Жозе Сарамаго - Двойник
Одобрим же его решение, но и посочувствуем ему, для чего нам придется поставить себя на его место, ведь этот телефонный звонок снова привел его в нервное состояние, его лоб снова покрылся потом, его руки дрожат, и, чего с ним никогда раньше не бывало, у него такое ощущение, что потолок вот-вот обрушится ему на голову. Огонек автоответчика продолжает гореть, знак того, что в нем записано еще одно или несколько сообщений. Но под впечатлением перенесенного им только что шока, вызванного посланием Антонио Кларо, Тертулиано Максимо Афонсо остановил воспроизводящее устройство, ему страшно слушать дальше, вдруг этот голос назначит ему день, час и место новой встречи. Он встал с кресла, поборол угнетенность и упадок сил и пошел в спальню переодеться, но передумал, сейчас ему лучше всего принять холодный душ, надо освежиться, встряхнуться, и пусть сгинут, уйдя в сливное отверстие, черные тучи, нависшие над его головой и до такой степени подавившие его мысли, что ему даже не пришло в голову, что следующим или одним из следующих могло быть сообщение, оставленное Марией да Пас. И только он об этом подумал, как ему стало так хорошо и легко, будто из падающих водяных струй наконец-то снизошло на него запоздалое благословение, как если бы очистительное омовение, не такое, каким наслаждались три обнаженные женщины на ступенях террасы, но другое, милосердное, потоками воды и пены смыло бы с него, одинокого мужчины в хрупком домашнем убежище, телесную нечистоту и душевные страхи. Он вспомнил о Марии да Пас с тем ностальгическим умиротворением, с каким, наверное, совершающий кругосветное плавание корабль вспоминает родной порт. Вымывшись и вытершись, освежившись и переодевшись в чистое, он вернулся в гостиную, чтобы прослушать оставшиеся записи. Он стер сообщения директора школы и преподавателя математики, их не стоило сохранять, затем, нахмурив лоб, вновь прослушал послание Антонио Кларо, уничтожил его, ударив по соответствующей клавише, и приготовился внимательно выслушать остальное. Четвертым был некто, не пожелавший говорить, молчание длилось тридцать бесконечных секунд, с другой стороны провода не послышалось ни звука, ни вздоха, не было фона в виде какой-нибудь музыки, ни даже намека на случайно вырвавшееся легкое дыхание, уже не говоря о том, намеренно усиленном, какое используют в кино, чтобы до предела накалить драматическое напряжение. Только не говорите мне, что это опять он, в бешенстве подумал Тертулиано Максимо Афонсо, ожидая, когда таинственная личность положит трубку. Но этой личностью не мог быть Антонио Кларо, тот, кто только что произнес такую длинную речь, не станет звонить во второй раз с тем, чтобы не сказать ни слова. Пятой, и последней, записью было послание Марии да Пас. Это я, сказала она, будто в целом мире не существовало никого другого, кто мог бы сказать просто: это я, не сомневаясь, что его узнают. Думаю, ты должен на днях вернуться, надеюсь, что ты хорошо отдохнул, ты мог бы позвонить мне от своей мамы, но мне уже давно пора было понять, что такого от тебя не дождешься, впрочем, не важно, прими мое дружеское приветствие и позвони мне, когда захочешь, когда тебе действительно захочется, а не потому, что считаешь себя обязанным, это было бы плохо и для тебя и для меня, иногда я принимаюсь мечтать, как было бы замечательно, если бы ты позвонил мне просто так, как человек, которому захотелось пить и он взял стакан воды, вот какие мне приходят в голову несбыточные мечты, но я прошу тебя об одном: никогда не притворяйся при мне, что хочешь пить, когда на самом деле тебе этого совсем не хочется, я желаю только, чтобы ты благополучно вернулся домой и был здоров, кстати о здоровье, моей маме сейчас намного лучше, она снова ходит к мессе и за покупками, скоро совсем выздоровеет, целую тебя, целую еще раз и еще. Тертулиано Максимо Афонсо отмотал кассету назад и снова включил звук, сначала на его лице появилось выражение, с каким выслушивают похвалы, которые считают вполне заслуженными, но постепенно оно стало серьезным, затем задумчивым, затем тревожным, ему вспомнились слова его матери: чтобы она была рядом, когда ты проснешься, эти слова звучали теперь в его мозгу, словно предупреждение Кассандры, уставшей от того, что ей не верят. Он посмотрел на часы, Мария да Пас, наверное, уже вернулась из банка. Он подождал еще минут пятнадцать и