Джоанн Харрис - Персики для месье кюре
Я улыбнулась, представив все это себе. Интересно, а ссора между старым Маджуби и Саидом возникла из-за главенства в мечети? Оми вполне прозрачно намекнула, что между ними имел место серьезный конфликт. Вот уж действительно ирония судьбы — оба они, и Рейно, и старый Маджуби, в итоге оказались в похожей ситуации, обоих сменили более молодые священники, более открытые новым веяниям.
Примерно так я и сказала Алисе, когда Майя ушла. Девушку, похоже, мои слова очень удивили.
— Так вот как вы думаете? Если да, то вы ошибаетесь. Проблема вовсе не в моем дедушке. Он-то как раз и не считает, что мы должны жить как в Средние века. Он никогда мне не указывает, чем заниматься, что носить, с кем дружить. И он никогда не выходит из себя, если я остановлюсь поговорить с кем-то из мальчиков с другого берега реки…
Она вдруг умолкла и отвела глаза.
— А твой отец именно так и поступает? — спро-сила я.
Алиса слегка пожала плечами — очень характерный для девочки-подростка жест — и сказала:
— Не знаю…
И я больше ничего спрашивать не стала. Прогресс и так был налицо. Все свое внимание я теперь переключила на медный котел с персиками, источавшими чудесный осенний аромат. Персики — наверное, самые лучшие фрукты для приготовления джема: сладкие, но все же относительно твердые; после варки их золотистая мякоть приобретает темно-оранжевый оттенок. Мой способ варки джема позволяет кусочкам персика остаться целыми и сохранить не только вкус, но и аромат. Итак, сегодня осталось всего лишь засыпать персики сахаром и оставить до утра, накрыв куском муслина, чтобы дали сок; а утром поварить их несколько минут и большой ложкой разложить по чистым стеклянным банкам, которые мы потом уберем в кладовую на зиму.
Есть что-то очень успокаивающее в ритуале варки варенья. Он всегда связан с мыслью о кладовой, полной припасов, об аккуратных рядах банок на полках, которые так приятно доставать зимним утром, в самое темное время года, когда чашка горячего chocolat au lait[40] с толстым ломтем свежего хлеба, намазанного прошлогодним персиковым джемом, воспринимается как обещание солнечного света. Мысли о полной припасов кладовой — это всегда мысли о доме, о четырех каменных стенах и крыше и о том, что времена года всегда следуют друг за другом, всегда возвращаются с очаровательной привычностью и ты год за годом всегда встречаешь их в одном и то же месте. Вкус персикового джема — это и есть вкус дома.
— Ну вот, — сказала я, накрывая котел чистой тряпицей. — А завтра мы это сварим и разложим по банкам.
Алиса молча кивнула.
И я решила, что не стоит пытаться вновь вызвать ее на откровенность. Неожиданное появление Майи нарушило тонкую связующую нить, которую я с таким трудом между нами протянула. Но тем не менее связь возникла; и я не сомневалась, что мне со временем удастся снова ее возродить. А пока что к нам в дом приглашены гости, и надо к этому подготовиться: составить меню, что-то испечь. И какова бы ни была тайна Алисы…
Она, как и эти персики, может пока подождать.
Глава девятая
Воскресенье, 22 августа
Отец Анри Леметр сегодня очень занят. Утренняя месса в Ланскне, затем посещение Флориана, Шанси и Пон-ле-Саула. Когда к списку его приходов прибавился Ланскне, ему пришлось отказаться от ежедневных служб в более мелких общинах, но воскресная месса — это для жителей всех селений на берегах Танн по-прежнему святое. И я, стоя на мосту, слышу голоса церковных колоколов, которые доносит сюда ветер Отан: двойной перезвон колоколов церкви Сен-Жером, колокола-близнецы церкви Святой Анны во Флориане и очень характерный звук небольшого колокола часовни в Шанси. Когда воздух буквально пропитан религиозной активностью, мне просто не годится бездельничать, однако я стою здесь без дела и без сутаны, а потому выгляжу как какой-то турист.
И все же прятаться я не стану. Нет, отец мой. И пусть бывшие прихожане думают обо мне что хотят. Вот они идут мимо меня в церковь — мужчины в воскресных костюмах и шляпах, низко надвинутых на лоб из опасений, что их сорвет ветер; женщины в туфлях на высоких каблуках, в которых не очень-то удобно идти по булыжной мостовой, так что походка получается весьма неуверенная, — и на лицах у всех этих людей отражается одновременно и стыд, и какое-то нелепое торжество. Непослушные овцы, которые поняли, что пастушья собака занозила лапу колючкой. Представляю себе их мысли: Рейно получил по заслугам. Ничего, это пойдет ему на пользу — пусть не думает, что может не считаться с законом.
Теперь соответствующее распоряжение епископа — только вопрос времени. Возможно, он просто поручит отцу Анри Леметру передать весть о моем переводе на новое место — или в какую-нибудь дальнюю деревню, где моя репутация пока не считается подмоченной, или в один из приходов какого-нибудь большого города, Марселя или Тулузы, чтобы там я научился ценить общественное и межрасовое entente cordiale. Впрочем, отец Анри настойчиво уверяет меня, что это отнюдь не наказание, а один из способов церкви должным образом использовать имеющиеся у нее человеческие ресурсы, направляя их туда, где они более всего нужны. И не дело, когда тот или иной священник пытается сам решать подобные вопросы. Хороший священник должен обладать смирением и готовностью принести церкви любую жертву; он должен постоянно заглядывать в сокровенные глубины своей души и с корнем выкорчевывать проросшие там сорняки эгоизма и гордыни. Но пойми, отец мой, я ведь прожил в Ланскне почти всю жизнь! Я здесь родился, и этот городок с его булыжными мостовыми и неровными рядами домов мне дорог. Я люблю окрестности Ланскне с их пестрым покрывалом крошечных частных полей и длинных полос фермерских угодий. Люблю этот обжигающий ветер, и эту реку, и это небо. Хотя в целом здешние места ничем особо не примечательны — они дороги только тем, кто считает их своим домом.
На днях я заявил отцу Анри, что у священника нет друзей. В лучшие времена у него есть последователи; в плохие — только враги. Но, если не считать призвания, данных обетов и тому подобного, священник должен быть не просто человечным, а человечнее всех прочих; и, каждый день проходя по туго натянутому высоко над землей канату своей веры, он должен понимать: если он покачнется и упадет, те, что аплодировали ему вчера, сегодня всей стаей накинутся на него, купаясь в его позоре, как в грязной луже, и будут страшно довольны тем, как низко он пал.
