Камен Калчев - Новые встречи
Однако Борис не переставал упрекать себя, все больше сожалея, что упустил удобный случай вволю полюбоваться на родное дитя. Не дойдя до стадиона, окончательно решил вернуться в парк.
Но старика и девочки уже не было там, где Борис оставил их. Он исходил весь парк, прошел берегом, заглянул в беседку в глубине парка, даже в ресторан, но деда Екима с Валей и след простыл. Ясно, они ушли домой. Сходить разве к старикам? А вдруг там Яна? Пораздумав, Борис все же решил отправиться на улицу Героев Труда. Превозмогая мучительные сомнения, он вошел во двор и позвонил у двери. Никто ему не ответил. Домишко был на замке. Вероятно, старики отправились куда-то с девочкой. Может быть, повезли ребенка к матери, на «Победу Сентября»?
Борис опять пришел в парк, сел на скамейку и задумался, представляя себе дорогое детское личико, и сердце его постепенно успокаивалось, наполняясь светлыми воспоминаниями о забавной маленькой девчушке.
Со стадиона далеко разносились возгласы и крики болельщиков, напряженно следящих за ходом матча. Но Борис ничего не слышал.
Неуловимо и незаметно на город спускался вечерний сумрак, будто выползая из скалистых горных теснин. В парке, словно свечи, белели березки, но скоро и их поглотили синие сумерки. В ресторане зажглись лампы, а вслед за этим засветились и уличные фонари. Со стадиона отдельными взрывами долетали крики. Борису хотелось подольше посидеть тут и помечтать, но подул ветерок, стало зябко, и он перебрался в ресторан.
Сел за столик возле буфетной стойки в тени навеса, заказал что-то горячее и бутылку красного вина. Еще не принявшись за еду, выпил бокал вина, и настроение у него поднялось; захотелось поговорить с кем-нибудь. Но публики было мало — потому, может быть, что не закончился матч.
Вскоре вошли двое и остановились возле буфета спиной к Борису. Они чокнулись с таким мрачным видом, словно все им опротивело, и принялись потягивать вино. Борис следил за ними со стороны, и в нем все сильнее разгоралась злоба.
Он начал покашливать и, жадно глотая вино, то и дело подливал себе в стакан.
Борне видеть не мог Гатю. Он искал случая придраться к нему, втянуть в разговор и отпустить что-нибудь такое, от чего бы тот полез на стенку. Но Гатю не оборачивался и не давал Борису повода для замечаний.
Воспользовавшись тем, что Гатю уронил кнут, Борис спросил:
— Зачем кнут таскаешь с собой? Тебя ведь вышибли с «Балканской звезды»!
Гатю повернул к Борису свое зеленовато-бледное лицо и мрачно уставился на него. Он был так страшен, что Борис осекся.
За спиной Гатю молча стоял другой возчик, и это как бы придавало ему храбрости. Без излишней горячности Гатю твердо и с легкой угрозой бросил в ответ:
— Эй, ты, там, сиди да помалкивай! Чего гавкаешь, когда тебя не трогают! Лопай и молчи!
Борис приподнялся и вызывающе спросил:
— Это кто гавкает?
Гатю не ответил. Он снова отвернулся к стойке. Бориса в пот бросило от ярости при виде широкой спины ломовика: казалось, она закрывала ему весь белый свет.
Зажав в руке пустую бутылку, он подошел к Гатю и ткнул его горлышком в бок. Гатю резко обернулся.
— Чего тебе надо, ну? — огрызнулся он, оттолкнув руку с бутылкой.
Борис прищурился.
— Хочу, чтоб ты заткнулся.
— Ты что, у себя дома?
— У себя дома, — ответил Борис и снова ткнул бутылкой в Гатю. — Я-то дома, а вот ты где?
Гатю недобро усмехнулся, подмигнув своему приятелю.
Борис сунул бутылку в карман своих бриджей и сказал:
— Хочешь, я покажу тебе, где твой дом?
Гатю молчал.
— Хочешь?
Борис поднял руки и, скрестив пальцы, изобразил тюремную решетку.
— Вот где твой дом, в каталажке! Понял теперь где?
Гатю опять смолчал.
— Я тебе дал жизнь, я и отниму ее! — заносчиво объявил Борис, отступая. — Понял?
Возчики не отозвались ни словом. Рассчитавшись с буфетчиком, они быстро ушли.
Борис вытащил из кармана бутылку и поставил на стол. Выпил он уже достаточно и чувствовал, что лишняя бутылка только испортит ему настроение. Лучше уйти, пока не поздно.
И он потихоньку побрел. На улице совсем стемнело. Был один из тех осенних вечеров, которые наступают как-то неожиданно, окутывая город пронизывающей сыростью. На улицах тут и там горели электрические фонари, и лишь возле гудевшего ущелья скопился густой мрак.
Борис шел по темной тропинке у самой реки и чувствовал, как сквозь тонкий летний пиджак его пробирает сырость. По ночам в низине всегда холодно, особенно осенью, когда ветры гонят из ущелий туман. Борис предполагал переночевать в каком-нибудь грузовике на берегу, как он часто делал летней порой, но резкое похолодание смешало его планы. И он повернул к станции, надеясь встретить Геннадия или кого-нибудь из его приятелей и укрыться на ночь в теплой квартире. Ему хотелось спать.
