Дирк Уиттенборн - Жестокие люди
Удар был таким резким и неожиданным, что я упал прямо лицом в землю, не успев даже почувствовать боли. Я лежал прямо на середине поля. Казалось, что-то упало на меня прямо с неба. Я приложил руку к затылку. Текла кровь, она струилась сквозь мои пальцы. Сердце бешено заколотилось. Я прикладывал руку к ране, которая стала жечь, болеть, как вдруг на голову мне накинули мешок. Меня стали пинать ногами. Раз, другой, в левый бок, потом в правый. Когда я завопил и попытался снять мешок с лица, ботинком меня ударили по шее. В рот мне попала земля, и я стал задыхаться. Последнее, что я помню – это как кто-то сел на меня и придавил мое лицо к земле.
Я пришел в себя в спальне в доме Осборна. Глаза у меня заплыли, так что я почти ничего не видел. Кроме того, все плыло у меня перед глазами, словно я выглядывал в грязное окно через жалюзи. Было больно дышать. Пожилой врач, который обычно измерял давление Осборна, теперь вкалывал мне в вену левой руки какое-то лекарство. Гейтс разговаривал с хозяином дома, стоя в дверном проеме. Потом я узнал, что это он нашел меня, когда шел по полю, освещая себе путь фонариком. Он охотился за браконьерами. Когда врач сделал мне укол, Осборн подошел ко мне, сел на край кровати и взял меня за руку. Вид у него был невеселый. Зазвонил телефон. Гейтс взял трубку. Я не слышал, что он говорил.
– Ты знаешь, кто это сделал? – Осборн так крепко схватил меня за руку, что его кольцо впилось мне в кожу. Никогда раньше не замечал, что он носит золотые украшения.
Я хотел сказать «нет», но не смог выдавить из себя ни звука. Тогда просто покачал головой и потянулся к стакану с водой. Осборн поднес его к моим разбитым губам. Во рту у меня до сих пор было полно земли.
– Они мне ничего не сказали, просто пинали ногами.
Гейтс положил трубку.
– Мы точно знаем, что это не Двейн. Его арестовали в Нью-Брунсвике за то, что он в пьяном виде ехал по шоссе на машине.
– Ты помнишь, что произошло? – участливо спросил Осборн.
– Я хотел увидеться с Майей.
– Знаю.
Я увидел пиджак и брюки, висящие на спинке стула. Пиджак был разорван, а сзади на брюках были пятна запекшейся крови. Меня, видимо, накачали болеутоляющими, и я ничего не чувствовал, кроме того, как топорщится бинт, которым перевязали нижнюю часть моего тела.
– Меня что, пырнули ножом?
Осборн, Гейтс и врач переглянулись. Старик прочистил горло. Его руки чуть-чуть дрожали.
– Сейчас я все тебе расскажу, потому что ты должен это знать. Если ты хочешь о чем-то спросить – спрашивай, я тебе отвечу. Захочешь поговорить об этом – будем говорить, а если нет – то и не надо. Все будет так, как ты захочешь.
– Что это было?
– Тебя избили. У тебя сломано два ребра. Сотрясение мозга. Кроме того… Что ж, это нельзя сказать по-другому. Тебя изнасиловали. – Не успел я осознать, что именно он сказал, как Осборн продолжил:
– Этот ублюдок надел резинку, и поэтому мы не можем установить, какая у него группа крови. Но я клянусь тебе, что сам позабочусь о том, чтобы его нашли.
Все трое уставились на меня. Дело не в том, что они боялись моей бурной реакции. Им было страшно от мысли о том, что бы они чувствовали на моем месте. Мое воображение помогло мне домыслить то, о чем я не помнил. То, что сделал этот человек, навсегда разделило мою жизнь на две половины. А я только начал привыкать к новому Финну, который отбрасывал такую красивую длинную тень. Теперь мне предстояло узнать нового человека, в которого я превратился. Мне хотелось плакать, но слез не было.
– Я не хочу, чтобы об этом узнала моя мама, Леффлер, Брюс, Майя или кто бы то ни было. – Осборн по-прежнему крепко держал меня за руку, хоть я и пытался ее выдернуть.
– Это я беру на себя, – вызвался Гейтс. – Даю тебе честное слово. В полицейском отчете будет сказано только, что тебя избили.
В дверь постучали. Гейтс слегка приоткрыл ее, и в проеме появился Брюс, одетый в одну из дедовских пижам. По-видимому, он только что проснулся.
– Что в этом доме происходит? Какого черта здесь делает Финн? – спросил он сонным голосом.
– Его избили, – резко перебил его Осборн.
– Кто это сделал?
Я отвернулся к стене. Мне не хотелось, чтобы Брюс видел меня в таком состоянии.
– Мы пока не знаем.
– Когда?
– Когда мы с тобой беседовали о твоем молодежном центре, черт бы его побрал.
У Брюса был такой вид, будто ему только что дали пощечину. Гейтс вытолкал его за дверь.
– Слушай, Брюс, твой дедушка сейчас очень расстроен. Сейчас нам известно не больше, чем тебе.
