Макс Гурин - Новые праздники
Короче, я всерьез испугался за нее, и, конечно, сделал все, как она просила, после чего очень здраво объяснил себе, что ждать ее нового звонка бессмысленно, и хорошо сделал — все равно б не дождался.
Она опять пропала. Конечно же я допускал все самое худшее. Мне было хуево от мысли, что если она, допустим, умрет в этой своей Германии, то я даже никогда не узнаю, где могилка ея. Но на самом деле душа моя чувствовала, что скорей всего все не так страшно. Я до сих пор не знаю, что это было, но со временем оказалось, что и впрямь все в порядке.
Я знал уже тогда, что все именно так, и знал это все, когда пёрся ни свет ни заря в церковь, хоть и отгонял от себя все сомнения, чтобы не растратить энергию, необходимую мне при заказе молебна «о здравии». Мне казалось, что если все мои мысли не будут сосредоточены на идее спасения от какой-то неизвестной мне хуевой напасти моей Имярек, то все не подействует. Хотя на обратном пути, конечно, меня нет-нет, да раздражало, что все бабы всю жизнь держат меня за дурака. Но я, опять же, отгонял от себя эти мысли и успокаивал себя тем, что для любимой Имярек я могу и дураком побыть и кем угодно. Такая хуйня.
Более всего мне нравилось во всей этой ситуации, что про свой гребаный журнал она не сказала ни слова. Мне это было очень симпатично, и, казалось, залогом будущего, хоть и далекого, но обязательного, блядь, счастья, раз уж у Имярек ещё периодически возникают ко мне дела личного свойства. Такая хуйня.
LX
К очередным давно уже канувшим в Лету ноябрьским праздникам, в которые по традиции новоиспеченным гражданам буржуазной России вновь разрешили послать на самый далекий хуй все трудовые их хлопоты, мне показалось, что мой музыкальный проект, предусматривающий установление в перспективе новых официальных торжеств, подошел к той стадии, на которой стало возможным позвонить девочке Н. и начать репетировать с ней вокал.
Ровнехонько седьмого ноября (в чем, собственно, я тут же, блядь, усмотрел некую символическую преемственность между старыми и новыми праздниками) мне удалось за пятичасовую смену записать все функционально важные инструментальные партии. В трех песнях даже пришлось самому записывать бас. Я целых три недели ждал пока «отелится» господин Коновалов, так радостно желающий взяться за песню «Я тебя ждала», говоривший с уважением старшего к младшему, что это правильно, и надо приучать молодых слушать музыку на пять восьмых, и раскрутившего меня уже полтора месяца назад на то, чтобы стереть почти готовый первый вариант, и начать все заново, — но я не дождался. В очередной раз придя к банальному выводу, что в этом ебаном мире расчитывать на чью-либо помощь кроме своей собственной не приходится, я сел за свои клавиши и через некоторое время, слегка изменив общую аранжировку, вырулил вполне по моему мнению подходящий басовый тембр.
Когда я все это придумал и сам, наконец, увидел в дальней дали конец всей работы, мне пришлось подождать всего каких-то недели две, пока у Эли снова появилось на меня время и, решительный, непримиримый и злой, соответственно закатал на ленту всю придуманную хуйню. Осталась лишь гитара кое-где. Но я верил, что Ваня все сделает хорошо.
Я позвонил Н. Мне показалось, что она была мне рада. Она милостиво согласилась в ближайшее же время встретиться со мной и взять послушать кассету с моим исполнением ее вокальных партий и листочки с текстами.
Н., как положено всем серьезным осьмнадцатилетним девочкам, производила невъебенно занятое впечатление. Отчасти, я ее понимал. Девочке предстояло в этом году заканчивать Гнесинку. Но, так или иначе, в ближайший вторник мы встретились с ней, а через неделю встретились снова, в ходе каковой уже второй встречи выяснилось, что она девочка талантливая, и уже все выучила.
Много смен мы потратили на запись вокала, но Эля была очень мила, изо всех сил стараясь ничем не скомпрометировать «взрослого» меня в глазах юной красавицы, и у нее получалось неплохо. Да и я тоже старался. Все было пиздец — серьезно. И на редкость удачно складывалось. Так, например, как раз в тот день, когда бедную маленькую Н. пришлось задержать на полтора часа вместо того времени, которое она изначально хотела мне посвятить, мне ещё утром до встречи с ней посчастливилось заработать свою скромную копейку поэта-песенника, в силу каковых обстоятельств я доставил ее на пойманной машине к самому подъезду ее дома, чем был невероятно горд. Это же получилось прямо какое-то чудо!
