Кен Кизи - Над кукушкиным гнездом
До пристани было рукой подать, когда вдруг мы оказались в водяном ущелье, нос катера смотрел на шипящий гребень волны, которая шла перед нами, а корма — на впадину, скрытую в тени следующей волны, надвигающейся на нас сзади. Все стояли за рубкой, крепко держались за поручни и смотрели то на преследовавшую нас водяную гору, то на черные камни мола, футах в сорока слева, то на Джорджа у штурвала. А тот возвышался, как мачта, крутил головой назад и вперед, давал полные обороты, сбрасывал ход, снова врубал на полную катушку, постоянно удерживаясь на склоне идущей впереди волны, которая тащила катер на себе. Еще в самом начале он объяснил нам, что, если мы перевалим через гребень и окажемся впереди, нас понесет вперед и мы потеряем управление, потому что руль и винт поднимутся над водой, а если сбавим ход, волна сзади накроет нас и обрушит на катер тонн десять воды. Поэтому никто не шутил и не смеялся над тем, как он крутит головой назад и вперед, словно она крепится на шарнирах.
В районе пристани волна улеглась, и у нашего причала под магазином, у самой кромки воды, мы увидели капитана с двумя полицейскими. За ними толпились все бездельники. Джордж несся прямо на них, не сбавляя хода, и капитан не выдержал, начал махать руками, кричать, а полицейские вместе с бездельниками бросились вверх по ступеньках. Когда, казалось, нос катера вот-вот разворотит весь причал, Джордж крутанул штурвал, резко дал полный назад и с мощным ревом аккуратно и мягко приткнул катер к резиновым покрышкам, будто уложил его в постель. Прежде чем волна от катера догнала нас, мы уже стояли на причале и крепили концы. Она тем временем подняла все пришвартованные катера, шлепнулась на причал и покрыла пеной пристань, словно мы привели с собой сюда море.
Капитан, полицейские и бездельники с топотом бросились обратно вниз, по ступенькам. Доктор первым атаковал их, заявив полицейским, что мы не подпадаем под их юрисдикцию, так как являемся законной и государственной экспедицией, и если кто может заниматься разбирательством этого дела, то разве что федеральное ведомство. Кроме того, если капитан действительно хочет неприятностей, можно провести расследование по поводу количества спасательных жилетов на борту катера. Разве в соответствии с законом не должно быть жилетов столько же, сколько людей на борту? Тут выяснилось, что капитан не в состоянии оправдаться, тогда полицейские записали несколько фамилий и ушли, что-то бормоча, окончательно сбитые с толку. Как только их не стало, Макмерфи и капитан начали спорить и толкать друг друга. Оказалось, что Макмерфи все еще порядком пьян и с трудом держится на ногах, он дважды поскальзывался на мокрых досках причала и падал в океан, пока наконец не обрел устойчивость, после чего врезал капитану, хотя и не попал, а только скользнул по лысой голове, но таким образом окончательно решил спор. Всем сразу стало веселее, капитан с Макмерфи вместе пошли в магазинчик за пивом, а мы начали выгружать свой улов из трюма. Бездельники стояли чуть выше, наблюдали за нами и курили самодельные трубки. Мы ждали, когда они снова скажут что-нибудь обидное о девушке, по правде говоря, даже надеялись на это; вот один из них наконец заговорил, но речь пошла совсем о другом: о том, что он в жизни своей еще не встречал такого палтуса, среди улова здесь, на орегонском побережье. Остальные кивали, соглашаясь, что это правда. Они придвинулись бочком, чтобы взглянуть на рыбину. Спросили у Джорджа, где он так научился причаливать катер, и мы узнали, что Джордж не только рыбачил, но и был капитаном сторожевого катера на Тихом океане и получил Военно-морской крест.
— Мог бы работать в государственном учреждении, — сказал один из бездельников.
— Очень грязно, — ответил ему Джордж.
Они почувствовали происшедшую в нас перемену, о которой большинство только догадывалось: теперь они видели перед собой не кучку слабаков из психушки, которая безропотно сносила их оскорбления на причале сегодня утром. Перед девушкой не то чтобы извинились за сказанное прежде, но попросили разрешения глянуть на пойманную ею рыбу, и она почувствовала, что ведут они себя теперь исключительно вежливо. А когда Макмерфи с капитаном вернулись из магазина, мы все вместе выпили на дорогу пива.
В больницу возвращались поздно.
Девушка спала на груди у Билли, а когда проснулась и села, Билли почувствовал, как сильно затекла у него рука, которой он всю дорогу придерживал девушку, и она растирала ему руку. Он сказал, что хотел бы назначить ей свидание, если его отпустят на выходные, и она ответила, что могла бы навестить его, пусть он только назначит время. Билли вопросительно посмотрел на Макмерфи. Тот обнял обоих за плечи и произнес:
— Давайте ровно в два.
