Ион Деген - Иммануил Великовский
Куда дальше? Пайн-Гапошкин, которой он поручил выступить через неделю на заседании Американского философского общества с критикой «Миров в столкновениях», вдруг, видите ли, срочно должна уехать а Европу. Определенно, до нее дошли слухи о том, что Великовский собирается присутствовать на заседании. А после его публичной дискуссии со Стюартом, они все струсили. Студенты — и это печальнее всего! — в лучшем случае холодно раскланиваются с ним, а многие просто делают вид, что не имеют о нем представления. Еще совсем недавно он проходил по университету, как абсолютный монарх. Ах, как это больно! Он даже не представлял себе, что мнение студентов для него важнее признания коллег и академических почестей.
И вот после этих двух тяжких лет Великовский не только не стерт в порошок — в витрине книжного магазина красуется его следующая книга. Но больше того! На суперобложке кричаще выделяется надпись: «Если д-р Великовский прав, эта книга — величайший вклад в когда-либо описанное исследование древних времен».
Такая фраза сама по себе могла довести его до сердечного припадка. А тут еще под ней подпись самого Роберта Пфейфера, выдающегося специалиста по древней истории и крупнейшего в мире знатока Ветхого Завета. Подпись Роберта Пфейфера, профессора Гарвардского университета! Нож в спину!
Что делать? И ведь его не накажешь, как Этвотера. Мировая величина. Боже мой! Но ведь надо что-то предпринять!
38. ЗАСЕДАНИЕ АМЕРИКАНСКОГО ФИЛОСОФСКОГО ОБЩЕСТВА
Утром 24 апреля 1952 года Великовские встретились с О'Нейлом на Пенсильванском вокзале. Вряд ли кому-нибудь в огромном зале могло придти голову, что тщедушный седовласый джентльмен в белоснежной рубашке с жестким подворотничком, в тщательно отглаженном костюме-тройке чувствует себя морально ответственным, словно взрослый по отношению к ребенку, а ребенок — это высокий широкоплечий элегантный мужчина.
Несколько дней назад О'Нейл позвонил Великовскому и предупредил его о том, что 24 апреля состоится годичное собрание Американского философского общества. Он предложил ему присутствовать на этом собрании, так как три из пяти докладов послеобеденной сессии будут посвящены теории Великовского. Один из этих докладов представлен Пайн-Гапошкин. Великовский, не задумываясь, согласился.
Американское философское общество было создано Бенджамином Франклином в 1745 году в тогдашней столице, в Филадельфии. По своему статусу и значению оно приравнивалось к Французской Академии, которую скопировал Франклин, Английскому Королевскому обществу или Российской Академии наук.
Великовские и О'Нейл приехали в Филадельфию вскоре после полудня и направились в старое здание Общества на площади Независимости. Американские «бессмертные» в это время обедали в зале приемов.
О'Нейл представил Великовского президенту Эдвину Конклину, древнему, уже ко всему безучастному профессору, который как раз в этот момент находился в вестибюле. Великовский с Элишевой направились в еще пустой зал заседаний и заняли отличную позицию справа у стены возле закругления, откуда было удобно наблюдать за залом.
Закончился обеденный перерыв. Публика начала занимать места. Профессор Олбрайт, историк, за несколько дней до этого опубликовавший статью против «Веков в хаосе» — бездоказательную, вместо науки содержащую поток эмоций — заметил Великовского.
Словно бабка, сплетничающая на сельском празднике, он заерзал, сообщая своим соседям о присутствии в зале великого еретика. Профессора стали с любопытством поворачиваться, что было не очень удобно и очень заметно.
Перед самым началом заседания Великовский поднялся на возвышение к председателю, — профессору Корнеру, представился и попросил дать ему слово для ответа. Корнер любезно пообещал.
Первым докладчиком был Бернард Коэн, профессор истории науки из Гарвардского университета. В размноженных на мимеографе тезисах, упомянув Великовского в созвездии выдающихся ученых от Птолемея до наших дней, молодой профессор был очень осторожен в выражениях. Хотя он позволил себе одну ироническую фразу по отношению к Великовскому, но, страшась суда истории, не преминул сказать об инерции ортодоксальных ученых, сопротивляющихся всему новому тем сильнее, чем значительнее новая теория. Тон его выступления был менее осторожным и уважительным, чем тезисы.
Второй доклад был посвящен телепатии.
Третьим был доклад Пайн-Гапошкин. Прежде, чем предоставить слово физику из лабораторий Белл Телефон, который прочитает ее доклад, председатель огласил направленное Обществу письмо Пайн-Гапошкин. Она сообщала, что сейчас, во время путешествия на корабле в Европу, она прочтет «Века в хаосе». У нее нет сомнений, что эта книга окажется такой же ошибочной, как «Миры в столкновениях».