Месяц сидел я без денег и без заказов, и это надо же, что за неделю до той чудесной во всех отношениях смены, мне позвонили клиенты, и как раз за пару часов до «стрелки» с Н. удалось срубить денег за уже выполненную мной работу. Охуительно!
Почему так никогда не получалось с Имярек? Почему все относительно денежные периоды моей жизни проходили на глазах не у моей любимой, а у каких-то иных женщин и девочек?! Я не знал ответа на этот вопрос, и как всегда от отчаяния сваливал все на злого Небесного Папу, который систематически мешает моему личному счастью.
Нравилась ли мне Н., как женщина? Да, конечно. Мне нравятся почти все женщины, которых я когда-либо видел. Нравилась ли она мне более остальных? Да, и это тоже так. Она была очень красивая девочка. В каком-то варианте судьбы у нас могло бы что-то срастись. Мне очень нравился ее голос, ее глаза, ее ещё немного по-детски пытливый ум. Почему же тогда ничего не вышло? Я не знаю. Очевидно ее восемнадцать лет были слишком похожи на мои представления о юности Имярек, которой я не застал по причине слишком юного собственного возраста и в силу ещё многих и многих других обстоятельств. Я видел Н. в ее будущие тридцать лет, и понимал, что это та же Имярек, только чуть-чуть более зависимая от мнения окружающей среды, хотя и Любимой моей таковой зависимости тоже не занимать, хоть это и противоречит ее собственным представлениям о себе. Но уж тут ничего не поделаешь. Все мы люди, все мы боги, все мы чудо-носороги!.. Я вам так скажу.
С другой же стороны я понимал, что с Имярек мне ничего не светит. Она так и не объявлялась после того плачущего звонка. Я верил, что ещё буду с ней счастлив, но у меня уж слишком обширная душа и ум. Поэтому я подсознательно, даже лучше сказать, истинктивно присматривался к Н.
В конце концов, я успокоился на том, что если она сама проявит инициативу, я не откажу ей. Это было по-взрослому гадко и нечестно, но я почему-то решил для себя все именно так, отлично понимая при этом, что инициативы от восемнадцатилетнего ребенка, который неизвестно ещё, не девственница ли часом, даже если она и будет чего смутно-смутно хотеть, ожидать более чем бесполезно. Чему я, откровенно говоря, и радовался, потому что Имярек все же сидела в голове, как и сидела. И мало того, время от времени где-то под утро, часов в пять или шесть в моей квартире иногда громко и величественно, словно набатный колокол, долгими звонками голосил телефон, а когда я поднимал трубку, там копошилось молчание.
Но тем не менее, моя охуевшая, блядь, от горя душа все-таки пребывала в некоем беспокойстве по поводу Н. Мне страстно и инстинктивно хотелось ее опекать, что-нибудь ей дарить, куда-нибудь ее водить и… при этом ничего не хотеть от нее.
В конце декабря, когда все песенки уже были спеты, и оставалось лишь одно сведение, которого я, кстати сказать, тоже ждал целый месяц, я, ещё с Праги помня, что Н., как и я, любит «Bjork», бегал по ебаному славянскому мегаполису, для которого характерны холодные снежные зимы, и искал ей кассеты трех вышедших альбомов вышеупомянутой сумасшедшей ирландки. Надо сказать, что я так ни хуя и не нашел, и мой подарок Н. на новый девяносто седьмой год как-то не сложился, хоть я и поздравил ее по телефону, уже твердо зная, что, как пел Виктор Цой, столь любимый мною в старшем школьном возрасте, уважать которого как профессионала я стал только в прошлом году, «…это не любовь…»
Я понял что это не только не любовь, но и даже не зарождение чувства при следующих обстоятельствах. Мы с Гавриловым сидели в гостях у Кати Живовой, у которой сидела так же ее подруга Дашка, и пили водку. Выпив пару стопочек, я сразу же согласился попеть свои девичьи песни своим неприличным голосом.
Песни были новые. Я сочинил их только-только в ноябре-месяце, и хотя точно знал, что они не войдут в эту сессию у Эли, но думал, что их можно будет приплюсовать впоследствии. Мне казалось, что эти две новые песни как никакие прежние отражают суть Имярековой глубоко почитаемой мною души. Одна из них называлась «Я не права» и там были невероятно длинные строчки в куплетах, а текст припева был весь на смещении границ каждой отдельной фразы по отношению к более чем остинатной мелодии.
В куплетах лирическая героиня раскрывала свою метущуюся душу со всей откровенностью, совершенно охуевая от перестука колес поезда, увозящего ее куда-то на дальний западный хуй и, естественно, непонятно зачем:
