Милош Форман - Призраки Гойи
Гойя принялся бегать по улице под дождем, крича во все горло имя Алисия. Ему показалось, что он заметил девушку в одной из повозок, уезжавшей первой. Он бросился к этой повозке, попытался растолкать двух молодых солдат, получил удар прикладом в правый висок и упал. Помощник Гойи подоспел как раз вовремя: он помог художнику подняться, а также спас его ноги, едва не угодившие под колеса второй повозки, забитой связанными женщинами, которые кричали и плакали.
Гойя спросил у Ансельмо, подобрав свою шляпу:
— Где она? Ты ее видел?
Нет, Ансельмо не видел Алисию. Дуэнья тоже везде искала девушку, выкрикивая ее имя. Вероятно, ее уже увезли, еще в первой группе.
Мужчины вернулись к коляске, стоявшей на другой улице. Гойя слегка шатался, и тонкая струйка крови текла по его щеке. Ансельмо открыл перед ним дверцу и опустил подножку, чтобы он смог забраться внутрь и перевести дух.
Коляска оказалась пустой. Гойя разозлился и напустился на кучера, который должен был помешать Инес уйти. Тот укрывался от дождя в вестибюле соседнего здания.
— Я же велел тебе за ней следить!
— Да я пытался ее удержать! — оправдывался кучер. — Я говорил, чтобы она сидела здесь и ждала вас! Но она была такой…
Мужчина сделал весьма красноречивый жест, понятный на всех языках. Инес была сумасшедшей: стоило ли пытаться ее вразумить?
— Именно поэтому я сказал тебе за ней присматривать! — кричал Гойя. — Иначе я мог бы обойтись без тебя! Где мне теперь ее искать?
Он сел на обочину тротуара, обхватив голову руками.
Выйдя из коляски, Инес пошла туда, откуда доносился шум, и где царило оживление. Из-за всеобщего переполоха никто не обратил на эту несчастную внимания, никто не остановил ее и ни о чем не спросил. Женщина с неподвижным взглядом и по-прежнему искривленным ртом, похожая на безобидного, не представляющего интереса призрака, медленно прошла сквозь ряды солдат. От дождя, струившегося по шее Инес, ее волосы липли к впалым щекам.
По пути ей встретилась повозка, забитая проститутками, среди которых могла быть и Алисия. Инес даже не взглянула в их сторону.
Пройдя вдоль фасада «Трабуко», она на миг остановилась у двери, словно к чему-то прислушиваясь, и зашла в таверну. Стоял один из июньских дней, время приближалось к семи. Было еще светло.
Внутри, в почти пустом зале, две пожилые женщины перевязывали стонущего раненого мужчину. Двое полицейских стоя ели ветчину у стойки, молча попивая красное вино. Хозяин расставлял опрокинутые скамейки и тихо проклинал всех святых, этих сукиных детей.
Инес со своим узелком из дома умалишенных прошла через зал, волоча ноги, ступая по битому стеклу. В глубине, под скамейкой, прямо на полу она, наконец, нашла то, что давно искала: брошенного всеми ребенка Росарио. Он перестал плакать и крепко спал.
Женщина наклонилась и нежно взяла найденыша на руки, словно он ждал только ее, здесь и сейчас. Поправив пеленки, в которые был закутан малютка, она прошла через весь зал в противоположном направлении.
Никто ни о чем ее не спросил. С младенцем на руках и узелком на плече Инес побрела по улицам Мадрида.
17
Вернувшись домой, Гойя застал жену в постели. Он попросил быстро обмыть ему лицо и сделать перевязку. Затем, примерно в половине девятого, художник велел своему кучеру отвезти его во дворец правосудия одного, без Ансельмо, и, прибыв туда, заявил, что должен встретиться с Лоренсо. По неотложному и важному делу, сказал он охранникам. Ему пришлось немного подождать у главного хода.
Здесь тоже царило оживление, входили и выходили солдаты, а офицеры отдавали приказы, которые Гойя не мог услышать. Впрочем, уже несколько лет он даже не пытался прислушиваться к окружающим звукам, довольствуясь безмолвием. Теперь к нему приходили образы, которые прятались от звуков, которые он слышал раньше.
На город медленно опускалась ночь, и Гойя смотрел на подъезжающие повозки, накрытые брезентом. Слуги деловито переносили туда папки, мебель, столовое серебро, даже картины и складывали всё это впопыхах.
Прождав минут двадцать, Гойя воспользовался суетой и невнимательностью охранников, помогавших служащим грузить вещи, и пробрался в здание. Пока художник поднимался по лестницам, никто не поинтересовался, что ему тут нужно, — он бы всё равно не услышал, даже если бы его спросили. Он без труда нашел кабинет Лоренсо.
