Арундати Рой - Бог Мелочей
– Мама! – сказал он (Читающим Вслух голосом). – Мама! Достаточно! Больше не надо!
Маммачи прекратила игру и повернула голову в сторону Чакко, держа в руке застывший смычок.
– Достаточно? Ты считаешь, достаточно, Чакко?
– Более чем достаточно, – сказал Чакко.
– Достаточно так достаточно, – пробормотала Маммачи сама себе. – Я, пожалуй, закончу. – Как будто это вдруг пришло в голову ей самой.
Она убрала инструмент в черный футляр, имеющий форму скрипки. Он закрылся, как чемодан. Замкнув в себе музыку.
Щелк. И щелк.
Маммачи опустила на место свои темные очки. Вновь плотно задернула шторы от светлого дня.
Амму вышла из дома и позвала Рахель.
– Рахель! У тебя мертвый час! Ешь быстрее свой торт и приходи!
Сердце Рахели упало. Она ненавидела Мертвый Час.
Амму вернулась в дом.
Велютта спустил Рахель на землю, и теперь она потерянно стояла у подъездной дорожки, на границе Спектакля, а на горизонте разрастался противный Мертвый Час.
– И перестань фамильярничать с этим человеком! – сказала Рахели Крошка-кочамма.
– Фамильярничать? – переспросила Маммачи. – Это о ком, Чакко? Кто фамильярничает?
– Рахель, – сказала Крошка-кочамма.
– Кому она фамильярничает?
– Не кому, а с кем, – поправил мать Чакко.
– Хорошо, с кем она фамильярничает? – спросила Маммачи.
– С твоим любимчиком Велюттой, с кем же еще, – сказала Крошка-кочамма, а потом, обращаясь к Чакко: – Спроси-ка его, где он вчера был. Хватит ходить вокруг да около.
– Не сейчас, – сказал Чакко.
– Что это значит – фамильярничает? – спросила Софи-моль свою мать, но та не ответила.
– Велютта? Он здесь? Велютта, ты здесь? – обратилась Маммачи к Дневному Пространству.
– Уувер, кочамма. – Он выступил из тени деревьев и вошел внутрь Спектакля.
– Ты выяснил, в чем дело? – спросила Маммачи.
– Прокладка нижнего клапана, – ответил Велютта. – Я заменил. Теперь все в исправности.
– Тогда запускай, – сказала Маммачи. – Бак совсем опустел.
– Этот человек нас погубит, – сказала Крошка-кочамма. Не потому, что была ясновидящей и ее вдруг посетило пророческое видение. Нет, просто из неприязни к нему. Все пропустили ее предсказание мимо ушей.
– Попомните мои слова, – сказала она с горечью.
– Видала какая? – сказала Кочу Мария, подойдя к Рахели с тортом на подносе. Это она про Софи-моль. – Будет взрослая, она будет наша кочамма, она нам жалованье повысит и всем подарит нейлоновые сари для Онама.[45]
Кочу Мария коллекционировала сари, хотя никогда их не надевала и, скорее всего, не собиралась.
– Ну и что? – сказала Рахель. – Меня уже тут не будет, я в Африку уеду.
– В Африку? – фыркнула Кочу Мария. – В Африке сплошь комары и черномазые уроды.
– Это ты уродина, – сказала Рахель и добавила (по-английски): – Глупая коротышка!
– Что ты сказала? – с угрозой спросила Кочу Мария. – А молчи, не говори. Я и так знаю. Я слышала. Все скажу Маммачи. Погоди у меня!
Рахель повернулась и пошла к старому колодцу, где, если поискать, всегда можно было найти муравьев для расправы. Красные муравьи, когда она их давила, портили воздух, как люди. Кочу Мария двинулась за ней с тортом на подносе.
Рахель сказала, что не хочет этого дурацкого торта.
– Кушумби, – сказала Кочу Мария. – Завистница. Такие прямо в ад попадают.
– Это кто завистница?
– А не знаю. Сама себе ответь, – сказала Кочу Мария: оборчатый фартук, ядовитое сердце.
Рахель надела свои солнечные очочки и посмотрела сквозь них на Спектакль. Все окрасилось в Злой цвет. Софи-моль, стоявшая между Маргарет-кочаммой и Чакко, выглядела так, словно напрашивалась на шлепок. Рахель обнаружила целую вереницу жирных муравьев. Они направлялись в церковь. Все до одного в красном. Их следовало убить прежде, чем они туда доберутся. Раздавить и размазать камнем. Вонючим муравьям в церковь хода нет.
Расставаясь с жизнью, муравьи слабо похрустывали. Словно эльф кушал поджаренный хлеб или сухое печенье.
Муравьиная Церковь будет стоять пустая, и Муравьиный Епископ напрасно будет ждать в смешном своем Муравьино-Епископском облачении, махая серебряным кадилом. Никто к нему не придет.
Прождав достаточно долго по Муравьиным часам, он смешно нахмурит свой Муравьино-Епископский лоб и печально покачает головой. Он поглядит на яркие Муравьиные витражи, а когда кончит на них глядеть, запрет церковь огромным ключом, и там станет темно. Потом пойдет домой к жене, и у них будет Муравьиный Мертвый Час.
Софи-моль в шляпке и брючках клеш. Любимая с самого Начала, пошла наружу из Спектакля посмотреть, что Рахель делает позади колодца. Но Спектакль пошел вместе с ней. Она двигалась – он двигался. Она стояла – он стоял. За ней следовали умиленные улыбки. Кочу Мария убрала поднос с наклонного пути своей обожающей улыбки, когда Софи присела на корточки, ступив в приколодезную слякоть (желтые раструбы ее брючек стали при этом мокрыми и грязными).
Софи-моль обследовала вонючее побоище с врачебной отрешенностью. По каменной кладке была размазана красная плоть, две-три ножки еще слабо шевелились.
Кочу Мария смотрела крошками торта.
Умиленные Улыбки смотрели Умиленно.
Двоюродные Сестрички Вместе Играются.
Милые такие.
Одна пляжно-песчаная.
Другая коричневая.
Одна Любимая.
Другая Любимая Чуть Меньше.
– Давай одного в живых оставим, чтобы ему было одиноко, – предложила Софи-моль.
Рахель проигнорировала ее предложение и убила всех. Потом – в своем пенистом Платье Для Аэропорта, панталончиках в тон (уже, правда, не абсолютно новеньких) и солнечных очочках не в тон – повернулась и убежала. Исчезла в зеленом зное.
Умиленные Улыбки не выпустили Софи-моль из своего прожекторного пятна, решив, видимо, что милые двоюродные сестрички играют в прятки, как часто делают милые двоюродные сестрички.
Глава 9
Госпожа Пиллей, госпожа Ипен, госпожа Раджагопалан
От древесной листвы вечер настоялся, как чай. Длинные гребенки пальмовых листьев темнели, понуро клонясь, на фоне муссонного неба. Оранжевое солнце скользило сквозь их неровные, бессильно цепляющие зубья.
Эскадрилья летучих мышей стремительно прочертила сумерки.
В заброшенном декоративном саду Рахель под взглядами ленивых гномиков и неприкаянного херувима присела на корточки у заросшего пруда и смотрела, как жабы прыгают с одного тинистого камня на другой. Прекрасно-Безобразные Жабы.
Склизкие. Бородавчатые. Горластые.
В них томятся несчастные нецелованные принцы. Пожива для змей, затаившихся в длинной июньской траве. Шуршание. Бросок. И некому больше прыгать с одного тинистого камня на другой. И некому больше ждать заветного поцелуя.
