь?..