Гойя толкнул приоткрытую дверь и вошел в комнату. Касамарес, разговаривавший со своим секретарем, выглядел возбужденным и встревоженным. Художник направился прямо к нему с довольно массивной тростью в руке, с угрожающим видом, и сразу же спросил, не от него ли, Лоренсо, исходит этот приказ. Какой приказ? Приказ хватать проституток и отправлять их в Америку.
Касамарес жестом отослал секретаря, который еще не успел согласовать с ним все вопросы и, удаляясь, был крайне недоволен. Затем он сказал Гойе, стараясь как можно четче выговаривать слова:
— Зачем мне отдавать этот приказ?
— Чтобы избавиться от твоей дочери.
— От какой дочери?
— От Алисии. Ты отлично знаешь, о ком я говорю. Ты видел Алисию, говорил с ней и предложил ей покинуть Испанию!
— И она отказалась, — заметил Лоренсо.
— Ты хотел, чтобы девушка уехала, потому что она тебе мешает, потому что ты боишься, что в один прекрасный день правда выплывет наружу!
— Франсиско, прошу тебя, успокойся и выслушай меня.
Лоренсо взял художника за руки и усадил его в кресло. Сначала он медленно, глядя ему в глаза, повторил, что нет никаких, абсолютно никаких доказательств того, что Алисия — его дочь. Дочь Инес, да, пожалуй. Сходство обеих женщин его тоже поразило. Но к чему утверждать, для чего уверять его в том, что он — отец Алисии? Только потому, что Инес заявила Лоренсо: «Ты — единственный мужчина, которого я когда-либо знала?» Но Инес сошла с ума, лишилась рассудка. Гойе ведь и это было известно. Это же очевидный факт. Разве можно верить словам умалишенной?
И вот еще что: Гойя, бывающий во всех сферах общества, должен знать, как никто другой: в общих тюрьмах, а также в желтых домах и больницах, часто происходят беспорядочные половые контакты. Это помогает скоротать время или убить его, как угодно. Люди часто совокупляются вслепую, в темноте, и быстро об этом забывают. Кто мог бы поручиться, что Инес в первые месяцы своего заточения, в то время как Лоренсо уже уехал из Испании, не побывала в объятиях своих соседей по камере?
— Я был в лечебнице, — сказал Гойя. — Заплатил сколько нужно, и ее отпустили.
— Знаю, — ответил Лоренсо, — директор мне доложил. Ты, конечно, привез ее к себе?
— Да.
— А потом отправился на поиски Алисии, чтобы мать и дочь воссоединились? Еще одна твоя старая бредовая идея, которую лично я не одобряю, даже считаю жестокой, ты это знаешь. И ты не нашел свою Алисию.
— Нет. Не нашел. Из-за того, что ты решил отправить ее в Америку.
— Франсиско, посмотри на меня. Скажи честно, неужели ты думаешь, что я мог бы такое сделать? Депортировать всех мадридских проституток только для того, чтобы избавиться от какой-то девки, отцом которой якобы являюсь, хотя никто не в состоянии это доказать? Ты считаешь, что я на такое способен?
Гойя смерил Лоренсо тяжелым взглядом и ответил:
— Да.
— В самом деле?
— Да, ты посылаешь туда всех этих девиц, чтобы убрать бедную Алисию со своей дороги.
— Послушай еще немного, — продолжал Лоренсо. — Да, мне было известно об этом плане, возникшем несколько месяцев тому назад. Когда со мной советовались, я не стал возражать. И, в самом деле, подумал об этой Алисии.
Внезапно Гойя крепко схватил Касамареса за лацканы пиджака. Он потребовал немедленно отозвать Алисию и вернуть ее матери, Инес, если только в его сердце осталась хоть капля жалости. Обоз с женщинами наверняка только что выехал за пределы Мадрида. Пусть его догонит верховой с письмом, и всё будет решено. Алисия встретится с матерью.
— А на других девиц тебе наплевать? — спросил Лоренсо.
Гойя попросил повторить вопрос. Нет, ему не плевать на судьбу других проституток. Но он понимал, что, конечно, не стоит обольщаться и тешить себя надеждой освободить всех женщин. Он готов довольствоваться Алисией. Он делал то, что мог. Затем художник сказал Касамаерсу:
— Если ты это сделаешь, а я знаю, ты это можешь, то тем самым докажешь, что говорил мне правду.
— А вдруг, — спросил Лоренсо, — это для них самый лучший выход?
— Что?
Гойя снова попросил повторить вопрос, который он не расслышал. Лоренсо повторил, и, когда художник понял, он вскочил, охваченный яростью, со словами:
— Самый лучший выход? Сдохнуть рабынями в Америке?
— Не обязательно рабынями!
— Кем же еще!
Лоренсо тоже встал. Мужчины стояли друг напротив друга в большой, практически пустой комнате, куда время от времени заглядывал, приоткрывая дверь, секретарь.