позвонил. Кто говорит, спросила она. Это я, ответил он. Наконец-то. Я приехал меньше часа назад, успел только принять душ и подождал, чтобы застать тебя дома. Ты уже слушал мое сообщение. Да. Мне кажется, я говорила такие вещи, о которых лучше молчать. Например. Точно не помню, но вроде бы я просила тебя в тысячный раз обратить на меня хоть какое-то внимание, я даю себе слово не делать этого, но вновь начинаю унижаться. Не говори так, не будь несправедливой к себе, да и ко мне тоже, несмотря ни на что. Говори что хочешь, но я же ясно вижу, что наши отношения зашли в тупик, так продолжаться не может, или я уже окончательно перестану себя уважать. Наши отношения будут продолжаться. Ты хочешь сказать, что будет продолжаться наше непонимание друг друга и мне снова и снова предстоит взывать к глухой стене, не надеясь услышать в ответ даже эхо. Я хочу сказать тебе, что люблю тебя. Это я от тебя уже слышала, особенно в постели, до, во время, но никогда после. Я говорю правду, я люблю тебя. Перестань меня мучить. Послушай. Я слушаю и не хочу ничего другого, как только слушать тебя. Теперь наша жизнь изменится. Не верю. Поверь, ты должна поверить. Думай о том, что ты мне говоришь, не давай обещаний, которых не сможешь или не захочешь выполнить. Ни ты, ни я не знаем, что принесет нам будущее, поэтому прошу, чтобы ты поверила мне именно сейчас. А почему ты просишь у меня то, в чем ты никогда не сомневался. Потому что хочу, чтобы мы жили вместе. Я, наверное, сплю и вижу сон, это не может быть правдой. Могу повторить, если хочешь. Но с условием, что скажешь те же самые слова. Хочу, чтобы мы жили вместе. Но это невозможно, люди не меняются так, сразу, что произошло в твоем мозгу или в твоем сердце, почему сейчас ты просишь, чтобы я жила с тобой, до сих пор ты всеми силами старался дать мне понять, что подобное не входит в твои планы и что мне не стоит тешить себя надеждами. Люди изменяются, но остаются самими собой. Ты действительно хочешь, чтобы мы жили вместе. Да. Ты достаточно любишь Марию да Пас, чтобы желать жить вместе с ней. Да. Скажи мне это еще раз. Да, да, да. Хватит, не то я сейчас взорвусь. Не надо, ты нужна мне целая. Я могу сказать маме, она давно ждет такой радости. Конечно, скажи, хотя она отнюдь не умирает от любви ко мне. У нее были на то свои причины, ты тянул, не решался, она мечтала видеть свою дочь счастливой, а я ей такой не казалась, все матери одинаковые. А знаешь, что мне сказала моя мама вчера, когда мы говорили о тебе. Что. Хорошо бы, чтобы она была рядом, когда ты проснешься. Она нашла такие нужные тебе слова. Да. И ты проснулся, а я еще рядом, не знаю, сколько бы я еще выдержала. Скажи своей маме, что теперь она может спать спокойно. А вот мне теперь будет не заснуть. Когда мы увидимся. Завтра, выйдя из банка, я возьму такси и приеду к тебе. Приходи поскорее. Прямо в твои объятия. Тертулиано Максимо Афонсо положил трубку и представил себе, как Мария да Пас побежала к матери с криком: мамочка, мамочка, и как они обнялись, но иногда мы не кричим, не шепчем никаких слов, не смеемся, не плачем, а просто спрашиваем себя, почему счастье пришло так поздно, почему его не было раньше, а когда оно вдруг появляется перед нами, как сейчас, когда мы его уже не ждем, тогда мы, скорее всего, не знаем, что же нам теперь делать, плакать или смеяться, и нас охватывает тайная тоска, и мы боимся, что не сумеем с ним справиться. Возвращаясь к своим забытым привычкам, Тертулиано Максимо Афонсо пошел в кухню в поисках какой-нибудь еды. Опять эти вечные банки, подумал он. И вдруг увидел прикрепленную к холодильнику записку, там большими красными буквами, чтобы они сразу бросались в глаза, было выведено: суп в холодильнике, да будет благословенна соседка с верхнего этажа, на этот раз банкам придется подождать. Усталый от поездки и от эмоций, Тертулиано Максимо Афонсо лег в постель еще до одиннадцати. Он попытался прочесть хотя бы страницу из истории месопотамских цивилизаций, но книга дважды выскальзывала из его рук, он выключил свет и приготовился спать. Он медленно погружался в сон, когда Мария да Пас шепнула ему на ухо: как было бы замечательно, если бы ты позвонил мне просто так. Она, возможно, собиралась еще что-то сказать, но он встал, надел поверх пижамы халат, набрал номер, Мария да Пас спросила: это ты, и он ответил: это я, мне захотелось пить, и я прошу у тебя стакан воды.
