Джонатан Коу - Номер 11
За ужином они беседовали о том, как прошел ее день. Оказалось, что в обеденный перерыв ее покой был нарушен бестактными знаками внимания со стороны преподавателя-консультанта по французскому языку мсье Гиньери, которому непременно понадобилось сидеть за ланчем рядом с Люсиндой. Он уже давно предпринимает попытки, пусть и закамуфлированные, пофлиртовать с ней.
– Типичный самоуверенный француз, – рассказывала Люсинда, ковыряясь в макаронах. (Натан не пожалел жгучего перца для соуса.) – Если так и дальше будет продолжаться, придется пожаловаться директору.
– Сочувствую, – подхватил Натан. – Вечно тебе докучают. Но, с другой стороны, это вполне объяснимо. В конце концов… – Комплимент повис в воздухе, когда Натан понял, что не может подобрать подходящих слов. Тем не менее кончики ее великолепных губ дрогнули в улыбке – для столь строгой женщины это было уже кое-что.
– С моей точки зрения, – к Люсинде быстро вернулась серьезность, – беда в том, что этим распущенным, сексуально озабоченным типам время некуда девать. Они слишком много отдыхают, оттого и предаются всяким… будоражащим мыслям. Им нечем заняться, им недостает трудолюбия. Мужчине лучше живется, когда он постоянно занят, – как ты, например. Поэтому тебе и удается сохранять равновесие во всем.
– Верно, – подтвердил Натан. – Я люблю свою работу. И пожалуй, никогда не любил ее так, как сейчас.
– Почему? Работаешь над очередным захватывающим делом?
– Пока рано о чем-либо говорить, но, возможно, я вышел на кое-что очень стоящее. За месяц с небольшим в разных районах Лондона два человека внезапно погибли, и я полагаю, что эти смерти между собой связаны. Оба были стендап-комиками.
– Комиками? – наморщила свой обворожительный носик Люсинда. – Я не поклонница… нет, конечно, я бы не стала никого из них убивать… но мне всегда было непонятно, что так влечет к ним публику.
– Знаешь, есть такая йоркширская поговорка: «Тем, кто любит посмеяться, любая шутка сгодится».
– Но я люблю смеяться, – возразила Люсинда и в доказательство издала звонкий переливчатый смешок, похожий на веселое глиссандо, негромко сыгранное на металлофоне. – Просто… жизнь так печальна, и, боюсь, ничем она меня особо не радует, а сама идея платить деньги за то, что должно быть спонтанным… Это попахивает отчаянием, так мне кажется. Все равно что платить за секс.
– Именно, – кивнул Натан, который в данный момент выложил бы пять тысяч наличными, знай он, что она их возьмет. – Но комики вездесущи. Публика заполняет стадионы. Они постоянно мелькают по телевизору. И независимо от темы – будь то беженцы или глобальное потепление – любое публичное выступление сегодня просто невозможно без налета комедийности. Особенно когда говорят о политике.
– Я полагала, что люди слушают комиков, чтобы забыть о политике.
– Они слушают комиков, чтобы расслабиться и ни о чем не думать. Комики могут сколько угодно болтать на политические темы, лишь бы не касаться действительно насущных проблем. Тут главное – найти мишень для острот, которая всех устроит. Посмотрев их видео, я понял, что именно так эти парни и поступили. Причем выбрали одну и ту же мишень.
– Поэтому, – сгорая от любопытства, Люсинда потянулась к нему через стол, – ты думаешь, что их смерти связаны?
– Уверен. В их россказнях присутствует один и тот же фактор – имя, если точнее, – и весьма вероятно, что в нем и заключается разгадка их гибели. Оба в самом агрессивном и оскорбительном тоне нападали на некую журналистку.
– И эту журналистку зовут?..
Сделав паузу ради пущего эффекта, Натан заглянул в бездонные синие глаза Люсинды:
– Ее зовут Жозефина Уиншоу-Ивз.
2
Жозефина Уиншоу-Ивз. Неудивительно, что мисс Спайсти никогда о ней не слыхала. Газеты она открывала нечасто, а тем более их онлайн-версии, где в основном Жозефина и делилась своими соображениями с читателями.
Она приходилась дочерью сэру Питеру Ивзу, одному из долгожителей среди издателей общенациональных газет, и покойной Хилари Уиншоу, прославившейся при жизни как автор популярной газетной колонки и телепродюсер. Хилари умерла в 1991-м, когда Жозефине исполнился всего год, и о матери у нее не сохранилось даже смутных воспоминаний. И все же девочка росла под знаком материнского наследия. Отец, в тех редких случаях, когда они по-настоящему разговаривали, не забывал напоминать о том, что Хилари была гением среди колумнистов, суперзвездой, способной из самого ничтожного события общественной жизни выжать 1000 слов чистейшего тонизирующего яда. Мало того, Хилари принадлежала к одному из наиболее влиятельных британских семейств послевоенного времени, а единственным прямым потомком этого рода была Жозефина. Стоит ли удивляться, что с ранних лет Жозефина ощущала себя значительной персоной, обремененной обязанностью не посрамить гордое имя предков.
Подростком Жозефина настойчиво пыталась состыковать это ощущение собственной важности с тем, что ему явно противоречило: для своего отца она практически ничего не значила. После насильственной и прежде временной смерти жены сэр Питер утратил всякий интерес к семейной жизни – если он вообще у него когда-либо был. Жил он преимущественно в офисе своей газеты (там он оборудовал комфортабельную спальню рядом с кабинетом) и лишь изредка наведывался в особняк в Кенсингтоне, где в просторных чертогах росла Жозефина – одна, под равнодушным присмотром часто сменявшихся нянек. Благодаря упорству в учебе и хорошо подвешенному языку Жозефина плавно продвигалась по системе частных школ – Глендовер, затем Годолфин и Латимер, и в итоге Кембридж, где она с блеском закончила факультет истории искусств.
Попутно она обзавелась кое-какими друзьями или, скорее, приятелями. Те, кто пытался сблизиться с ней, находили ее самоуверенной и придирчивой. Она была склонна походя судить о людях и мастерски умела ранить человека уничижительным словцом без всякого на то повода. В этом плане она, по крайней мере, шла по стопам своего отца, известного тем, с какой щедростью он раздавал словесные тумаки (а порою, перебрав бренди в «Гаррике», переходил на прямой кулачный контакт). Жозефине накрепко запал в память один случай. Когда ей было лет тринадцать-четырнадцать и она еще училась в школе, ей пришлось провести полдня с отцом в его газете – после того, как договоренность с очередной няней сорвалась в последний момент. Она присутствовала на редакционном собрании и на долгие годы запомнила, как редакторы отделов, сидевшие кружком, центром которого был сэр Питер, выдвигали идеи касательно газетных материалов. Каждому по очереди – часто не дав закончить – сэр Питер выносил краткий вердикт: «Бред». «Фигня». «Чудовищно, мать твою». «Дерьмо». «Кому нафиг интересен этот сраный умник». «Отлично – нам нужен повод, чтобы удавить эту суку». И так далее. Это был вдохновляющий урок издательского дела, приумноживший ее уважение к отцу в сотню раз и усугубивший отчаянное желание добиться внимания родителя.
