Георгий Хлусевич - Гоп-стоп, битте!
Поплыли кадры. «Переселенец с Кубани решил возродить популяцию лошадей тракененской породы». Поле. За ним перелесок. Дощатый сарай. На стене — умывальник. Под ним — табуретка. Тазик. Огороженный жердями выгон. Кони вокруг кучи свежего сена. Молодой человек рядом. Лицо без претензий. Веснушки. Облезлый нос. Соломенный чуб. Взгляд умный. Но не от образования, а от природы. Хороший взгляд. Без подлянки.
Застучало, заплясало, забилось в груди. Затревожился. Задохнулся. И чтобы не загнуться от зависти, завредничал, заворчал злопыхательно: «А чего их возрождать? Вон рядом в Калининграде на Опытном конезаводе давно уж возродили. И не хуже немецких. Даже выше наших на один сантиметр по нижней допустимой границе. И фундамент крепче, и не такие тяжелые на рот, и психика стабильней. Тракенов не возрождать надо, а разводить».
«Конец первой части», — проплыли ленточкой титры, и Михаэль чуть не раздавил пульт управления. Программу телепередач на завтра искал.
Нашел. Слава богу! Завтра будет продолжение. Обещали! А пока надо выпить что-нибудь покрепче и все осмыслить.
Четыре кобылы. Гнедая, две серые и одна чубарая. Ну, это ни в какие селекционные ворота не лезет. У нее щетки, как у фриза. Гибрид. А еще и уши на хозяина закладывает, негодяйка такая. Тракен — конь добронравый, а заложенные уши говорят о стервозности характера. Нет, между собой — сколько угодно, а на хозяина нельзя.
Опростал полбутылки, и закрутились мысли… Один сарай. Да он же спит с лошадками. Там у него и спальня, и конюшня. А иначе в России нельзя — украдут… Хороший парнишка. Ну и что, что без образования? Зато энтузиазм. Но на одном энтузиазме далеко не уедешь. Кобыл покрыть надо. А у него, судя по всему, денег нет. А без денег хорошего производителя не найдешь. Сперму тоже даром не дают.
Подошел к телефону. Сто раз зарекался пьяным никому не звонить и сто раз зарок нарушал.
— Скажите, пожалуйста, можно купить билет в Калининград? Нет, не заказать, а прямо в аэропорту. Без проблем? Спасибо.
Вспомнил про визу. Он брал полугодовую в Омск. А использовал всего два дня. Можно ли с ней еще раз? Надо выяснить. Но не сегодня. Сегодня он уже не в форме. Завтра. Все завтра.
Уже засыпал, но колыхнуло дрему легким укором: «А как же дед? И почему он про Изольду спросил? И что означает «Мне она тоже нравится»? Он мне ее сватает? Старый сердцеед. Пришел в себя и увлекся? А почему бы и нет? Ничему уже не удивлюсь. Ничему.
…
Сгорел от нетерпения, пока дождался передачи.
Вертлявый журналист. Изображает неподдельный интерес.
— А вот эта рябенькая тоже годится для воспроизводства тракенов?
— Рябенькими бывают куры. А это чубарая. Нет, ее мы приобрели для хозяйственных работ. А вот эти отвечают всем требованиям. — Подошел ближе, погладил шею, положил ладонь на лоб гнедой. — Обращаю ваше внимание на экстерьер. Восточная породность. Прямой профиль лицевой части головы. Длинные уши. Большая глубина груди при средней округлости ребер, длинные линии…
«Ничего себе необразованный!» — Михаэль прибавил звук.
— Продали Топкого и Хоккея. В Германию. Вредительство в чистом виде… Равноценную замену попробуй найди… Персианера бы нам… Почему Персианер? А потому что из Персии. В восемнадцатом веке. Основатель первой линии… Ну конечно, от содержания зависит.
«Ничего себе необразованный».
— Не будет качественного содержания — не будет полноценного потомства. От чего содержание зависит? Прежде всего от уровня благосостояния государства и культуры нации. Пример? Пожалуйста. В 1925 году привезли тракенов в Первую конную армию. Покрыли чистокровными, а приплода не получили. Из-за разницы содержания в Германии и России кобылы скидывали плод… Конечно, затратно… Спонсор? Спонсор есть. Он меня и пригласил. Да вот он подъехал. Помощника мне привез.
В дальний план кадра въехала машина, и побежали ледяные иглы по спинному мозгу.
Из Шарабана вышел князь Мышкин с доктором Савушкиным. Но не это сразило наповал. Другое.
Открылась дверца, и вслед за ними вышла она. Плавный изгиб плеча. Знакомый до стона излом фигуры из-за отягощения — сумку держала в руке. Как Люба тогда лютой зимой в Омске на автовокзале. Как Люба, как Любочка, как Любовь тогда на вокзале…
Звонок телефона. «Не буду отвечать, не до вас».
Оператор перевел камеру на веснушки и соломенный чуб.