— В субботу в два часа дня? — спросила она.
Он подмигнул Билли и чуть прижал голову девушки к своей руке.
— Нет. В субботу в два часа ночи. Подкрадешься и постучишь в то же окно, у которого была сегодня утром. Я уговорю ночного санитара впустить тебя.
Она хихикнула и кивнула:
— Черт Макмерфи.
Некоторые острые еще не ложились спать и собрались возле уборной, чтобы посмотреть, утонули мы или нет. Мы вошли в коридор строем, забрызганные кровью, загорелые, пропахшие пивом и рыбой, неся своих лососей, как герои-завоеватели. Доктор спросил, не хотят ли они выйти посмотреть на его палтуса в багажнике, и мы все, за исключением Макмерфи, двинулись обратно. Он сказал, что, кажется, прилично вымотался и лучше отправится на боковую. Когда он ушел, один из острых, который не ездил с нами, спросил, с чего бы это Макмерфи выглядит уставшим и потрепанным, в то время как остальные румяные и возбужденные. Хардинг объяснил это тем, что у Макмерфи просто сошел загар.
— Помните, Макмерфи прибыл к нам после суровых условий на исправительной ферме и работы на воздухе, румяный и пышущий здоровьем, как паровоз. Так вот, сейчас мы являемся свидетелями того, как сходит его великолепный психопатический загар. Только и всего. Сегодня он действительно провел несколько изнурительных часов, между прочим, в сумраке каюты, в то время как нас окружала стихия и мы впитывали витамин Д. Конечно, эти труды в закрытой каюте могли в какой-то степени истощить его, но давайте вдумаемся, друзья. Что касается меня, я бы обошелся и меньшим количеством витамина Д, если бы испытал частично подобного рода истощение. Особенно если работой руководит малышка Кэнди. Разве я ошибаюсь?
Вслух я не сказал, но подумал, что, может быть, и ошибается. Я заметил эту усталость Макмерфи еще раньше, на обратном пути. Он настоял на том, чтобы мы проехали через городок, где он жил когда-то в детстве. Мы только что допили последнее пиво, выбросили пустую банку в окно у дорожного знака «Стоп» и откинулись на сиденья, чтобы насладиться этим днем, пребывая в каком-то состоянии сонливости, которое наваливается обычно после долгой, тяжелой, но доставляющей удовольствие работы, — немного загорелые и еще не совсем трезвые мы не засыпали лишь только потому, что хотелось как можно дольше продлить это блаженство. Я смутно отметил, что могу уже видеть кое-что хорошее в окружающем мире. Это заслуга Макмерфи. Я чувствовал себя так здорово, как, если память мне не изменяет, не чувствовал себя с самого детства, когда все было прекрасно и земля говорила со мной волшебными стихами.
Мы возвращались не берегом, а поехали в глубь материка, чтобы завернуть в городок, где Макмерфи жил дольше всего. Двигаясь по склону одной из гор Каскадной цепи, мы уж было подумали, что затерялись, как вдруг попали в городок по территории примерно в два раза больше нашей больницы. Поднявшийся вдруг ветер с песком скрыл солнце в том месте, куда привез нас Макмерфи. Он остановил машину в каких-то зарослях и показал через дорогу.
— Вон там. Вот он. Как будто его сорняками подперли… приют убогий юности моей, растраченной бесцельно.
В вечерних сумерках я увидел вытянувшиеся вдоль улицы голые деревья, пронзившие тротуар, словно деревянные молнии, и там, куда они воткнулись, плиты треснули, и у каждого имелась проволочная ограда. Перед заросшим сорняками двориком торчал железный частокол, за ним стоял большой дощатый дом с верандой, он упирался своим шатким плечом в ветер, чтобы его не перевернуло и не унесло за пару кварталов, как пустую картонную коробку. Ветер принес первые капли дождя, и, когда громыхнули замки на цепи перед дверью, я заметил, что у дома сильно зажмурены глаза.
На веранде висела одна из тех штук, которые делают японцы из стекла и подвешивают на нитке: они звенят и тренькают при малейшем дуновении ветра; но на ней осталось лишь четыре стекляшки. Они раскачивались, стукались, и на пол сыпались осколки мелодичного звона.
Макмерфи включил скорость.
— Однажды я сюда приезжал — черт знает сколько времени прошло! — в тот год мы возвращались с корейской заварухи. Заехал навестить. Старик и мамаша были еще живы. Хорошо было дома тогда. — Он отпустил сцепление и тронулся, но тут же снова затормозил. — Боже мой, — сказал он, — посмотрите туда, видите платье? — Он показал назад. — На ветке того дерева? Тряпка желтая с черным?
