Маша Трауб - Я никому ничего не должна
– Мне наплевать, – сказал Андрей.
Котечка воспринял это буквально и уволок к себе стиральную машину, телевизор и диван с двумя креслами.
Что с ним стало дальше, как он доживал свою жизнь в однокомнатной квартирке где-то на Петровско-Разумовской, десять минут на трамвайчике от метро и еще семь минут пешком, неизвестно. Да и неинтересно, если честно. Наверное, нашел себе другую Раечку. Почему бы и нет?
А Сергей Петрович ненадолго пережил свою любимую Надю. «Скоропостижно скончался», – как написали в холле института под его портретом с траурной лентой. Его похоронили со всеми почестями, согласно завещанию, в семейной могиле. Все было устроено по высшему разряду – организацией занимался институт. На большой, внушительной гранитной плите были выбиты все его регалии, а рядом – имя Надежды Михайловны, жены. Все прошло на очень достойном уровне – венки, речи. Собрались коллеги, ученики. Скорбели искренне.
Маленький сутулый человек, который «хоронил» всех почетных людей, зашел в комнатку при кладбище и заказал уход за могилой – на год. Полив, прополка, помывка. Силами кладбищенской, специально обученной бригады. Он появился там и на следующий год, и через год.
Этот неприметный человек, имени которого никто не помнил, был очень благодарен Сергею Петровичу. Именно он устроил его на работу. Устроил и забыл. А человек помнил. Помнил, что тогда никто его никуда не брал – из-за судимости с условным сроком. А Сергей Петрович взял. Вряд ли он понимал, что для этого человека работа стала спасением, а Сергей Петрович – спасителем. Но человек помнил и был благодарен. Он ответил тем, чем мог, – подсыпал гравий, если видел, что старый уже не справляется с сорняками, выбирал цветы на могилу, чтобы цвели все лето. Приходил, проверял, заказывал дополнительный полив, если лето выдавалось жарким и засушливым.
Люди, приходившие на соседние участки, думали, что у покойных супругов хорошие любящие дети, раз могила такая ухоженная.
Андрей, который был на могиле только раз, в годовщину смерти матери, не удивился – наверное, он считал, что так и должно быть на таком престижном кладбище, что цветы растут сами собой и могила остается чистой тоже по каким-то неведомым правилам. Он все принимал как должное. И не задумывался, чего это стоит. Ему просто в голову не приходило думать еще и об этом.
А тот человек приходил заранее и специально оговаривал, чтобы к годовщине захоронение привели в порядок.
Андрей никак не мог найти нужный номер участка и шел по другой тропинке – не по правой, а по левой, долго плутал. А человек проходил уверенным шагом накануне – проверить работу, кивнуть то ли Сергею Петровичу, то ли себе и уйти.
Когда я еще работала в школе, мы ездили с Нелли Альбертовной в турпоездку в Болгарию. Немыслимая роскошь. Золотые Пески. Нелли Альбертовна была в восторге. А мне было тяжело.
Помню, заехали с экскурсией в один городок – старинный, седьмой век. Нам дали час свободного времени. Нелли Альбертовна побежала в магазин выбирать сувенирные глиняные тарелки и какой-то волшебный крем с экстрактом розы, а я свернула в переулочек. Почти на каждой двери висели объявления – годовщина смерти такого-то, семь лет со смерти такого-то, в память о кончине, сорок дней, десять лет. На некоторых дверях были прибиты черные платки в форме банта или венка. Сначала я подумала, что вот какая хорошая традиция – вспоминать ушедших. И напоминать всем остальным жителям городка. А потом мне показалось, что это должно быть очень больно – скорбеть, не забывать, помнить. И неизвестно, как правильно, как лучше – каждый год прибивать к двери черную тряпицу и клеить приглашение почтить память или поминать интимно, каждый день, в душе, без посторонних людей.
Мне стало душно в этом городке, с его деревянными двухэтажными домиками и почти кукольного размера оконцами. Отовсюду на меня смотрели лица умерших людей, чаще женщин, которые прожили здесь всю жизнь, сидели на лавочках, варили варенье из зеленых крошечных плодов инжира, смоковницы – приторное, вяжущее. Знали каждую бродячую кошку, рожали, воспитывали детей и обрекали их на точно такую же жизнь – между домом, лавочкой и деревом смоковницы.
– Ой, смотри, какая прелесть, – Нелли Альбертовна показывала мне купленную расписную тарелку. – А крем понюхай, как пахнет.
Я, честно признаюсь, ненавидела запах роз. Меня начинало подташнивать. И сами цветы не любила – вызывающе яркие, терпкие, быстро вянущие, оставляющие после себя послевоние, запах, который не желал выветриваться из класса. Учителя обречены на охапки букетов, цветов, которые куплены в спешке и будут распиханы по вазам.
Хотя нет, Нелли Альбертовна розы любила. Обрезала наискосок специальным тонким ножом, бросала в вазу ложку сахара, обрывала лепестки.
Она нюхала только что купленный крем сквозь коробку и сладостно ахала.
– Как в другом мире побывала, – говорила перед отъездом назад, в Москву, Нелли Альбертовна. – Как же хочется вот так ездить, путешествовать, смотреть, как люди живут…
– Наверняка так же, как мы, – с такими же проблемами, – подала я голос.
– Сашенька, нельзя быть такой пессимисткой, – даже возмутилась Нелли Альбертовна. – Ну, неужели не чудо, что мы оказались на море, за границей! Я вот думаю, купить домой «Слнчев бряг», как ты считаешь?
– Кто его пить будет?
– Ну, в подарок…
– Купите…
– А зря ты тарелочку себе не купила или скатерть. Очень хорошая скатерть. Надо было мне еще один крем купить…
К чему я вспомнила про эту поездку? На самом деле я тогда все время думала об Аделаиде Степановне. Она ведь тоже любила ездить, путешествовать, привозить сувениры, вещи. Рассказывать, что видела, что ела. Вот она всегда мечтала уехать в такой городок и жить в маленьком домике, чтобы окнами на море и дерево в саду.
Аделаида Степановна… Нет, она не пропала после увольнения, не ушла работать обычным учителем, не бегала по ученикам. Она забыла о школе раз и навсегда. Зачеркнула, как и не было. Аделаида ушла работать в «Интурист», где быстро стала ценным сотрудником. Все-таки школьная закалка ей пригодилась – она умела убеждать, настаивать, если надо, давить.
Аделаида прекрасно выглядела и была абсолютно довольна своей жизнью. Во всяком случае, внешне была довольна, а что она себе думала – никто не знал.
Знала только Нелли Альбертовна, которая сохранила с ней отношения, несмотря на то «предательство». Я не могла этого понять. Я бы не смогла простить человека, который вольно или невольно поступил подло.
– Она мне даже благодарна, – хмыкала Нелли Альбертовна, – говорит, что школу даже не вспоминает, что только сейчас начала по-настоящему жить.