Шум реки, тихий и монотонный, следовал за ним, словно какое-то живое существо пыталось заговорить с ним, проникнувшись его мыслями и мечтами, до сих пор никем не понятыми. Борис вслушивался в рокот реки, указывавшей ему путь. Вокруг было пусто и уныло. Но Борису приятно было идти в одиночестве по берегу и обдумывать свои дела, все еще не налаженные.
Миновав первые два моста, соединявшие обе половины города, он пересек пустынную площадь и зашагал быстрее.
Вот уже и последнее из городских строений осталось позади. Чтобы сократить путь, Борис повернул к скалистому выступу; его одолевала усталость. Ноги болели, избитые щебнем и шлаком.
Конечно, проще было сесть в автобус, но автобусы в это время ходили редко, а Борис терпеть не мог стоять и ждать. Кто знает, когда он придет, этот автобус, да и придет ли вообще?
Тропинка карабкалась в гору. Вот и площадка, с которой купающиеся прыгают в речку. Отсюда дорожка спускалась прямо на равнину, и вдали уже вырисовывались станционные постройки. Путь этот был Борису хорошо знаком. Множество раз он проделывал его и пешком, и на велосипеде, и на мотоцикле, и в легковом автомобиле.
Сейчас он медленно поднимался в гору, рассчитывая отдохнуть на площадке и идти дальше, туда, где его ждали. Геннадий наверняка захочет посидеть еще немного в буфете, и Борис, разумеется, возражать не станет. В конце концов, провести час в обществе приятелей не так уж плохо, если есть что выпить.
Извивающейся вдоль реки пустынной дороге, узкой и каменистой, изрытой потоками, казалось, не будет конца. Борис торопился, но с трудом подвигался вперед. Он пыхтел, изнемогая, оступался в ямы, спотыкался и, пошатываясь от выпитого, еле двигал ногами, на которые словно кандалы надели.
От усталости, вина и холодного мрака, обступавшего со всех сторон, Бориса начали осаждать неприятные, гнетущие мысли.
Говоря по правде, его мало привлекала работа грузчика, так же как и вечно пьяная компания Геннадия. Общаться с этими людьми, которых он презирал, было унизительно для него. Удерживала его здесь только дочка: он ни за что на свете не согласился бы с ней расстаться; не будь ее, он давно бы уехал, подыскал бы себе другую, более подходящую работу.
Взять к себе ребенка — вот о чем он мечтал сейчас, хотя это и представлялось ему почти несбыточным. Как именно это произойдет, он пока не знал, да и не хотел раздумывать над этим. Гита ушла, как и пришла, с шумом и криком. Оказалось, что они легко могут жить друг без друга, может быть даже более счастливо. Яна устроила свою жизнь. Он не завидовал ей, уязвленный только тем, что она не позволяла ему взять ребенка. Дед Еким уже одной ногой в могиле. «Балканская звезда» теперь для Бориса далекое воспоминание. Ему стыдно было не только показаться там, но даже думать об этом — таким опозоренным он чувствовал себя после развода с Гитой. Там насмехались бы и подшучивали над ним до конца дней. Мог ли он пользоваться авторитетом после всей этой истории?
Единственной путеводной звездочкой в его жизни оставалась Валя.
Занятый этими мыслями, он устало взбирался на площадку, где можно было посидеть и отдохнуть.
Вдруг его пронизала боль от тяжелого удара по спине. Он мгновенно обернулся, стараясь защититься, но его вновь ударили чем-то твердым и тупым, как железный молот, — теперь по плечу. Борис потянулся, чтобы вырвать этот молот, и застыл от ужаса — прямо перед ним сверкнули оскаленные зубы Гатю Цементной Головы. Не дав Борису крикнуть, Гатю повис на нем, схватив за шею.
— Что ты делаешь, Гатю? — прохрипел Борис.
Гатю не ответил. Он стиснул Борису шею обеими руками и повалил на землю. Крик застрял в горле Бориса. Он отчаянно защищался, брыкался ногами, стараясь вырваться из цепких рук, но Гатю был сильнее и прижимал его к земле, все крепче стискивая горло. Борис еще надеялся, что Гатю опомнится и отпустит его, выместив свой гнев. Гатю не отпускал, словно забыв это сделать. Борису хотелось крикнуть, сбросить его руки — ведь так и задушить можно, — но Гатю продолжал сжимать ему горло, упершись коленями в живот, будто решил выдавить внутренности. Борис хрипел, силясь что-то сказать, прекратить эту опасную борьбу… На глаза его вдруг надвинулся мрак; он ничего больше не чувствовал, ничего не сознавал. Гатю приволок Бориса на площадку, в безумном страхе все еще стискивая ему горло, затем высоко поднял и бросил в самое глубокое место реки. Вода с глухим всплеском поглотила еще теплый труп, образовав широкие пенящиеся круги. Потом все стихло, и река, темная и холодная, понесла свои воды дальше.
