Ирина Ульянина - Все девушки — невесты
— Это моя машина, — указал он на белый внедорожник «тойота», припаркованный на стоянке. — Прошу.
Везет им, европейцам, — они в Мармарис добираются на личном автотранспорте. А мы, сибиряки, из своего таежного края только самолетом можем долететь…
— Я не хочу в ночной клуб, хочу в порт! — озвучила я свои изменившиеся желания.
— Я тоже люблю море, люблю порт, — понимающе кивнул он и взял меня под руку.
Мы степенно проследовали через мостик над протокой, подошли к пирсу, возле которого спали корабли на рейде. Сели на круглый серый камень, еще хранивший солнечное тепло. Сзади, в кустах, зашуршало, и оттуда неторопливо выбрался кот. Или кошка — рыжая в полосочку, с вытянутым, узким туловищем и такой же узкой мордочкой. Мы ее нимало не интересовали — скорее всего, кошка приняла нас за неодушевленные предметы. Уселась, обвив хвост вокруг лапок, и загляделась на воду — вероятно, ее привлекли крупные рыбины, фосфоресцирующие в рассеянном свете дальнего прожектора.
Так вышло, что мы втроем, замерев, обратили взгляды в одну сторону и вдыхали ароматы ночного моря, дурманящие голову.
Я подумала: вот оно — счастье. Тихо сидеть на берегу моря и смотреть на изменчивую воду вместе со своим мужчиной и своей кошкой…
Босс рыботорговой компании все испортил — попытался обнять меня, положив на плечо сухопарую, но сильную длань. Это легкое прикосновение я восприняла как удар током — оно обдало меня жаром соблазна, заставило вспыхнуть.
— Ты что?! — Я вскочила с камня.
— А что случилось? Ты мне нравишься, Софи… — захлопал он своими васильками. И повторил еще раз: — Ты мне очень нравишься!
— Немедленно отвези меня в отель, — приказала я и для убедительности топнула ножкой. И мысленно отогнала от себя ненужное подозрение, что являюсь привлекательной женщиной, способной нравиться… приятным господам. Настолько приятным, что одно их прикосновение повергает в сладострастную дрожь…
В салоне внедорожника пахло дезодорантом и кожей — ею были обиты кресла. Маурис включил зажигание, я без спроса закурила, с сожалением обнаружив, что в пачке осталась последняя сигарета. От наблюдательного господина Хильдеринга это обстоятельство не укрылось — он притормозил возле первого попавшегося магазина:
— Подожди минуточку, Софи, я должен купить тебе новую пачку.
Никто из моих немногочисленных мужчин — ни Ленчик, ни Вадик — не курил. И никто никогда не покупал мне сигарет, предпочитая читать нотации о вреде курения… Будто я несмышленый ребенок и сама этого не понимаю… Когда Маурис вернулся, заявила, чтобы вез меня в клуб, скорее!
…Смесь текилы с апельсиновым соком и колотым льдом показалась мне восхитительно вкусной — в меру сладкой, чуточку кисловатой и освежающей. Градуса я вовсе не почувствовала. Коктейль нам подали в большом круглом сосуде, формой напоминавшем аквариум, а мне за его покупку вручили красную майку с надписью: «Talk of the town». Но разговаривать о городе не тянуло. Мне вдруг впервые за много лет захотелось танцевать, веселиться, куражиться, беспричинно смеяться. Мы с Маурисом отвлекались от танцев лишь для того, чтобы приложиться к соломинкам. Я более не возмущалась тем, что он ко мне прикасается — а как иначе танцевать? Помню, было даже очень приятно, когда Хильдеринг обнимал меня и кружил на руках. Вроде мы еще целовались… но точно не скажу…
Я начала осознавать себя лишь утром, пробудившись в привычный ранний час. Общее состояние наводило на догадку, что меня разбил инсульт — мозги непрерывно простреливала боль, в них не осталось участка, который бы уцелел. Во рту все спеклось, словно язык и небо посыпали неостывшей золой. И координация движений нарушилась — я несколько раз промахивалась, прежде чем всунула ногу в нужную дырку плавок от купальника. Обмотаться парео оказалось несколько проще…
По пляжу неприкаянно слонялся Юрий с опухшей физиономией.
— О! А тебе чего не спится? — спросила я, обычно плававшая в одиночестве.
— Сон алкоголика тревожен, — прошелестел он сухими, потрескавшимися губами. — А море — лучший вытрезвитель. Недаром оно соленое, как рассол.
Не знаю — лучший или худший, мне сравнивать не с чем… Но пока я плавала и ныряла, инсультная боль понемногу растворилась, зато начало подташнивать. А когда я возвращалась к берегу, начались глюки. Померещился вчерашний голландский рыбак, заботливо распахнувший навстречу мне пляжное полотенце.
— Hi, Sophia! Nice to see you![9] — Он накинул полотенце мне на плечи.
— Oh, — только и смогла воскликнуть я.
— How are you?
Я признала, что отвратительно. И спросила, сколько литров было в том, вчерашнем, аквариуме?
— Четыре или пять. Или, может быть, шесть. Я точно не знаю.
— Это ужасно! Чудовищно!.. Маурис, а откуда ты узнал, в каком отеле я живу?
— Как, Софи? Я ведь провожал тебя сюда ночью, — подивился он моей забывчивости.
Вот это я напилась!.. Себя не помню…
Сидя на лежаке, увидела, как опечаленная Людмила выкатила из отеля свой чемодан — ей пора было отправляться в аэропорт. Следом сумки Элеоноры вынес ее бодигард. Босиком я поспешила к девчонкам.
— Давайте выпьем на посошок, — обнаружил Альп знание русских традиций и пошел к бару под странным названием Virgin (девственница). Злачное место, наименее подходящее для девственниц…
Я, давно распрощавшаяся с девичьей святостью, о спиртном и думать без содрогания не могла. Но куда деваться? Бармен Саид уже выставил перед нами узкие высокие стопочки с ракией и запотевшие бокалы с минералкой, охлажденной кубиками льда.
— Погодите, — попросила Люда.
Оставив свой чемодан посреди дорожки, она побежала к морю, увязая каблуками в песке. Размахнувшись, бросила монетку. Все, что осталось от растранжиренных миллионов турецких лир. Забавно, но в Турции каждый обладатель доллара — уже миллионер, если перевести его состояние в местные деньги.
— Я обязательно сюда вернусь, — пообещала Люся, хватаясь за стопочку, и, наклонившись ко мне, шепнула: — Вчера познакомилась с потрясающим англичанином… Ну почему все самое хорошее случается в последний день?!
— И я обязательно вернусь, — подтвердила Элеонора, прижимаясь к Альпу.
Чокаясь с отъезжающими, я пожелала им счастливого полета. А Юра мрачно изрек:
— Завидую вам, бабы, сам бы уже с радостью домой махнул!.. На хрена, спрашивается, взял путевку на четырнадцать дней? — Вопросив сам себя, он лихо опрокинул стаканчик.
— Сонька, смотри, не унывай и не теряйся. Будь красивой! Нам, безмужним, непременно нужно быть красивыми, остальное приложится, — порывисто обняла меня Люся.
Я чуть не завыла по-волчьи: мы — безмужние, у-у-у…
Юрий подхватил чемодан Людмилы и прямо в чем был — в одних плавках — отправился провожать ее до автобуса. За стойкой остались только я да Хильдеринг.
— Софи, я зафрахтовал яхту, — сообщил он с той интригующей, многообещающей интонацией, которая присутствует в русской народной песне «Поедем, красотка, кататься».
— Здорово! — оценила я.
И уже на борту судна, напоминающего старинную бригантину, с большим энтузиазмом распевала:
— «В флибустьерском, дальнем синем море бригантина поднимает паруса!»
— У тебя восхитительный голос, Софи, — не сводил с меня зачарованных, густо-синих очей Маурис.
Его искреннее одобрение подстегнуло мой певческий порыв, я грянула от всей души, во всю мощь легких:
— «Капитан, обветренный, как скалы, вышел в море, не дождавшись дня. На прощанье поднимай бокалы молодого терпкого вина!» Маурис, ты был капитаном? — уточнила, прервавшись на мгновение.
Он заверил:
— Ja, ja. Когда я был молодым, водил суда по Северной Атлантике!.. — И подлил мне не знаю уж насколько молодого, но довольно терпкого, бодрящего сухого вина.
Я подняла бокал, и мой голос привольно понесся над волнами:
— «Пьем за яростных, за непохожих, за презревших грошовый уют!..»
От пафоса этой замечательной песни, вина и ветра, надувавшего паруса, я ощущала себя первооткрывательницей новых земель: юной — совсем без опыта, не знающей огорчений и потерь, — девушкой, смелой и дерзкой, как все люди Флинта, вместе взятые. Мне захотелось любить беззаветно, бесконечно, так, будто любовь никогда не причиняла боли, будто никто не предавал и не разочаровывал меня…
Яхта миновала рифы, укрывавшие бухту, вырвалась на простор, где сливаются Эгейское и Средиземное моря. И я всей кожей, всеми нервными окончаниями ощутила особую, удвоенную энергетику этого мистического места. Впереди открывался безграничный, беспечный голубой простор, и он принадлежал только нам двоим… Наверное, Маурис испытывал подобное — мы порывисто прильнули друг к другу губами, соединяя наши ауры, сливая воедино прошлое и будущее, все наши надежды, радость бытия и сами наши жизни. Мы словно сделались морями, полными чувств и вожделенного восторга. Их огромность распирала, душила нас, и, оторвавшись друг от друга, мы в унисон протяжно, блаженно вздохнули. И снова слились…