Истекало отведенное регламентом время. Пора было заканчивать интервью. Журналист — лицо подневольное.
«Верни камеру на место! Покажи мне ее еще раз! Покажи! Ну, что тебе стоит?!»
Но не внял оператор и не показал.
Снова звонок. Взял трубку. Выровнял дыхание, как мог:
— Слушаю.
— Михаэль? Это Изольда. Мы с господином Оскаром фон Дерингом направляемся в летнее кафе на Тегельштрассе. Там подают свинину на вертеле под федервайсер. Не хотите к нам присоединиться? Мы закажем столик на троих. Или у вас другие планы?
— Да нет. Никаких планов у меня нет. Сейчас подъеду.
…
Два венгерских цыгана — один со скрипкой, другой с аккордеоном — заприметили их столик, и Михаэль знал наверняка, что подойдут. Не мог объяснить почему. Знал — и все. И не ошибся. И за время, что они приближались, успел пригубить молодое вино, закусить мясом и отметить гримасой чрезмерную остроту горчицы. А еще успел подумать, что Изольда оделась сегодня с особой тщательностью. И еще о том, что русские люди в большинстве своем не столько верующие, сколько суеверные. Иначе не доверяли бы цыганкам-гадалкам.
Немцы тоже ходят в кирху скорее по привычке, чем по зову сердца, но никогда не позволят себя обмануть. Музыку цыган слушать будут, гадание — никогда. Ушлые цыгане об этом знают, но, будучи хорошими психологами, знают и то, как выманить деньги у прагматичных. Они водят с собой миловидную девушку с корзиной цветов. Им ли не знать, что кавалеру нельзя отказаться, когда красивая барышня предлагает купить розы для его возлюбленной. Попробуй откажись, когда скрипка нежно поет о любви.
— Что-то случилось, мой мальчик? — Дед пристально взглянул на него. — У тебя все в порядке?
— В полном порядке.
И лег смычок на струны, и полилась музыка. Сначала чуть громче, чем этого требует лирическая часть «Чардаша» Монти, а потом, словно застыдившись, все тише, тише, тише — почти за пределами звука. И когда показалось, что мелодия уже умерла от невыносимой меланхолии и цыгане отойдут к другому столику, так и не получив денег и не продав цветы, откуда-то из самой глубины, из печального сердца скрипки возродился звук. Тари-тари-там-м-м-м… тари-тари-тари-и-и-и…
Серебряной нотой по душе. Все громче, все насыщеннее. Все быстрее.
Удивительная магия музыки повернула реку времени вспять — и двое из троих обратились лицом к прошлому.
Одна Изольда жила будущим и переводила взгляд с одного на другого.
Неужели это свежее загорелое лицо годы обезобразят шрамами морщин? Неужели этот чеканный мужественный профиль просядет когда-нибудь в области рта и загнется вперед старческим подбородком? Ведь они так похожи. Как жаль, что увядание столь неотвратимо.
А между тем музыканты разогнали ритм, и старый кавалерист оживился. Гамма человеческих чувств — от печали до радости. О чем он думал? О чем вспоминал? Что такого любезного сердцу высветила музыка в кладовой его памяти? Храп лихого коня, топот копыт, ветер в глаза и пыль в прах под подковой? Венгерский трактир, юную мадьярку и солнечный запах ее волос?
А может быть, он вспомнил Шиллера: «Судьба и в милости мздоимец. Какой, какой ее любимец свой век не в бедствии кончал…»
Трудно сказать. Невозможно угадать.
А цыган уже не поспевал за заданным ритмом, но поймал кураж и не сдавался.
Цыган читает не по букве. Цыган читает по лицу. Этого сеньора он проймет. И этот сеньор заплатит.
Лавина, вихрь, поток звуков. И уже не «Чардаш» Витторио Монти, а вариации на тему бессмертного произведения рождали проворные пальцы.
Чувственно! Страстно! Восторженно! Искрометно! Зажигательно! Неистово! Невыносимо!
И встал старый Оскар, и перебрал ногами, и нагнул корпус в сторону Изольды, как бы приглашая к танцу.
И она вскочила и взяла его за руку. Но пожал благодарно старик девичью кисть и сел, осознав немощь.
Отпил вина, уронил слезу в бокал и бросил деньги в шляпу музыкантам.
— А розы барышне?
Свежие бутоны качнулись, прогнулись стеблями и просели, как в реверансе.
— Непременно.
Михаэль раскрыл портмоне.
— Сколько?
— Все. Вместе с корзиной.
Рассчитался. Поймал поощрительный взгляд деда. Улыбнулся Изольде. Поднял, приглашая выпить, бокал. Пригубил. Уложил подбородок на раскрытую ладонь и задумался.
О том, что прав мудрый, как Екклезиаст, дед, и все, конечно, проходит. Все! Но остается одна вечная ценность и величайшее чудо на земле — любовь. И если стоит жить на белом свете, так только для нее, для любви.
