Ник Хорнби - Мой мальчик
Они поговорили еще немного: о Линдси, о том, что она хочет ребенка, а он, Клайв, не может решиться, и о том, не против ли Маркус, чтобы они завели малыша; Маркус сказал, что ему бы этого даже хотелось, потому что он любит детей. На самом деле это было не так, но он понимал, как важно, чтобы вокруг было побольше людей, а малыш Линдси когда-нибудь подрастет и станет еще одним человеком. А потом он пошел спать. Папа обнял его и немного прослезился, но к тому времени он был уже изрядно обкурен, так что Маркус не стал обращать на это внимания.
Наутро папа и Линдси подбросили его до станции и дали денег на такси от вокзала до дома. Сидя в поезде, он смотрел в окно. Он был уверен, что прав по поводу цирковой пирамиды, но если даже все это и чушь, он все равно будет в нее верить. Если эта вера помогла ему дожить до того дня, когда он абсолютно спокойно смог, как и все остальные, совершать ошибки, то навредить в будущем она ему уж точно не сможет.
Глава 36
Уилл по-прежнему боялся своего страстного желания быть с Рейчел. Она в любой момент может решить, что с ним слишком много проблем, что он ни на что не годится или плох в постели. Она может встретить кого-то еще, может решить, что вообще не хочет иметь отношений с кем бы то ни было. Она может внезапно, совершенно неожиданно умереть, погибнуть в автомобильной катастрофе по пути домой после того, как подбросит Али в школу. Он чувствовал себя цыпленком, только что выбравшимся из своей скорлупки на свет, идущим в этом огромном мире, дрожа и пошатываясь, на слабеньких ножках (если, конечно, птицы пошатываются на своих ножках — может быть, это относится к жеребятам, телятам или другим животным), лишенным даже таких элементарных вещей, как костюм от Пола Смита[75] и очки Ray-Ban, которые могли бы его защитить. Он даже не понимал, к чему весь этот страх. Что ему от него? Ровным счетом ничего, но задавать подобные вопросы было уже поздно. Ясно, что дороги назад нет, та часть его жизни осталась в прошлом.
Теперь почти каждую субботу Уилл ходил куда-нибудь с Али и Маркусом. Началось это с того, что он захотел дать передохнуть их мамам… Нет, неправда. Началось это с того, что, желая проникнуть в жизнь Рейчел, он попытался убедить ее, что не лишен внутреннего содержания. В общем-то, развлекать детей — не самая худшая работенка в мире, но первые пару раз дались с трудом, потому что он с какой-то стати решил заняться образованием мальчиков и повел их в Британский музей и Национальную галерею: все трое скучали и были на взводе, но причиной этому в первую очередь было то, что Уилл сам ненавидел подобное времяпрепровождение. (Есть ли на свете место более скучное, чем Британский музей? Если и есть, то Уилл не хотел бы там оказаться. Горшки. Монеты. Кувшины. Целые залы тарелок. Вещи нужно выставлять со смыслом, подумал Уилл. То, что они старые, не обязательно делает их интересными, сам факт, что они дошли до наших дней, вовсе не означает, что на них нужно смотреть.)
Но как раз когда ему уже хотелось все бросить, он решил повести своих подопечных в кино на один из тех дурацких фильмов, что показывают летом для детей, и все они замечательно провели время. Так что теперь это превратилось в обычную схему: обед в "Макдоналдсе" или "Бургер-кинге", кино, молочный коктейль в "Бургер-кинге" или "Макдоналдсе", в зависимости от того, где они не обедали в тот день, и — домой. Пару раз он сводил их на игру "Арсенала" — тоже было ничего, но Али по-прежнему пользовался малейшим поводом, чтобы уколоть Маркуса, а за долгий день в семейном кругу на стадионе "Хайбери"[76] поводов находилось предостаточно, так что футбол приберегали на те редкие дни, когда у них в запасе кончались фильмы, примитивные не только в интеллектуальном, но и во всех прочих отношениях.
Теперь Маркус был взрослее Али. В первую встречу, когда на один вечер Маркус стал сыном Уилла, Али казался старше Маркуса на много лет, но тогдашняя вспышка гнева нанесла некоторый урон этой видимости, да и Маркус за последние месяцы заметно повзрослел. Он стал лучше одеваться — одержал верх над мамой в споре о том, можно ли ему ходить с Уиллом по магазинам, — регулярно стригся и изо всех сил пытался не петь вслух, а его дружба с Элли и Зои (которая, ко всеобщему изумлению, устояла и стала еще крепче) означала, что он начал в большей степени походить на тинейджера: хоть девчонки и восхищались по-прежнему его редкими проявлениями эксцентричности и поощряли их, Маркуса начали утомлять восторженные крики, сопровождавшие каждую сказанную им глупость, и он стал — как это, с одной стороны, ни печально, но естественно и неизбежно — следить за тем, что говорит.
