Захар Прилепин - Чёрная обезьяна
Главврач, всё тот же Рагарин, встретил нас на входе — видимо, они созвонились заранее, подумал я, но не совсем угадал.
— Ваша жена звонила, — сказал главврач профессору. — Сказала, что вы будете забирать сына…
Главврач вел себя с некоторым, почти приличным, подобострастием, которого я в те дни, что провел в больнице, за ним не замечал.
«Впрочем, отчего бы и нет, если он знает, кто такой этот профессор, — подумал я. — Коллеги… в некотором роде…»
— Отчего же забирать, — сказал профессор весело, входя в холл. Там было все так же — побитый кафель и словно раскрывшие кривые рты откидные стулья с поломанными сиденьями.
Дмитрий Иванович, присмотрелся я, был по-прежнему не совсем брит, щетина всё так же отдавала рыжиной, и глаза, ложно обещающие наличие любопытствующего ума, смотрели столь же спокойно и внимательно.
На макушке у него обнаружился едва поседевший ершик — вот, собственно, и все последствия минувшего десятилетия…
Рагарин быстро взглянул на меня, что-то такое мелькнуло в его глазах, легкая тень узнавания, но он был слишком озабочен.
Документы на вахте у нас не проверили, к тому же время было уже неприемное — мы беспрепятственно прошли вослед за главврачом.
— Отчего же забирать, — повторил Платон Анатольевич, с интересом оглядывая стены больничного коридора, на которых, между тем, не было ничего интересного.
Рагарин чувствовал себя несколько неуютно — иногда казалось, что он хочет закрыть телом те щербины в стенах, по которым скользил глазами гость.
— У вас что, дело пошло на поправку? — закончил, наконец, Платон Анатольевич свою мысль, и здесь мне показалось, что Рагарин покраснел. Может быть, просто потому, что он встал непосредственно под ало саднящей зарешеченной лампой.
Рагарин ничего не ответил, но сбегал в свой кабинет и вернулся обратно с историей болезни, которая явно была приготовлена заранее.
Профессор сделал жест рукой, означавший, кажется, «нет-нет, спасибо, я это уже читал…», — но вид Рагарина был настолько беспомощным, что Платон Анатольевич смилостивился, взял папку, поднес ее к глазам и прочитал со значением вслух:
— «Скуталевский Константин Платонович». Совершенно верно: Константин Платонович. Именно. — После чего свернул историю болезни и так и держал ее в руке.
Рагарин чуть тронул профессора за рукав.
— Навестите?.. — начал он, но не смог выбрать сразу, как определить сына профессора. «Навестите больного» прозвучало бы чуть оскорбительно, а «навестите сына» — слишком грустно.
— Навестите Костю? — нашелся Рагарин. Определенно, у него имелось чутье.
— Да-да, несомненно. Как там наш Костя, навестим, — согласился Платон Анатольевич и, размахивая историей болезни, отправился по коридору за Рагариным, который посекундно оборачивался, словно вел профессора меж деревьев.
Подходило время ужина, и навстречу из своего леса медленно шли сумасшедшие.
Я стоял в коридоре, отвернувшись немного в сторону: казалось, что меня обязательно кто-нибудь узнает и принесет из столовой жареную рыбу — угостить.
Не выдержав, я вышел на улицу.
Профессор вернулся очень быстро, буквально через минуту, уже без истории болезни. Он стремительно двинулся на меня, я даже немного посторонился. Подойдя почти вплотную, профессор очнулся.
— У вас нет сигареты? — спросил он негромко.
— Нет, — сказал я.
Нужно было что-то еще сказать.
— А почему именно эта больница? — спросил я как можно более обыденным тоном.
— Эта? — с некоторой даже готовностью переспросил профессор. — Он уже был во всех лучших клиниках, и в этой стране, и… Безрезультатно. А эта потому… А потому что я здесь жил. Мы тут были прописаны. Он тут прописан до сих пор — Костя. И здесь осталась наша старая комната, она пустует.
— Вы здесь жили? — удивился я.
— Ну конечно, — согласился он, даже улыбнувшись. — Жили здесь, да. В этой больнице я проходил практику. Тут неподалеку жила моя будущая жена. И так далее.
— А Шарова вы тут не встречали? Велемира Шарова? — спросил я.
— Шарова? Нет, — ответил профессор, отчего-то скривившись. — Что у вас с сигаретами, я забыл?
Я развел руками, огорченно вздохнул и поискал глазами вокруг — не стоит ли кто с сигаретой поблизости или даже без сигареты.
И нашел: сквозь решетку раскрытого окна на втором этаже на меня смотрела моя жена.
На ней был домашний халат.
Лицо ненакрашено.
Губы шевелились, она произносила что-то не слышное мне.
К ее окну подошла старуха и тоже стала смотреть на меня.
Жена сделала движение, чтобы уйти.
— Ты что тут делаешь? — громко спросил я.
Она посмотрела на меня удивленно, вскинув почти незаметные, словно сбритые брови, и промолчала.
— Где дети, ты? — закричал я, взмахнув рукой и пробежав несколько шагов к зданию.
Она улыбалась, глядя сверху, и в ответ легко махнула рукой — прощаясь.
— Дети, блядь, где мои? — закричал я еще громче.
— Сам ты блядь, понял? — на секунду вернувшись к окну, отчетливым, с улыбкой голосом ответила она — тем тоном, которым можно было бы сказать: «Посмотри, какой красивый букет!»
Я остался стоять, глядя уже на старуху, сурово озиравшую двор.
— Сам ты блядь! — повторила старуха, обращаясь отчего-то не ко мне, а куда-то поверх меня.
Я оглянулся — там стоял профессор и переводил взгляд с окон женского отделения на меня и обратно.
На улицу выбежал перепуганный Рагарин, полы белого халата развевались.
Он остановился напротив нас, быстро дыша и стараясь понять, что здесь произошло, не случилось ли чего страшного, и насколько огорчен профессор, и чем он огорчен…
Восстановив дыхание, Рагарин остановился взглядом на мне и сказал, не вкладывая в свои слова никаких особенных эмоций:
— Вы у нас лечились.
Платон Анатольевич неожиданно для самого себя издал удивленный носогорловой звук и заглянул мне в лицо.
Мы спускались на лифте. Я чувствовал разброд во всех органах: печень тянуло вниз, сердце, как воздушный шар, подрагивало и не хотело в подземелье, желудок пристыл в нерешительности, позвоночник тяготился скелетом, руки вспотели горячим потом, ноги — холодным.
Милаев смотрел в сторону. Ему нужно было чем-то занять руки, и он скользил пальцами по лифтовой панели с кнопки на кнопку, будто раздумывая, где остановиться.
Вид, впрочем, у него был такой, словно он собирался как-то развеселить меня.
Мы созвонились с ним час назад, я поинтересовался, есть ли какие-то новости, он задумался на секунду и потом ответил, что есть.
