Елена Колина - Наука о небесных кренделях
…Я записываю в блокнот все, что говорит Василий Васильевич. Затем Василий Васильевич проводит встречи с другими клиентами за другими столиками, а я жду.
Пока адвокат разговаривает с другими клиентами, я включаю телефон. Приходят сообщения в фейсбук, одновременно звонят скайп и Viber: сто человек моих близких друзей, давно уже живущих за границей, активизировались с развитием связи. Все спрашивают: «Отчего у тебя такой напряженный голос, волнуешься из-за Крыма?» Я отвечаю: «Нет, это личное, но все в порядке, все здоровы». Они говорят: «Как ты можешь сейчас – о личном?!»
Адвокат долго разговаривает с другими клиентами, я о многом успеваю подумать. Я думаю об Андрее: неужели он не боится? Я думаю: а если бы сто человек моих близких друзей оказались под угрозой ареста, крушения жизни? Стали бы защищать чужого человека, не думая о себе?
Думаю, все (почти все, все?) среднеприличные люди потеряли бы голову от страха и с разной степенью приличности думали только о себе, о своей безопасности, о своем крушении жизни, метались в панике, пытаясь защитить себя. И меньше всего их заботила бы чужая девочка в тюрьме, по вине которой они попали в эту страшную историю. Тут ведь как: в обычных обстоятельствах человек тебе не чужой, но если вдруг доходит до своей жизни, своей свободы? Тогда отношение к этому человеку, не чужому, пересматривается, и еще подумаешь, насколько он не чужой, может быть, не настолько, чтобы рисковать из-за него жизнью. Муж, жена, дети, родители, лучшие друзья – безусловно, свои, а как быть с остальными – вопрос…А Никита, Илья, Игорь, как бы они себя повели? А я?… Ой. Честно?… Я бы сбежала в безопасное место и руководила адвокатом из безопасного места, как Ленин революцией из-за границы, а когда все решилось бы, вернулась в пломбированном вагоне. И выступила с речью на броневике.
Андрей, – неужели он не боится? Не боится оказаться в тюрьме по обвинению в руководстве преступной группировкой? У него вообще нет страха? У сумасшедших нет страха и у тех, особой породы людей, кто пусть он хмур был и зол, но шел. На одной из моих встреч с читателями мои читатели поспорили об Андрее (Андрей не знает, что он персонаж одной моей книжки, муж всегда узнает последним об измене жены и о том, что он персонаж). Одна читатель, похожая на менеджера среднего звена, сказала: «Ваш Андрей – идеальный мужчина, надежный, мужественный, всегда молчит, он кумир нашего отдела». Другая читатель, похожая на учительницу, возразила: «Андрей – недостоверный персонаж, таких, как он, один-два на всю Россию». Надеюсь, Андрей никогда не узнает, что он кумир отдела, что таких, как он, один-два на всю Россию. Надеюсь, что не один-два…
Я жду, когда адвокат подойдет ко мне. Василий Васильевич подходит ко мне и говорит «загляну к операм», исчезает на час-другой, возвращается с новыми сведениями. Я записываю новые сведения в блокнот. Мой телефон выключен, чтобы они не услышали ни слова, сказанного мне адвокатом.
Но ведь они – это те самые опера, к которым он заглядывает! Василий Васильевич не рассказывает мне ничего, чего бы они не знали, только то, что они и сами знают. Я выключаю телефон, будто я шпион трех разведок Цицерон или Мата Хари! Это смешно! То есть, если это кто-то устроил, то у него замечательное чувство юмора. Зачем скрывать от людей то, что они сами знают?…А блокнот?! Все, что мы не хотим, чтобы они услышали, записано в блокноте моим аккуратным почерком без сокращений и аббревиатур, – у меня были лучшие лекции на курсе, по моим лекциям сдавал экзамены весь курс. Если они подойдут ко мне на улице и скажут «будьте добры, отдайте блокнот», что я с ним сделаю, съем? Блокнот большой.
Василий Васильевич объяснил мне, зачем скрывать от оперов то, что они сами знают, – потому что опера могут вести свою игру, что у нас с ним своя игра, а у оперов своя. Каждый раз думаю, нужно ли мне тоже ставить ударение на последний слог – опера€, это профессиональное произношение, как и€скра у электриков и компа€с у моряков, но я ведь не опер, не адвокат.
…Василий Васильевич рассказывает, я записываю, время от времени говорю «простите, я на минутку», ухожу в туалет, закрываюсь от всего мира и думаю о чем-нибудь, что не наркотики, не арест, не тюрьма. Я часто выхожу в туалет. Однажды Василий Васильевич сочувственно спросил:
– С вами что-то не так?
– Спасибо, все в порядке. Просто мне в туалете хорошо, – объяснила я. Василий Васильевич – мой адвокат, адвокату нужно говорить правду.
Я прихожу в кафе «Кузнечик» на Литейном каждый день, иногда два раза в день, иногда уезжаю из кафе «Кузнечик» на лекцию и после лекции возвращаюсь в кафе «Кузнечик», иногда просто сижу тут с утра до вечера. Думаю: я же писатель. Думаю: НИЧЕГО, КОГДА-нибудь Я РАССКАЖУ! Сначала напишу положенное: «Эта история придумана, все персонажи вымышлены, если вы можете вообразить, что я могу придумать такую историю». Первая фраза будет такая: «Мне было хорошо только в туалетах».
Алена рассказывала мне, что, когда они поженились, Никита после секса, вместо того чтобы прямо спросить «Дорогая Алена, у тебя был оргазм?», спрашивал «Тебе было хорошо?». Тогда слово «оргазм» считалось неприличным, а туманное «было хорошо» приличным и деликатным. Не знаю, используют ли сейчас этот застенчивый эвфемизм.
Я все равно начну с фразы «Мне было хорошо только в туалетах». Нет тут никакого сексуального намека, а дело в том, что я, принцесса мира, целыми днями сидела в кафе, сжимаясь от ужаса, и чувствовала себя в безопасности, только когда выходила в туалет и закрывала за собой дверь.
Василий Васильевич несколько раз назначал мне встречи в других кафе, там, где у него суд или личные дела. В каждом кафе есть туалет.
Кафе «Кузнечик», встреча с адвокатом
В записях разговоров Андрея с Марфой встречаются слова «колеса», «порошок».
В записях разговоров Андрея с Марфой встречается слово «стекло» (на жаргоне наркодельцов «стекло» означает наркотики в ампулах).
В записях разговоров Андрея с Марфой много раз встречаются слова «колеса», «порошок», «стекло». КАЖДЫЙ ДЕНЬ ЧТО-нибудь УЖАСНОЕ. Каждый день, много дней подряд.
Не записываю, жаль пустых листов.
Новый опыт
Тата с Игорем и Павликом вернулись из Таиланда. Ужасались, расспрашивали. Я рассказывала, у Таты с Игорем неуловимо менялись лица. Мне отчего-то было неловко перед Татой и Игорем за события, как бы не положенные нам по статусу, – за обыск, за выпиленную автогеном дверь, за то, что у нас беда. Это было как будто… как будто я пришла в гости, мне открыли дверь и радостно воскликнули «Это ты?! Заходи скорей!», и вдруг – лица хозяев постепенно леденеют, – и я понимаю, что не могу войти, и мы стоим по разные стороны двери, они не говорят «Уходи!», но я понимаю, что не могу войти… Я раньше не знала: стыдно, что у тебя беда.
