Кэндзабуро Оэ - Объяли меня воды до души моей...
— Предположим, вы останетесь и нам придется выдержать осаду. Зачем это вам?
— Поселившись в убежище, я добровольно взял на себя миссию поверенного лучших обитателей земли, не способных передвигаться по ней, и лучших обитателей моря, не способных выйти на сушу. Разве я не говорил вам об этом? — спросил Исана. — Только укрывшись здесь, я осознал себя поверенным деревьев и китов. Я был пассивен, это верно, но, как мне кажется, взятую на себя миссию я выполнял честно. Если начнется война и водородная бомба уничтожит все человечество, мы с Дзином в этом убежище погибнем последними, и я хотел в свой последний день сообщить всем китам и деревьям на земном шаре: слушайте, я, ваш поверенный, поздравляю вас — человечество, пытавшееся вас уничтожить, погибло. Я думал, если мне удастся это сделать, я тем самым выполню свою миссию. Но мне не хотелось никого посвящать в свою мечту. Я понимал, что она сродни навязчивой идее безумца. И боялся, как бы меня не упрятали в психиатрическую лечебницу. Возможно, я и впрямь сумасшедший, но если уж я запер свое безумие в этом убежище, то, по крайней мере, свободен в своих поступках. А Дзин — прекрасный напарник, уж он-то ни слова не возразит, какие бы я ни творил безумства... Да и у Дзина именно после того, как началось наше затворничество, появилось желание жить... И вот я встретился со Свободными мореплавателями, они приняли меня в свой Союз, и я обнаружил: передо мной открылись совершенно новые возможности, о которых я даже не подозревал. Прежде всего, я понял, что, если во время осады придется сражаться и стрелять в людей, я, стоя рядом с вами, сумею полностью проявить себя как поверенный деревьев и китов. Бах — выстрел во имя прекрасных деревьев, уничтожаемых людьми. Бах — еще один во имя прекрасных китов, уничтожаемых людьми... Возможно, атакующие изумились бы, услыхав мои слова. Но я бы сказал им: если вы не согласны, поставьте себя на место китов и деревьев.
— Неужели вы думаете всерьез, будто мы собрались здесь и притащили сюда оружие только ради ваших деревьев и китов? Ну что ж, пусть будет так, — согласился Такаки и снова, слегка переиначив его, задал свой прежний вопрос: — Но ведь остается еще Дзин? Не хотите же вы, чтобы деревья и киты сказали ребенку: умри, человечек!
— Вы правы, — сказал Исана, отводя взгляд от теплого, мягкого тельца, которого он касался ладонями. — Но все, что я сейчас говорил, — пустые слова, пока не дошло до стрельбы. В зависимости от обстоятельств я и решу, как быть с Дзином. Что сейчас можно придумать?..
— Это верно, пока не свистят над головой пули, невозможно вообразить в вышине грот-мачту корабля Свободных мореплавателей, — сказал Такаки. — Как я понимаю, вы собираетесь объявить всему миру о своих связях с деревьями и китами? А так как сюда набежит тьма корреспондентов, это даст отличный результат...
— Не в том дело. И если б я даже мог сообщить газетам и телевидению, что являюсь поверенным деревьев и китов, — это все равно не будет обращением к деревьям и китам, которое я задумал. Тут нечто совсем иное...
— Тогда можно избрать другую тактику, — сказал Такаки, к нему вернулась прежняя твердость и решимость. — Осаждающим мы внушим мысль, будто вы с Дзином — наши заложники. В этом случае, может быть, мы сумеем выйти из окружения и добраться до порта, где Свободных мореплавателей будет ждать корабль. Если бы только нам удалось заполучить корабль...
— Правильно, стоит вам объявить нас с Дзином заложниками, жена, я думаю, передаст вам корабль. Тем более деньги на корабль она все равно собиралась мне дать. Как человек, баллотирующийся на выборах от правящей партии, она не может предоставить средства для побега людям, выступающим против властей. Но ради спасения мужа и сына, взятых в качестве заложников «экстремистами»... Тут разговор другой. Это даже станет козырем в ее избирательной кампании.
— Все наши угрозы окажутся бесполезными, пока и враги не извлекут из них какую-то выгоду. Поэтому они не должны знать, что вы участвуете в сражении, иначе все провалится. А пока можете выступать в качестве, так сказать, тайного воина — пишите тексты ультиматумов. Радист будет их передавать за стены убежища.
Исана снова убедился, насколько Такаки подготовлен к роли руководителя.
— Значит, сначала я должен поработать в радиорубке? — спросил Исана.
— Боем будет командовать Тамакити. Он у нас самый опытный стрелок. Оружия и боеприпасов у нас немного, поэтому лучше всего поручить дело специалисту. Да и потом, его от оружия все равно не оттащишь...
