Андрей Иванов - Путешествие Ханумана на Лолланд
Никто из нас в это не верил тоже; никто не верил, что продержится в Фарсетрупе так долго. Да никто и не хотел в это верить! Никто не хотел сидеть в этой дыре целый год! Никто не хотел видеть Амбруаза снова, чего бы то ни стоило! Пусть он даже купил бы все дерьмо, которые мы насрали бы за год! Даже по самой фантастической цене! Все равно никто не хотел его видеть! Все хотели бежать, все тайно завидовали тому, что он уходит, все тоже хотели уйти… Кто куда… Потапов бредил Канадой. Дурачков — Австралией. Хануман рвался в Голландию, но мы не успели. Грузовик уехал прежде чем мы успели развести Амбруаза. Хануману пообещали, что сделают паспорта за пять месяцев. Попросили деньги вперед. Он дал половину. Сказал, что будет ждать, когда голландцы опять снарядятся ехать. Через пять месяцев Хануман обещал заплатить оставшуюся половину. Я сказал, что за меня может не волноваться. За меня он может и не платить. Я как-нибудь перебьюсь. Я был согласен идти пешком. Пока ему сделают паспорта, я дойду до Германии. А оттуда рукой подать. Мне все равно, сказал я, готов идти куда угодно, лишь бы куда-то идти, и как можно дальше отсюда. Хануман посмеялся над моими словами. Сказал, что он чувствует себя неловко, за то что за меня взнос не сделал. Я его опять успокоил. Он потупил нос в стакан и сказал, что мы обязательно и для меня заработаем деньги на паспорт. Можно, мол, заняться контрабандой в Германию, раз уж я собираюсь в Германию. Я призадумался. Хануман сказал, что тут как раз есть один афганец, который собирается в Германию. Шах-Махмуд… Я еще крепче задумался.
Посовещавшись недолго (минут двадцать), мы встали, собрались и пошли в Германию.
6
Шах-Махмуд долго жил в России. Это сказалось на нем очень дурно, это его испортило. У него было три высших образования, и все российские, и все липовые, как я думал. Одно из них медицинское; это уж точно было липовым, потому что он не знал элементарных вещей: не знал, например, в чем разница между физиологией и анатомией; думал, что это одно и тоже! Он также думал, что анаболик и антисептик тоже одно и то же. Лечил своего ребенка аспирином от всех болезней. Впрочем, даже тут он часто путался: он говорил то аспирин, то анальгин. Впрочем, ребенок был не его; может, и жена, с которой он проживал в кэмпе, которая проживала чуть ли не с каждым желавшим с ней попроживать, была не его. Она была с Украины, пила как мужик, голос у нее был хриплый, у нее были огромные сильные руки, которыми она постоянно мяла тесто или фарш; одевалась она всегда в одно и то же; говорила с «хэ» и «шо» и была распространителем заразы. Зараза, которую она распространяла, это была дюжина книг Марининой, которые расползлись моментально по всем русскоязычным (даже грузинские и армянские женщины читали, я сам видел), а так же видео- и аудиокассеты, со всеми новогодними огоньками, фильмами вроде «Брат», «Ширли-Мырли», «С легким паром», «О бедном гусаре»… Из-за нее почти в каждом билдинге орала Буланова, надрывались Иванушки, Стрелки, Блестящие, Золотинки, Конфетти и подобное. Нестерпимо хотелось бежать, и бежать без оглядки!
Шах-Махмуд когда въехал, первым делом увешал всю комнату коврами. Говорил, что без ковров жить не может. Комната без ковра — все равно что тюрьма! Но даже в тюрьмах у них есть ковры! Уж кто-кто, а он знает! Он во всех тюрьмах побывал! Разумеется, он нагло врал. Потому что по нему было видно, что всю жизнь он как сыр в масле катался, и все никак не мог остановиться, все катался да перекатывался, из страны в страну, от женщины под бок к другой бабе, и все не был доволен. Ругал Данию: народ и климат. Находил какую-то связь, зависимость первого от второго. Много говорил о коврах: у них в Кабуле, на главной рыночной улице выстилают ковры прямо на дороге. Чтобы по ним ходили люди и ездили машины, чтобы пыль впитывалась волокнами. Он еще, оказывается, и знатоком технологий текстильного производства ковровых изделий был! Ковры должны в пыли валяться, от этого они якобы становятся лучше. Ну-ну… Прямо как в поговорке: не поваляешь — не постелешь!