* * *Вопреки тому, что обычно думают, принятие решения есть одно из самых простых решений, существующих в нашем мире, лучшим доказательством этого служит тот факт, что мы каждый день принимаем великое множество решений, однако тут-то и кроется самая главная загвоздка, они вскоре обрастают некими проблемками, или хвостиками, которые потом приходится обрубать, первая такая проблемка состоит в том, насколько мы способны придерживаться принятого решения, вторая в том, насколько мы действительно желаем его осуществить. Обе эти проблемы присутствуют и в отношениях между Тертулиано Максимо Афонсо и Марией да Пас, которые в последние часы претерпели, как теперь модно говорить, качественные изменения. Он принял решение жить с ней и продолжает его придерживаться, хотя оно еще и не получило, употребим еще одно модное выражение, практической реализации, ведь переход от слов к делу тоже обрастает трудностями, хвостами, которые приходится обрубать, необходимо, чтобы хватило душевных сил исполнить взятое на себя обязательство, а тут еще возникают такие прозаические вопросы, как, например, квартирный, их так просто не разрешить, надо прийти к соглашению, кто где будет жить, Мария да Пас в маленькой квартирке своего возлюбленного или Тертулиано Максимо Афонсо в более просторной квартире своей возлюбленной. Будут ли они спать на этом диване или на той кровати, но оба они, поборов естественное сопротивление, нежелание покинуть привычную домашнюю раковину, в конце концов склонились к тому, чтобы принять второй вариант, поскольку в квартире Марии да Пас было более чем достаточно места для книг Тертулиано Максимо Афонсо, а в квартире Тертулиано Максимо Афонсо абсолютно не было места для матери Марии да Пас. Так что в этом отношении все разрешилось наилучшим образом. Плохо было другое, ибо если Тертулиано Максимо Афонсо, после мучительных раздумий и колебаний, взвесив все положительные и отрицательные последствия подобного шага, все-таки поведал своей матери, старательно обходя все самые острые углы и сглаживая все самые опасные шероховатости, невероятную историю удвоения людей, то пока еще совершенно не ясно, когда он наконец выполнит обещание, данное им Марии да Пас тем вечером, в который, признав, что лгал ей, излагая причины, побудившие его написать письмо в кинокомпанию, он дал ей слово продолжить свою исповедь как-нибудь в другой раз, рассказать обо всем откровенно и без утайки. Но потом он об этом не заговаривал, она не спрашивала, и те несколько фраз, которые открыли бы последнюю дверь тайны: ты помнишь, дорогая, что я тебе тогда солгал, ты помнишь, дорогой, что ты мне тогда солгал, так и не были произнесены, и они оба, и он и она, имея еще достаточно времени, чтобы покончить со столь неприятным делом, скорее всего, оправдывали свое молчание тем, что не хотели омрачать счастливые часы разговором об истории, связанной с обманом и перевиранием имени. Очень скоро мы узнаем о плачевных последствиях, к которым привело решение оставить бомбу, упавшую во время Второй мировой войны, там, где она ушла в землю, в надежде, что она уже никогда не взорвется. Ведь предупреждала же Кассандра, что греки сожгут Трою.