Специализирующаяся на поисках несуществующих ошибок в ссылках Великовского, гарвардская профессорша на сей раз ухватилась за то, что в Библии в одном месте уничтожение армии Сенехериба приписывается ангелу, а в другом месте Великовский обнаруживает гигантскую молнию.
С невольным недоумением Великовский оглядел аудиторию, чтобы убедиться в том, что сейчас двадцатый век, что здесь собрался цвет американской науки, в том числе несколько Нобелевских лауреатов, а не средневековое теологическое собрание, спорящее о том, сколько чертей может уместиться на булавочной головке.
Пытаясь придать своему докладу хоть какое-то наукоподобие, Пайн-Гапошкин сослалась на столкновения в Солнечной системе, описанные уже после опубликования «Миров в столкновениях». Мол, мы не возражаем против того, что катастрофы имели место, просто их не было в течение последних 3000 лет.
Весьма странное заявление, если учесть, что одна из упомянутых Гапошкин работ принадлежала ее нынешнему шефу, директору обсерватории Гарвардского университета Уипли, сменившему Шапли в этой должности. Уипли говорил о катастрофах в Солнечной системе 4700 и 1500 лет назад, то есть значительно позже, чем произошла катастрофа, о которой писал Великовский.
Пайн-Гапошкин лгала уже не впервые. Но не кажется ли странным, что на эту ложь не отреагировал ее шеф?
Четвертый доклад был посвящен довзерам, — людям, которые ищут подпочвенную воду с палкой-рогатиной в руках. Великовский знал, что даже правительственные организации нанимают на работу довзеров. Но он не мог понять, почему его теория рассматривается на заседании совместно с телепатией и довзерами.
Пятый доклад был представлен психологом все того же Гарвардского университета, профессором Эдвином Борингом. В тезисах его доклада, размноженных на мимеографе, содержалась уравновешенная направленность против Великовского и Пайн-Гапошкин.
Но в самом докладе «Обоснование научного убеждения» все стрелы его едкого остроумия были нацелены только на Великовского. Его юмор время от времени вызывал смех и одобрение аудитории.
Пожилой профессор в третьем ряду при каждом взрыве смеха поворачивался в сторону Великовского и хохотал, строя дикие гримасы. Видя его поведение, некоторые перестали смеяться в ответ на юмор Боринга. Великовский с грустью подумал: как должны его ненавидеть, чтобы пожилой профессор напрочь забыл приличные манеры.
Сыграй артист кино подобным образом роль члена Американского философского общества, его игру посчитали бы бездарным гротеском.
Председатель объявил, что после короткого перерыва с получасовым ответным словом выступит доктор Великовский.
После перерыва Великовский поднялся на возвышение и спокойно оглядел аудиторию, все еще находящуюся под впечатлением юмора профессора Боринга. После заседания в кулуарах кто-то заметил, что в эту минуту он напоминал врача-психиатра в палате разбушевавшихся больных.
— Уважаемые господа, — начал он, — я сердечно признателен двухсотлетнему обществу, посвятившему послеполуденное время моей теории. Когда она впервые увидела свет, ученые назвали ее абсурдом. Затем они посчитали ее мистификацией.
Затем — ересью. Сегодня она произведена в «неортодоксальность в науке». Надеюсь, она не станет догмой в будущие дни. Что касается миссис Гапошкин, которая посвятила два последних года борьбе с моей теорией в своих многочисленных статьях, то она, безусловно, заслуживает кафедру в Гарварде, которую следовало бы назвать «кафедра Великовского в астрономии».
Смех в разных концах зала был реакцией на эти слова и показал Великовскому, что он начинает овладевать аудиторией. В этот момент он с огорчением обнаружил, что заметки, сделанные им во время выступления гарвардских докладчиков, затерялись среди бумаг. Великовский опасался, что может произвести неблагоприятное впечатление, роясь в бумагах. Поэтому он решил вообще обойтись без них.
Именно в этот момент в зал вошла его дочь Шуламит. За несколько месяцев до этого дня Шуламит и Авраам приехали из Хайфы в Принстон, где физику Аврааму Когану предстояло сделать докторат. Великовскому всегда было небезразлично мнение его старшей дочери. И, поднимаясь на возвышение, он прикинул, что поезд из Принстона должен был прибыть в Филадельфию несколько минут назад. Появление Шуламит обрадовало и воодушевило Великовского. Элишева, Шуламит, О'Нейл и еще трое друзей. Их он не должен был завоевывать.