Стелил он мягко, кормил всякими байками, говорил о русских женщинах: они такие легко на все идущие, на все согласные, не то что датские; датчанка-то в ноздрю кольцо вставила, сигарету закурила, а что толку-то? О женщинах и коврах он говорил почти одинаково: не поваляешь — не…
Он шел в Германию, чтобы оттуда уйти в Голландию. Я тут же предложил Хануману идти с ним до конца, но тот вдруг сказал, что без паспорта не за чем идти в Голландию. Я выпучил на него глаза. А он зашипел на меня: «Я уже заплатил за паспорт, уже взнос сделал…» У него были сумасшедшие глаза от обиды. Я не понимал, что его больше держит на этом свете: тяга к перемещению в пространстве или желание обладать документом, который позволял бы законно или полузаконно пересекать границы. Шах-Махмуд не дал нам поспорить как следует. Хотя у меня горело. Я жаждал потрясти Ханумана, расспросить его о том, что для него важнее: бумажка, взнос за которую он сделал, чтобы потом в грузовике ехать в Голландию, или сама Голландия, без каких либо взносов. Я готов был двинуть в Амстер немедленно. Мне не надо было даже для этого думать. Я ничего за спиной не оставил, чтобы возвращаться. Я готов был ехать. Меня вдруг взбесил Хануман своей кислой миной. Он скорчил такую рыбью физиономию, точно у него стухло что-то внутри. Он не думал, что следует двигать в Голландию. Я внутри закипел. Как это так! Он собирался в Голландию, а тут он идет в Германию, со мной как бы за компанию, попить шнапсу, что ли? Вместо того, чтобы с афганцем сразу дернуть в Голландию! Как это так?! Я потянулся закурить. Но мы сидели в некурящем. К тому же вокруг было много порядочных пассажиров. Не стоило громко спорить. Но я кипел. Паузу заполнял Шах-Махмуд. Он все плел какие-то басни. Рассказывал, что в Германии у него квартира. Я подумал: и в той квартире, наверное, другая жена, если не несколько. В Германии, оказывается, уже лет семь назад ему дали статус беженца, он получил вожделенное убежище, и социал капал на счет. Но этого ему было мало! Поэтому он ушел в Данию, чтобы получать там покет-мани. Очень удобно! В Германии в банке капает социал! А он в это время в Дании получает азулянтские карманные деньги! Слезы, конечно, но копейка рубль бережет! И пока установят, что он получил статус беженца в Германии, пока по пальчикам пробьют, кто он такой на самом деле, он две тысячи датских в месяц кладет в свой карман! Хорошие деньги! Тем более, что он их почти не тратил! Так как жил на деньги своей мифической украинской жены, которая и обстирывала его, и готовила ему, и полный сервис: все в одном лице, как Шива! Он уже успел съездить в Норвегию и Швецию, там тоже отхватил немалый кусочек, положил на счет. Теперь пойдет в другом направлении, в Голландию. Поживет с полгодика там, снова кое-что отложит на счет. Да заодно и мир посмотрел.
Говорил он всю дорогу, понизив голос, стараясь не привлекать к нам внимания, но говорил настойчиво, настойчиво и постоянно, просто не затыкаясь: в Норвегии скучно, заслали его на север! На самый север! На край Земли! Где льды не тают даже летом! Солнце по ночам светит! Пингвины по улицам ходят! Морские котики ползают! Что за земля! Что за люди! Все сонные! Тупые! Ленивые! А пингвины там у них приравнены к гражданам! Занесены в регистр! Снабжены электронным чипом! У них, наверное, даже паспорта есть! Во всяком случае, поставлен на учет каждый, это точно! О них заботятся лучше, чем о людях! В Красной книге все-таки! Это тебе не в Красном Кресте!
Мы с Хануманом зевнули до неприличия одновременно, а тот продолжал: «Конечно, и в регистре, и всюду они прописаны! Как в Германии, знаете, каждая собака тоже поставлена на учет! В каждую собаку не то что вживлены чипы, но даже по собачьему дерьму полицейский на улице может определить, чьей собаке дерьмо принадлежит! И хозяину потом присылают штраф! За собаку! Как за машину, как за стоянку, понимаете? Не верите? Как! Это же просто! Собак кормят таким особым кормом, который при прохождении сквозь желудок и кишку собаки приобретает электрический заряд, свойственный только данной собаке! И когда дерьмо вываливается, оно посылает сигнал! И каждая собака свой сигнал имеет! Перепутать невозможно! Поэтому и дворнику, который собачье дерьмо собирает, легко это дерьмо собирать, так как у него специальный прибор имеется! Он его только включит, да едет себе на машинке, зевает, а прибор уловит сигнал, замигает, дворник остановится, дерьмо заберет, но при этом определит, чья собака, имя-адрес-порода, все в его аппарате высветится! И потом только шлют по интернету штраф хозяину! Вот так! А в Норвегии до этого еще не додумались! Но пингвины у них уже ходят по улицам! Да, сам видел! Они у них там, надо сказать, совсем, как люди! Это не собаки! Что ты! Пингвин такой же умный, как и дельфин, даже еще больше! Он почти как человек! Он вертикально ходит! А дельфин не ходит! Он же плавает! Рыба! А пингвины прямо ходят, как люди! Даже бегают! Идешь по улице, смотришь, а тебе навстречу — пингвин, идет так вразвалку, пыхтит, ты ему «гуд морген, мистер», а он так небрежно клювом так-так-так, вроде как отвечает и «вам того же!» Но холодно там, скучно… зато сияние видел, ничего особенного… так, плавает свет по небу, делов-то…»
