Татьяна Устинова - Я - судья. Божий дар
— Не припомните, что именно он говорил?
— Говорил, что она старая шлюха и коммунистская подстилка. Она услышала — и в крик: я, типа, сейчас милицию вызову, а ну пошли прочь, как не стыдно… Ну, Олег встал и начал ее пихать.
— Как именно?
Пашка снова глубоко вздохнул и принялся теребить рукав куртки. Теребил он его так усердно, что казалось, сейчас оторвет.
— Сначала руками, потом за шиворот взял и дал пенделя… Ну, ногой пнул пониже спины, в общем. Она упала, орать стала… Эта, вторая женщина, вышла из подъезда…
Олег слушал Анохина с открытым ртом. Что он несет?! Что этот придурок несет? Гад ползучий! Когда Анохин сказал про пендель, Олег не выдержал, вскочил и заорал:
— Он врет все! Ничего такого не было! Она сама упала!
Лена ударила молоточком по столу:
— Обвиняемый! Прошу прекратить выкрики с места. Вам будет дано слово позже. Сейчас ведется опрос свидетеля! Продолжайте, Анохин.
— Ваша честь! — спохватился адвокат. — То, что Анохин рассказывает, полностью противоречит его прежним показаниям. Предполагаю, что свидетель изменил показания под давлением! Его нынешние слова — ложь! Нет никаких доказательств, что сейчас свидетель говорит правду!
Никита снова поднялся с места:
— Хотел бы напомнить уважаемому адвокату, что по презумпции невиновности считается, что свидетель говорит правду, пока не доказано обратное. Впрочем, обвинение располагает доказательствами правдивости его слов.
Доказательствами? Какие еще доказательства? Нет и не может быть никаких доказательств! В глазах Олега металась паника.
— Ваша честь, — повернулся Говоров к Лене. — Могу я попросить свидетеля предоставить суду мобильный телефон для демонстрации видеозаписи?
— Да, — Лена кивнула. Краем глаза она заметила, что адвокат снова недоуменно переглядывается с Шипиловым. На лбу у адвоката выступил пот, и он промокал его белоснежным платком.
Анохин передал приставу мобильник, телефон подключили к компьютеру. По экрану прошла рябь, а потом появился Олег Шипилов. Этот пионер-герой, верный товарищ, институтский активист и звезда авиамоделирования держал за шиворот болоньевого пальтишка сгорбленную старушку и поливал ее трехэтажным матом. Лена смотрела на безобразную сцену, разыгрывавшуюся на экране, закусив губу. Шипилов с экрана засмеялся и пнул ногой скорчившуюся на асфальте старую женщину. Ролик длился меньше минуты, но этой минуты было достаточно, чтобы Лена приняла решение: никакого условного срока. Срок будет настоящий.
Грохнул об пол стул. Шипилов в один прыжок подскочил к Анохину, сгреб его за грудки:
— Урод! Ты урод долбаный! Ты что сделал, гад?! Ты зачем снимал, мразь?!
Подоспевшие приставы оттащили Шипилова, который теперь орал адвокату:
— Что вы сидите! Вы мой адвокат! Вам платят! Делайте что-нибудь! Вы что, не видите, что происходит?!
Но защитник Шипилова как раз прекрасно все видел. Только поделать ничего не мог. Этот чертов прокурор вытащил туз из рукава в тот самый момент, когда адвокат считал дело решенным, и спутал ему все карты. Наверное, знай он об этой записи заранее, что-то можно было бы придумать. Всегда что-нибудь можно придумать. Но такого сюрприза он никак не ожидал. И оказался не готов. Настолько, что даже не смог толком опросить этого свидетеля, будь он неладен. И финальное выступление в прениях вышло скомканным, беззубым и жалким, сроду он так плохо не выступал. Хотя, какая, в сущности, разница? Все очевидно. Ясно, как день, что дело проиграно, по крайней мере, в суде первой инстанции. Все, что адвокату удалось, — это выторговать срок поменьше. Прокурор требовал признать Шипилова виновным (и было совершенно понятно, что его таковым признают, к бабке не ходи) и осудить на три года общего режима. Адвокат просил год, при этом условно, принимая во внимание, что это первый случай, что парень студент и так далее, и так далее. Торг за срок — дело в суде обычное и привычное настолько, что торговался адвокат почти на автомате. Правда, в другой ситуации он расписал бы достоинства своего клиента куда красочнее, выбил бы из судьи слезу, и — кто знает, — может, удалось бы скостить срок на год, а то и на все два. А может, если дожимать как следует, и условного добиться. Или с отсрочкой приговора. Но красноречие вернулось наконец к нему, когда момент был упущен окончательно и бесповоротно — суд удалился для вынесения приговора.
Приговором суда Шипилов был признан виновным и осужден на два года колонии.
* * *Сегодня я встала на час раньше обычного. Быстро приготовила омлет на завтрак, померила температуру Сеньке (слава богу, нормальная), сунула в руку сонной Сашке кружку кофе с молоком, поцеловала ее в помятую со сна щеку и велела перед уходом выдать Сеньке альбом для раскрашивания и фломастеры, чтобы он больше не лил «Шанель» на клавиатуру, а сидел в постели и раскрашивал динозавров.
— А ты куда в такую рань? — удивилась Сашка. Она стояла в прихожей, подперев косяк, — долговязая, розовая со сна, в руках — кружка с кофе. Надо же… Пижаму вроде недавно покупала, а она уже ей коротка… Растет как на дрожжах.
— Сегодня у бабушки день рождения, — сказала я.
Неважно, что бабушки уже девять лет как нет на свете.
Я вышла из дому в начале восьмого и поехала на Тверской бульвар. По бульвару мы с бабушкой любили гулять. Почти каждые выходные она водила нас с Наткой в кинотеатр «Россия» (ныне «Пушкинский») на какой-нибудь фильм, а потом мы шли к памятнику кормить голубей и есть мороженое. Сидели на скамейке, обсуждали кино, болтали обо всем на свете. Летом бабушка покупала у лоточницы около входа в метро букетик васильков или фиалок и непременно клала его у постамента памятника Пушкину. Она была пылкой пушкинисткой, и, когда, лет через десять после смерти деда, завотделением Первой градской, где бабушка работала, сделал ей предложение, отшутилась: «Извините, милый мой, не могу ваше предложение принять. Я, видите ли, другому отдана и буду век ему верна. Мое сердце принадлежит Александру Сергеевичу».
После того как родителей не стало, бабушка всю себя отдавала нам с Наткой (ну, может, самая малость доставалась еще и Александру Сергеевичу). Теперь ее нет, а я даже не могу выкроить полдня для поездки на кладбище. Все, что я могу, — это в ее день рождения заехать перед утренними заседаниями на Тверскую, посидеть на скамейке, вспомнить бабушку и положить к памятнику букетик альпийских фиалок. Не для Пушкина, при всем к нему уважении. Для бабушки. Потому что сегодня ее день рождения.
Хотя бабушке бы это понравилось, наверное. Она любила прогулки и не любила кладбища. Терпеть не могла всю эту суету вокруг умерших, как она это называла.
