Эфраим Севела - Продай свою мать
Сейчас мы сидим в тюрьме «Моабит». У нас аккуратные, чистые камеры. Нас кормят питательно и вкусно. Даже предлагают кошерную пищу, кто пожелает. Мы смотрим цветной телевизор. И ждем суда.
На прогулках в тюремном дворе я имею возможность ближе сойтись с моими товарищами по несчастью, евреями, затеявшими авантюру — по фальшивым документам сделаться немцами.
Не у каждого из тех, кто попал вместе со мной в эту тюрьму, есть повод для невеселых аналогий, какой имею я. Я уже раз был в немецком заключении, и немецкие часовые уже охраняли меня. В раннем детстве. В каунасском гетто.
Теперь снова, уже под старость, меня охраняют вооруженные немцы. И снова они решают мою дальнейшую судьбу.
По немецким, да и по всяким иным законам, подделка, фальсификация документов является уголовным преступлением и строго наказуется. Нас поймали за руку. Отпираться бессмысленно. Купленные нами, и за немалые деньги, липовые метрики, советские выездные визы и даже дипломы не выдерживали серьезной проверки. Пока немцы не хотели с нами связываться, все сходило с рук, но стоило им пристальней приглядеться к нам, как все сразу всплыло.
Они даже не поленились пригласить советских русских экспертов из Восточного Берлина, и те без труда определили подделку. И тогда немцы публично ахнули, пришли в изумление. Кого они впустили в страну? А газеты стали смаковать и расписывать делишки русских евреев.
Германия сама же и наказала себя, закрыв перед русскими евреями двери легальной иммиграции. Нелегальный въезд в страну, ложные клятвы и поддельные, фальшивые документы, без которых не стать еврею германским гражданином, произвели печальный отбор: в Германию хлынул в массе своей изворотливый, бесчестный и даже преступный элемент из потока русских эмигрантов. Талантливые и трудолюбивые люди чаще всего брезгливы к уловкам и лжи. Поэтому их-то Германия и не получила. Они осели в Америке, Австралии, где угодно, но не в Германии. А здесь замелькали зубные врачи с поддельными метриками и даже дипломами, карманные воры, не вылезавшие в СССР из тюрем и лагерей, торговцы иконами, фальшивомонетчики и даже мастера мокрых дел.
И их раскормленные, чрезмерно толстые жены, увешанные бриллиантами, как рождественские елки блестками.
А какая-то жиденькая струйка нормальных людей с профессиями и настоящими, а не липовыми дипломами бесследно растворилась, затерялась в толпе.
Немецкими паспортами первыми завладели ловкачи без совести и чести, не желающие работать и прочно севшие на шею германскому государству. Они получают за счет этого государства квартиры и даже мебель, пособия по безработице и социальную помощь. И еще умудряются ежегодно бесплатно ездить на курорты, чтобы развеяться после долгого безделья дома. Им очень нравится в этой стране. Где можно жить припеваючи, ничего не делая. Совершать преступления и не садиться в тюрьму
— немецкая полиция сквозь пальцы смотрит на проделки еврейских воришек. А если какой-нибудь дотошный немецкий чиновник проявит излишнее любопытство, то на него можно разинуть пасть и напомнить нацистское прошлое его самого или кого-нибудь из его родни, и он быстро заткнется и другому закажет связываться с русскими евреями.
Я никогда не думал, что в нашем народе столько наглецов и бездельников, воров и лжецов. Здесь, в Германии, я с этим столкнулся. Получается неверная, искривленная картина. Потому что здесь в концентрированном виде осела вся муть, вся зловонная гуща из советского мусоропровода, направленного выходным отверстием на Запад.
По этим людям, к великому сожалению, окружающие составляют мнение о евреях вообще. Можешь себе представить, какое это прелестное горючее для нового взрыва германского антисемитизма, тихо и стыдливо тлевшего под обломками Третьего рейха! Как, сталкиваясь с этими людьми, читая в газетах об их скандальных делишках, уцелевшие убийцы евреев, бывшие гестаповцы перестают испытывать угрызения совести за свое прошлое.
Особенно нестерпимо режет глаз и слух своим бесстыдством и цинизмом разгул дезертиров и разъевшихся на чужих хлебах домочадцев на праздновании Дня независимости Израиля, который торжественно, чуть ли не со слезой отмечают ежегодно крохотные еврейские общины в немецких городах. И вот те, что бежали из Израиля, не прослужив ни одного дня в его армии или вообще туда не доехав из опасения, что их или их подрастающих сыновей призовут на военную службу, собираются в украшенных израильскими флагами залах, во всю глотку упоенно орут на дурном иврите израильские песни, обжираются даровой кошерной пищей, незаметно потягивая из горлышек бутылок, припрятанных в карманах, русскую водку. А на сцене их упитанные детки на уже недурно освоенном немецком языке декламируют стихи о катастрофе европейского еврейства и о том, что больше эта трагедия не повторится, потому что существует Израиль. В заключение весь зал при мерцающем свете зажженных свечей на меноре громко скандирует:
— В будущем году в Иерусалиме!
Дальше идти некуда. Я один раз присутствовал при таком коллективном лицемерии и бежал из зала, не досидев до конца. Хотя оснований стыдиться я имел меньше других. У меня, по крайней мере, дочь служит в израильской армии, и это хоть как-то смягчает чувство вины, которое я испытываю с того самого дня, как покинул Израиль.
Поверь мне, я покинул Израиль не из трусости. Мне уж давно не дорога моя жизнь, и перспектива умереть от арабской пули не так уж и страшила меня. Скажу тебе больше, глубоко в душе я был готов умереть за Израиль. Такая смерть куда предпочтительней, чем долгое и нудное умирание на чужбине. Я свое прожил. И достаточно перенес. Даже больше, чем положено одному человеку. Конец не за горами. Мы уже едем не на ярмарку, а с ярмарки, как писал Шолом-Алейхем. В этом я не за— блуждаюсь.
Но, как сказал один мой знакомый, воевавший в войне Судного дня, а потом укативший из Тель-Авива в Нью-Йорк:
— Я готов умереть за Израиль, но жить в нем не могу.
Почему? Ведь я еврей до мозга костей. И за свою принадлежность к еврейству страдал не единожды и еле-еле уцелел. Израиль — еврейское государство, единственное место на земле, где принадлежность к еврейству считается не позором, а, наоборот, предметом гордости и где, как ты остроумно писала мне однажды, если уж меня назовут грязным евреем, то это будет означать лишь то, что мне следует пойти и умыться.
Я не оправдываюсь. Я хочу объяснить, почему я не остался в Израиле и ценой немалых унижений пытался зацепиться на чужой и неласковой земле.
Потому что и в Израиле я не почувствовал себя дома. Винить в этом Израиль легче всего. Возможно, я сам виноват и не смог адаптироваться в новой среде.