Это было непривычно, Уиллу не хватало прежнего Маркуса. После своего "вылупления" Уилл испытывал потребность поговорить с Маркусом о том, каково это, бродить по свету нагим, страшась всех и вся, потому что Маркус был единственным человеком в мире, который мог бы ему что-нибудь посоветовать; но Маркус — во всяком случае, прежний Маркус — начал постепенно исчезать.
— Ты женишься на моей маме? — как-то раз ни с того ни с сего спросил Али, когда они где-то обедали перед кино. Маркус оторвался от своей картошки и с интересом уставился на него.
— Не знаю, — пробормотал Уилл. Он много об этом думал, но не мог заставить себя поверить в то, что имеет право просить ее об этом; всякий раз, оставаясь у нее на ночь, он был на вершине блаженства и не хотел делать ничего такого, что могло бы лишить его этой привилегии. Порой он едва мог решиться спросить, когда увидит ее снова, спросить же, согласна ли она провести с ним остаток дней, казалось ему слишком большим риском.
— Когда-то я тоже хотел, чтобы он женился на моей маме, — весело сказал Маркус. Уилл едва сдержал желание выплеснуть огненный макдоналдсовский кофе Маркусу на рубашку.
— Правда? — спросил Али.
— Ага. Почему-то мне казалось, что это решит все проблемы. Но с твоей мамой — другое дело. Твоя мама более уравновешенный человек.
— А ты все еще хочешь, чтобы он женился на твоей маме?
— А мое мнение тут не в счет? — спросил Уилл.
— Не-а, — сказал Маркус, игнорируя реплику Уилла. — Видишь ли, мне кажется, это будет неправильно.
— Почему?
— Потому что… Знаешь, в цирке показывают пирамиды из людей? Теперь я пытаюсь жить, руководствуясь этим принципом.
— Маркус, ты что несешь? — спросил его Уилл. Вопрос был не риторический.
— Просто детям легче, если все вокруг — друзья. Когда люди начинают разбиваться на парочки, то… не знаю. Как-то это ненадежно. Посмотри, как все вышло: твоя мама и моя мама хорошо ладят. — Так оно и было. Теперь Фиона и Рейчел встречались регулярно, к мучительному беспокойству Уилла. — Уилл общается с ней, а я — с тобой, с Элли и Зои, с Линдси и папой. Теперь все наладилось. И, если тебе кажется, что, когда твоя мама и Уилл поженятся, ты будешь в безопасности, то ты ошибаешься, потому что они или расстанутся, или Уилл сойдет с ума, или что-нибудь в этом роде.
Али послушно кивал. Желание Уилла облить Маркуса кипятком сменилось желанием застрелить его, а потом застрелиться самому.
— А если мы с Рейчел не расстанемся? Если мы всю жизнь будем вместе?
— Хорошо. Здорово. У тебя есть возможность доказать это. Просто мне кажется, что будущее не за семейными парами.
— Ну, спасибо тебе… Эйнштейн. — Уилл хотел, чтобы его выпад прозвучал более язвительно. Он попытался вспомнить имя какого-нибудь специалиста по социокультурным и семейным отношениям, которое было бы знакомо двенадцатилетнему ребенку, но в голову ему пришел один только Эйнштейн. Уилл понял, что сказал что-то не то.
— Какое отношение он к этому имеет?
— Никакого, — пробормотал Уилл. Маркус с жалостью посмотрел на него. — И пожалуйста, давай обойдемся без высокомерия.
— Что такое "высокомерие"? — спросил Маркус совершенно серьезно. Приехали! Уилл страдает от высокомерного отношения со стороны человека, который еще слишком мал, чтобы понимать, что означает слово "высокомерие".
— Это когда смотрят на других, как на дураков.
Маркус посмотрел на него, и в его взгляде Уилл прочел: "А как еще мне на тебя смотреть?" Да, ему можно только посочувствовать. Теперь ему приходилось стараться изо всех сил, чтобы сохранить возрастной барьер: авторитетная манера Маркуса, нотки бывалого парня, появившиеся в его голосе, были настолько убедительны, что Уилл не знал, как с ним и спорить. Да ему этого и не хотелось. Пока еще он не совсем потерял лицо; еще оставалась его малая толика, величиной с прыщик, и ему не хотелось с нею расставаться.
— Кажется, он так повзрослел, — заметила Фиона как-то вечером, когда Уилл подбросил Маркуса до дома и он исчез в своей спальне, бегло поблагодарив его и мимоходом поздоровавшись с мамой.
— Где же мы ошиблись? — жалобным голосом спросил Уилл. — Мы дали этому ребенку все, и вот чем он нам за это платит.
