Эдуард Лимонов - Книга мертвых-2. Некрологи
Мы обещали друг другу найти издателей. Он мне -в Сербии, я ему - в России. Не нашли. В 2008 году мне позвонила знакомая сербская журналистка.
- Edward, Мома Димич умер. Не хотите ли вы написать о нем полстранички. Он вас очень любил и ценил...
Я написал полстранички. Об этом славянском парне с белым лицом, женатом на шведке, оставшемся под бомбами в Белграде.
ПЕРЕДАЧА ТИТУЛА
Я его видел два раза в жизни, издалека. В Нью-Йорке, у отеля «Американа» (я написал об этом эпизоде отличный рассказ «Выдры и бабы»). Второй раз я увидел его идущим с каким-то дядькой по Калошину переулку в Москве, где я тогда жил, это было в конце 90-х годов. Меня, помню, в тот раз удивил его высокий рост и борода, подстриженная под латыша. В третий раз я увидел его уже в гробу в соборе Донского монастыря 6 августа 2008 года. То есть я с ним знаком не был, мы не обменялись ни словом. Но я все же нарушу мое же правило, установленное еще для «Книги мертвых», писать только о тех, с кем лично был знаком. Потому что этот человек оказал на мою жизнь огромное влияние. Потому что я соревновался с Александром Солженицыным, бунтовал против него, как против отца. Они, кстати, одного года рождения: 1918-го.
6 августа 2008 года. Идет мелкий дождь. Мы едем в «Волге», я и мои охранники, в Донской монастырь. Время от времени в машине звучат телефонные трели. Это нацболы, посланные заранее в Донской, докладывают обстановку. Что поделаешь, иначе нельзя, это часть этикета. Я национально известный человек, лидер запрещенной партии, против меня обращено немало ненависти. Мы обязаны принимать меры безопасности.
Там уже около тысячи человек во дворе. Сам собор вроде пока закрыт. Огромное количество оперативников в гражданском. Потому что, говорят, приедет Президент Медведев. Впрочем, никто не
уверен, что приедет. Однако милиционерами и операми в штатском контролируются все подходы. А подъехать к монастырю нельзя. Теперь мы уже и сами видим и милицию, и их автомобили, перегораживающие въезд в поперечные Ленинскому проспекту улицы, ведущие к Донскому монастырю. Высаживаемся на мокрый тротуар на виду милиции, и Стае - водитель - отъезжает от греха подальше. Идем, мои три охранника взяли меня в движущееся кольцо. Вот, они уже увидели, что идет Лимонов, «опер» нервно вцепляется в рацию, передает, что Враг государства прибыл. Во все время следования опера неотрывно следят за нами.
Хотя идем на разрешенное мероприятие - похороны писателя, - чувствую давление. Взглядов милиционеров, оперов, ближних и дальних. Михаил говорит, что наши люди в монастыре не выходят на связь. Высказывает предположение, что парней «повязали», так впоследствии и оказалось. Собор приближается к нам, он все больше. Дождь прекратился. Вместе с нами к собору направляются люди, но их удивительно немного. Масштаб личности умершего должен был бы иметь результатом поток людей.
Я решаю идти прямо внутрь монастыря. У ворот - толпа журналистов, фото и телеоператоров всего мира. Так как они ждут действия со стороны монастыря, то все объективы и взоры направлены туда. Лишь в последний момент они обнаруживают меня, вышедшего из-за их спин, и бросаются ко мне. Но поздно, я прохожу, не реагируя на просьбы об интервью. Не место, не время. Неэтично стать
и разглагольствовать в сотне метров от умершего. Здесь же отпевание и похороны. Неуместно.
Под аркой установлены рамки нескольких металлоискателей. Вынимаю мобильный телефон и ключи, прохожу. Забираю ключи и мобильный. Сталкиваюсь грудью с подполковником милиции. Рядом с ним полковник. А за ними с отсутствующими взорами офицеры ФСО, разумеется, в гражданских костюмах.
- Подождите! - Подполковник сам лично берет из рук нижнего чина утюжок ручного металлоискателя и оглаживает меня им. Звук! Показываю пряжку ремня. - Подымите руки, пожалуйста! - Я подымаю. Подполковник ощупывает меня. Задерживает руку на левом внутреннем кармане. - Что там у вас?
- Паспорт и членский билет Союза писателей.
- Покажите! Достаю.
- Разверните!
Тут мое терпение лопается. Сую ему в руку билет.
- Вам надо, сами и разворачивайте.
Он разворачивает. Смотрит. Явно тянет время. Нормальные граждане, те, кто не Лимонов, проходят себе и топают по дорожке к собору, удивленно оглядываясь на меня. Рядом со мной отсекли мою охрану и ощупывают их.
- Подымите штанину!
- Чего?
- Подымите, пожалуйста, штанину!
Я подымаю. Это он хочет убедиться, что у меня в носках не спрятан нож или пистолет. Не примотан ли к щиколотке.
- Последний раз меня так осматривали в тюрьме, - говорю я. - Все? Я могу идти?
- Подождите...
- Чего ждать? Я пошел!
Они не руками меня останавливают. Но милицейской грудью. Несколькими.
- Подождите. Сейчас решим вопрос.
- Какой вопрос? Я пришел на похороны великого писателя. Либо задерживайте и оформляйте протокол.
Он почти шепчет, бедный подполковник:
- Ожидается приезд Президента. Подождите!
- Ах так, - говорю я. - Я иду к прессе!
Оставив в его руках мои паспорт и членский билет Союза писателей, поворачиваюсь, выхожу через рамку металлоискателя, выхожу из ворот. Сломя голову ко мне мчатся телеоператоры и фотографы всего мира.
- Меня не пускают проститься с писателем Александром Солженицыным. У меня забрали паспорт и билет Союза писателей. Мне говорят, что здесь присутствует Президент Медведев. Я пришел не на бенефис Президента Медведева, но на похороны писателя Александра Солженицына. Меня обыскали, заставили даже подвернуть штанины...
Меня осторожно касаются сзади за плечо. Два полковника. Оба тяжело дышат.
- Эдуард Вениаминович, идите, все нормально. -Нормально не все, так как они не пропускают моих охранников. - Без охраны, пожалуйста.
- А почему им нельзя проститься с великим писателем?
- Ну невозможно это. - Большой полковник даже потеет от натуги. - Здесь же Президент.
- Оставайтесь, парни, Президент вас боится! -Я прохожу через металлоискатель. И иду к собору. Там уже очередь. Мной тотчас занимается большой сердобольный мужик. Он все видел, он дает мне свечку, и мы тихо подвигаемся с очередью, перетаптываясь. За мной все наблюдают. Появляется какой-то попик.
- Вы что же со всеми стоите?! Там есть боковой вход. Для VIP.
- Я со всеми, - говорю я. Мой принцип. Я как все. И стою. Жду. Группы оперов по обе стороны от ступеней в храм стоят, перешептываются и переглядываются. Лица озабоченные. Сам президент ведь пожаловал. Обычно они выглядят бесцеремонно и нагло.
Мой добровольный опекун-мужик зажигает мою и свою свечи. Его свеча выглядит трогательно в огромном кулаке. Я пытаюсь угадать, кто он по профессии. Инженер с разгромленного жизнью военного завода? Небольшой ученый из НИИ? Решаю, что инженер с погибшего завода, но спросить не успеваю. Очередь движется быстрее, мы нащупываем ногами последние ступени, и вот уже мы в десятке метров от двери храма. Покачиваются перед нами головы. В каждой двери, их несколько, по обе стороны стоят здоровенные большерукие и толстошеие монахи, в черных рясах на крепких телах, если только это не сотрудники Федеральной службы охраны - офицеры. Они зорко впиваются нам в лица.
Зачем Медведев приехал - это ясно. Они пытаются прислониться к умершему старцу, чтобы часть ауры этого исторического персонажа налипла на них, на власть. Теперь уже не важно собственно, как к ним относился старец, - смерть все спишет. Важно, что он - исторический человек, портрет из учебника истории XX века, потому и они - исторические. Для этого Медведев приехал на его, старца, похороны.
Впереди виден гроб. По обе его стороны стоит по недлинной шеренге лиц в черном. Вижу черный платок вдовы, и, вот он где, Медведев стоит, Президент Российской Федерации. Молодой попик с нежной бородкой подходит слева от меня, шепчет:
- Здравствуйте. Может быть, вы хотите пройти в VIP-зону?
Я невольно улыбаюсь. Офицеры ФСО лягут костьми, но меня не пустят. Охрана Медведева умрет, но не позволит. Я представил себе всю цепь неожиданных неприятностей, которые сейчас случатся в этом пахнущем осенью, умиранием, цветами, свечным жаром помещении церкви, и решаю, что мне это не нужно. Попик просто не понимает, что я, конечно, ярчайшая звезда, но звезда отрицательная, «черная», можно назвать меня так.
- Спасибо, - говорю я, - я как все, попрощаться только.
И мы проходим не мимо тела, но за спинами той недлинной шеренги лиц, которая отделяет нас от гроба. Вдова, Президент и, видимо, дети стоят на дальней от нас стороне. Тот, кто носил в себе душу Солженицына, хорошо виден, узнаваем в седой бороде иконного образца, лежит спокойный в гробу, сугубо материальный объект. Повернув головы, шаркая, мы проходим. Я-впереди, мой опекун-мужик за мной, лишь на плечо сзади. Всего метров десять и дальше нас всех поворачивают налево, через человечий коридор из служек, монахов и оперов в штатском и в монашеском. Наша, инициированная моим опекуном, попытка отклониться вправо, к ногам покойного, точнее, в район ног покойного, пресекается жестко и грубо неким лысым, щуплым попом в бело-золотом одеянии. Лыс он потому, что видно, что лыс, - без головного убора.