Чтобы противник, притаившийся снаружи, не заметил в доме движения, Инаго разделась, не входя в комнату, при свете лампочки у винтовой лестницы. Ее тело, покрытое легким пушком, излучало мягкое сияние. Она остановилась у порога и стала всматриваться в темноту, выискивая, где лежит Исана. Потом прикрыла за собой дверь и уже в полной тьме подошла к нему и легла рядом.
— Первым на пост заступает Тамакити. Он и Радист несут сегодня ночную вахту, — прошептала Инаго. Исана чуть подвинулся, освобождая ей место. — Этой ночью, надеюсь, ничего серьезного не случится.
Раздался выстрел, и в убежище откликнулось эхо, как в резонаторе. Проснувшись в испуге, Исана услышал спокойное дыхание сына. Значит, то была не перестрелка, а одиночный выстрел. Но выстрел этот ему не приснился — он действительно был. Инаго тоже проснулась. Кто-то стремительно взбежал по винтовой лестнице. Взрыв. Стреляли явно из автомата, короткой очередью. Он помнил этот звук еще по Идзу. Стреляли с третьего этажа. Заплакал Дзин, наверно, ему что-то приснилось.
— Дзин, Дзин, — повторял Исана, не находя нужных слов. Он не мог успокоить сына, сказать: все кончилось, Дзин, — ведь выстрелы могли повториться. Когда информация, поступающая в затуманенный мозг Дзина, расходилась с действительностью, он вспыхивал, как сухая солома. Исана тихо и неуверенно шептал, весь напрягшись в ожидании нового выстрела: — Дзин, Дзин.
Инаго встала и приоткрыла дверь, впустив в комнату слабый свет с лестницы.
— Дзин, это выстрел. Бах — выстрелил Тамакити, — утешала она плачущего ребенка, встав на колени у его кроватки. — Это даже интересно. И совсем не страшно, Дзин.
Исана вдруг вспомнил, что нужно было делать. Присев на матрасе, надел рубаху и брюки. Он увидел такие прекрасные и совершенные, что даже дух захватывало, удлиненные груди Инаго, склонившейся над тихо плачущим Дзином.
— Скажу Тамакити про Дзина, — сказал Исана, заставляя себя оторваться от зрелища, на которое так и глядел бы без конца.
На третьем этаже тоже соблюдалась светомаскировка, лампочка без абажура освещала только винтовую лестницу. Ноздри щекотал едва уловимый запах порохового дыма, исходивший от черных спин Тамакити и Такаки, прильнувших к бойницам. Тот же запах исходил от Радиста в темном углу комнаты, с наушниками на голове низко склонившегося над слабо освещенной шкалой приемника.
Когда Исана подошел к свободной бойнице между теми, у которых стояли Такаки и Тамакити, Такаки предупредил:
— Осторожно. Стекла вынуты.
Действительно, стекла в круглых окнах были вынуты, и холодный ночной воздух ударял в лоб, как предвестник пуль, которые вот-вот полетят в него.
— Да и было бы стекло, что стоит пуле пробить его. Раз — и готово, — сказал Тамакити. — Хотя, возможно, полицейские не получили еще приказа стрелять.
Он говорил обдуманно и спокойно, по-взрослому убедительно. Если снаружи не стреляли, значит, оба выстрела сделаны Тамакити. И благодаря этим выстрелам он как-то сразу возмужал. Он не был уже тем щенком, которого просто возбуждает ружейная пальба. Исана посмотрел на автомат, лежавший дулом к стене, у колен Тамакити. Даже в темноте деревянные части — приклад и ложе — отливали красным глянцем, а металлические — ствол и магазин — едва поблескивали.
— Два часа тридцать минут, — сообщил Радист. — Попробую поймать ночной выпуск новостей.
— Если в ближайшие полчаса ничего не случится, значит, они решили ждать до утра, — вздохнул Тамакити.
— Еще бы, прожекторы большой полицейской машины ты ведь разбил, — сказал Такаки, обернувшись. — Два выстрела — два прожектора.
— Ровно в два часа полицейская машина включила прожекторы, — объяснил Тамакити. — Чтобы мы не скрылись в темноте. Кокнул я один прожектор, они сразу второй потушили; минуты три прошло — снова включили, я и его кокнул.
— Ты что, слышал звон стекла?
— Да, здесь всего-то метров сто пятьдесят, — сказал Тамакити. — И солдат еще говорил: точность этих автоматов известна во всем мире. А он как-никак в силах самообороны служил...
— Ни одна станция о нас не сообщает. И экстренных сообщений пока тоже не было, — доложил Радист.
— Может быть, еще действует запрет? — прикинул Тамакити. — Но к утру все станции только и будут твердить об осаде. Теперь-то у них нет сомнений, что в этом здании люди, готовые отстреливаться из автомата.