Я слышал, как она продолжают разговаривать, стоя за дверью. Врач укладывал шприц в свой саквояж.
– Тебе что-нибудь нужно? – мягко спросил Осборн.
Да. Но он вряд ли мог мне в этом помочь.
Он отвез меня домой на «Роллс-ройсе». Я эту машину раньше не видел. На мне была одна из его шелковых пижам. Гейтс забрал мою одежду на экспертизу. Кровь просочилась через бинт и пижаму и запачкала бежевую кожаную обивку сиденья. Не успел я извиниться, как старик сказал:
– Забудь об этом.
Моей маме уже позвонили. Гейтс сдержал свое обещание – сказал только, что на меня напали. Об остальном он умолчал. Мама стояла на газоне в одном легком халатике. Она забыла снять свое жемчужное ожерелье. Светало. Ради такого случая она даже накрасилась. Леффлер обнимал ее за талию. Мне было абсолютно ясно, как он утешал ее сегодня ночью. Она плакала.
Врач с Гейтсом помогли мне выйти из машины. Леффлер, изображая великого врачевателя, подошел к ним и стал задавать вопросы. Но когда Осборн рявкнул: «Доктор Шиллер сам займется Финном» и захлопнул дверцу прямо перед его носом, тот прекрасно понял намек.
Когда мы добрались до моей спальни, мне велели перевернуться, чтобы врач осмотрел швы.
– Возможно, тебе захочется поговорить об этом когда-нибудь. – Старик хотел хоть чем-то смягчить мои страдания.
– С кем, например?
– Со мной. Или с психологом.
– Главное для меня – чтобы никто об этом не знал.
Потом врач рассказал мне, когда принимать болеутоляющее и слабительное. Тут я услышал, как мама, устав плакать, пришла в бешенство.
– Вы хотите сказать, что не знаете, кто напал на моего сына?
– Нет, мэм, пока не знаем. – Гейтс говорил очень сухо. Ему прекрасно удавалось изображать честного полицейского. Несмотря на то, что он только что составил фальшивый протокол.
– Так почему они это сделали?
– Этого он не знает. Мы тоже.
– А что грозит этому человеку, когда вы его найдете?
– А это уж мое дело, можете не беспокоиться, – ответил за Гейтса Осборн.
Я услышал, как отъезжают машины. Мама медленно поднялась по лестнице. Она посмотрела на меня. Пара черных глаз и несколько синяков – все, что она могла видеть. Ей опять захотелось плакать, но удалось сдержаться. Мама закурила сигарету.
– Тебе еще повезло.
– Да ну? – Благодаря маме легко удержаться от слез.
– Все могло быть намного серьезнее.
– Серьезнее некуда.
– Если бы ты не стал врать и не убежал из дома среди ночи, этого бы не случилось.
– Ты понятия не имеешь о том, о чем говоришь.
Я сразу забыл о том, что она так безразлично относится к тому, что произошло, потому, что ей об этом неизвестно. Мама наклонилась ко мне ближе и сосредоточенно посмотрела на меня, будто она собиралась достать из моего глаза ресницу.
– Ты мне не все рассказал. – Я отвернулся. – Кого ты защищаешь? – Теперь она была чем-то похожа на бабушку.
– Себя.
Меня изнасиловали. Я был без сознания, но это ничего не меняет: меня трахнули. Я не помню, как он вошел в меня, но на моей прямой кишке было шесть швов, которые будут вечно напоминать мне о моем позоре.
Из-за таблеток я вырубился на шесть часов, а когда проснулся, то увидел, что вся моя комната заставлена цветами. В Флейвалле уже все знали, что меня избили. В Рае совершилось злодеяние. Теперь все говорили о том, что полицейский надзор должен был ужесточен. Многие звонили нам домой. Те, которые хотели подлизаться к Осборну, присылали цветы. А Майя, как всегда, сделала все по-своему: она передала мне кувшин с пионами, которые сама собрала. Цветы стояли на столике у моей кровати. Мама сказала, что она звонила два раза и заезжала к нам с Брюсом. Понюхав ее букет, я улыбнулся, и зарылся в цветы с головой. Мне стало легче. Но потом меня поразила мысль о том, что именно так поступил бы какой-нибудь гомик.
Майя позвонила еще раз. Мама принесла телефон мне в комнату, но я сказал, что ни с кем не хочу говорить. Она ответила, что я в ванной, и что перезвоню ей попозже.
– Она о тебе беспокоится.
– Я и сам о себе беспокоюсь. – Я словно отупел от боли. И дело тут не только в лекарствах.
– Тебя жестоко избили, Финн, но это не конец света. Это ужасно, но это пройдет.
Мне хотелось сказать «Это ты так думаешь», но было ясно, что если мама узнает о том, что случилось, эта боль никогда не пройдет. Если я никогда не расскажу об этом кому бы то ни было, мне будет легче притвориться, что ничего и правда не было. Мне уже давным-давно удалось примириться с мыслью о том, что в жизни многое делается по приказу.
