Жоржи Амаду - Капитаны песка
Докурив, он на коленях пристраивается в углу. Если б можно было заснуть… Исчезло бы страдальческое лицо Доры.
Сколько часов провел он здесь? Сколько дней? Тьма по-прежнему беспросветна, жажда все так же безжалостна. Три раза приносили ему воду и фасоль. Он уже понял, что пить соленый фасолевый отвар нельзя — от него жажда мучит еще сильней. Он ослабел, ноги точно чужие. От параши в углу исходит зловоние, ее не выносят. Живот у него болит, кажется, будто все кишки перепутались. Ноги не слушаются. Поддерживает его одна только ненависть, — ненависть, переполняющая душу.
— Сволочи… Сукины дети…
Только это и сумел он произнести, да и то шепотом. Нет больше сил кричать, барабанить в дверь. Ясно, что здесь он и умрет. Он видит распростертую на полу, умирающую от жажды Дору, а рядом — Большого Жоана, отделенного от девочки решеткой. Здесь же стоят плачущие Профессор и Леденчик.
В четвертый раз принесли ему воды и фасоли. Воду он выпил, а есть не стал. Слабым голосом произнес:
— Сволочи… Сволочи…
Но еще до того, как ему принесли еду (если можно назвать это едой), в этот день (для Педро все дни превратились в одну нескончаемую ночь) знакомый голос снова окликнул его. Он отозвался, не вставая:
— Сколько дней я тут?
— Пять.
— Дай закурить.
Сигарета немного подбодрила его, мысли прояснились, и он понял, что через пять дней умрет. Такую пытку не вынесет и взрослый мужчина. И ненависть его достигла предела — дальше уж некуда.
Опять ночь. У него на глазах умирает Дора. Рядом с нею, за прутьями решетки — Большой Жоан. Плачет Леденчик, плачет Профессор. Во сне все это или наяву? Ох как болит живот…
Сколько же времени будет длиться эта тьма? Сколько будет мучиться перед смертью Дора? Вонь от бочонка в углу нестерпима. Дора умирает, кончается. Может, и он живет последние минуты?
Рядом с Дорой вдруг появляется лицо директора. Пришел помучить ее перед смертью. Почему она так долго не умирает? Лучше бы — сразу… А теперь вот директор пришел, чтобы муки ее стали невыносимыми…
— Вставай, — слышит он голос. Директор пинает его ногой.
Педро шире открывает глаза. Доры нет. Перед ним — ухмыляющееся лицо директора:
— Ну, образумился?
Падая, Педро успевает подумать: «Как режет глаза свет! Жива ли Дора?»
Он снова в кабинете директора. Тот все улыбается.
— Как тебе у нас в гостях? Нравится? Теперь небось больше не потянет воровать, а? Я и не таких обламывал!
Педро исхудал до неузнаваемости: кожа да кости. Лицо у него даже не бледное, а зеленое, оттого что желудок расстроен. Рядом с ним стоит надзиратель Фаусто — это его голос слышал он во тьме карцера. Надзиратель — здоровенный детина, ходят слухи, что в жестокости с ним может соперничать только сам директор.
— Куда его? — спрашивает он. — В кузницу?
— Нет, лучше — на сахарную плантацию. Пусть на земле поработает, — смеется директор.
Фаусто кивает.
— Глаз с него не спускай. Это злобная тварь. Ничего, мы его быстро приведем в чувство… Понял, негодяй?
Педро не опускает перед ним глаз. Надзиратель подталкивает его к двери.
Только теперь он видит все здание колонии. Во дворике парикмахер машинкой остригает его наголо, белокурые завитки падают на землю Ему дают штаны и куртку из голубоватой бумажной ткани, и он переодевается. Потом Фаусто ведет его в мастерскую:
— Найдется мачете и серп?
Он вручает то и другое Педро и отправляет на плантацию сахарного тростника, где работают содержащиеся в колонии дети. Педро так ослабел, что едва удерживает в руках мачете. Надзиратели то и дело бьют его, но он не произносит ни звука.
Вечером их строем ведут обратно. Педро пытается угадать, кто же приносил ему сигареты. Они поднимаются по лестнице, входят в дортуар, не зря помещающийся на третьем этаже: попробуй-ка спрыгнуть! Дверь за ними запирается. Фаусто приказывает:
— Грасса, молитву!
Краснолицый мальчик выходит вперед и начинает читать «Символ веры».Все хором повторяют за ним слова молитвы и крестятся. Потом следует «Отче наш» и «Богородице» — голоса звучат громко и внятно, хотя все устали до смерти. Наконец-то можно лечь… Кровать застелена грязным одеялом, белье — одеяло да наволочку на каменно твердой подушке — здесь меняют раз в две недели.
Уже засыпая, Педро чувствует на плече чью-то руку.
— Ты Педро Пуля?
— Да.
— Это я к тебе приходил тогда, передавал весточку…
Педро разглядывает его. На вид этому мулату лет десять.
— Они еще наведывались?
— Каждый Божий день. Все спрашивали, когда тебя выпустят из карцера.
— Скажи им, что я — на плантации.
— Скажу.
— Сколько же дней я там проторчал?
— Восемь. Не каждый выдержит. Одного парня оттуда вынесли ногами вперед…
Мальчик уходит. Педро не успел спросить, как его зовут. Он хочет сейчас только одного — спать. Но раздается какой-то шум, и из-за дощатой перегородки появляется надзиратель Фаусто.
— В чем дело?
В ответ — молчание.
— Встать! — хлопает он в ладоши.
Обводит взглядом лица мальчишек:
— Так. Никто, значит, не знает?
Молчание. Надзиратель, протирая глаза, обходит ряды кроватей. Стрелки огромных часов на стене показывают десять.
— Никто не желает говорить?
Молчание. Надзиратель скрипит зубами:
— Будете час стоять столбом. До одиннадцати. Кто приляжет, пойдет в карцер. Он как раз освободился…
Тишину прорезает детский голос:
— Сеньор надзиратель…
Голос принадлежит маленькому, изжелта-бледному мальчику.
— Ну, Энрике, говори.
— Я знаю, почему был шум.
Все неотрывно смотрят на доносчика. Фаусто подбадривает его:
— Говори, Энрике, выкладывай что знаешь.
— Жеремиас, сеньор надзиратель, забрался в кровать к Берто. Они, сеньор надзиратель, хотели заняться своими гадостями…
— Жеремиас! Берто!
Названные выходят вперед.
— К дверям! Стоять до двенадцати! Остальным — спать! — И Фаусто еще раз оглядывает своих воспитанников. Когда надзиратель уходит к себе, Жеремиас показывает Энрике кулак. Педро засыпает под оживленное жужжание голосов.
Утром, в столовой, они пьют водянистый кофе, жуют черствые хлебцы. Сосед по столу, понизив голос, спрашивает Педро:
— Это ты — вожак «капитанов»?
— Я.
— Видел в газете твою фотографию… Ты — молодец! Но тебе крепко досталось… — Он сочувственно смотрит в исхудалое лицо Педро, проглатывает кусок и продолжает: — Надолго тут застрянешь?
— Нет. Скоро смоюсь.
— Я тоже. Я кое-что уже придумал… Возьмешь меня к себе?
— Возьму.
